Тайна персидского обоза

— Да уж явно не коллежского секретаря, — резюмировал Ардашев и тут же поинтересовался: — Но если вы видели драку, то почему же в таком случае не вмешались и не предотвратили конфликт?

— Я побежал за подмогой.

— А когда вы открыли дверь, где находился подсудимый?

— Он лежал на полу.

— Он был в сознании?

— Нет, в беспамятстве.

— Была ли у него в руках финка?

— Я не видел.

— А куда же она подевалась?

— При обыске камеры мы нашли ее у одного арестанта.

— Ваша честь, — адвокат обратился к председательствующему, — позвольте задать вопрос моему подзащитному.

— Задавайте.

— Аркадий Викторович, скажите, у кого был нож?

Шахманский встал и негромко проговорил:

— У Яшки-кровососа…

— То есть вы хотите сказать — у Беспутько? — уточнил присяжный поверенный.

— Да.

— А скажите, почему у вас забинтована рука?

— Когда он приставил ко мне финку, я схватил ее ладонью за лезвие и порезался.

— А не могли бы вы показать суду вашу израненную руку?

Несколько морщась от боли, подсудимый размотал бинт и поднял перед собой левую ладонь. Рана была ужасна: лоскуты уже неживой кожи разошлись, обнажив розовую, едва заживающую плоть.

— А почему вы вцепились в горло Беспутько зубами?

— Потому что я не хотел умирать…

— Не хотели умирать… — повторил вслух Клим Пантелеевич. — Что ж, понять можно. Скажите, а Беспутько издевался над вами?

— Да.

— Благодарю вас, Аркадий Викторович. А к свидетелю у меня больше нет вопросов, ваша честь. — Адвокат занял свое место. Охранник тюремного замка покинул зал.

К числу свидетелей обвинения отнесли всех жильцов доходного дома, многие из которых подвергались перекрестному допросу со стороны Ардашева. Первой вошла Глафира. Сообщив суду необходимые данные, она отвечала со скорбным выражением лица.

— Госпожа Загорская, где вы находились в момент, когда горничная криком оповестила о случившемся убийстве? — спросил прокурор.

— Я сидела за столиком кафе.

— А с кем вы сидели?

— С господином Савраскиным.

— А до этого вы где были?

— Гуляла по аллеям.

— Одна?

— Да.

— А позвольте узнать, — вмешался присяжный поверенный, — не случилось ли вам встретить во время прогулки господина Раздольского?

— Да, я видела его у самого пруда.

Затем вызвали Савраскина. На вопросы он отвечал подробно и с видимой охотой. Между тем в интонации обвинителя явственно слышалась неприязнь к этому человеку:

— Итак, господин Савраскин, извольте сообщить суду, в котором часу вы оказались в Алафузовском саду.

— Приблизительно в половине седьмого, а может, и позже. У меня было много работы в редакции, и я…

— Это не относится к делу, — перебил его прокурор. — Лучше вспомните: кого вы там видели?

— Нашего художника — господина Раздольского. А позже я столкнулся с Аполлинарием Никаноровичем и Изабеллой Юрьевной, — указывая на Варенцова и артистку Ивановскую, объяснил репортер. — Вместе с ними я отправился к смотровой площадке.

— Вы сказали, что встретили эту пару у пруда. А что вы там делали? — осведомился Филаретов.

— Любовался распустившимися лилиями. Я это хорошо помню, потому что еще пожалел, что со мной не было фотографического аппарата. Красота, знаете ли, неописуемая. Но в тот вечер накрапывал дождик, и я подумал, что зонт будет нелишним, а вот что касается…

— Когда вы повстречались с подсудимым? — опять грубо перебил свидетеля товарищ прокурора.

Пожав плечами, Савраскин ответил:

— Точно сказать не могу, но Аркадия Викторовича, как и всех остальных, я увидел в кафе у смотровой площадки.

Поскольку вопросов к газетчику больше не было, ему разрешили остаться среди представителей прессы.

Допрошенные в судебном заседании артистка Ивановская и господин Варенцов припомнили, что Савраскин присоединился к ним ближе к семи часам, и это полностью соответствовало его показаниям. Они тоже видели художника, но, правда, еще до встречи с корреспондентом. Последними свидетелями, вызванными по инициативе обвинения, были супруги Катарские. Ничего нового суду они не сообщили, дополнив незначительными деталями общую картину, описанную по показаниям Глафиры Загорской, Савраскина, Варенцова и Ивановской. Одним словом, обвинение старательно подчеркнуло отсутствие алиби лишь у одного подсудимого.

И только Ардашев, казалось, этого не замечал и задавал скучные вопросы доктору Лисовскому, который, будучи свидетелем защиты, подробно остановился на всех недугах погибшей Загорской, опустив, естественно, проделки Варенцова. Было заметно, что не только публике, но и членам суда набила оскомину история болезни убиенной. Молчавший весь процесс почетный мировой судья откровенно зевал, но присяжный поверенный невозмутимо продолжал допрашивать врача:

— А не соблаговолите ли припомнить, уважаемый Викентий Станиславович, что именно тревожило покойную госпожу Загорскую в последние дни перед ее смертью?

— Да-да, помню, как же. Елизавете Родионовне часто казалось, что в спальне, за образами, проступают кровавые пятна. Она мне как-то рассказывала, что, по словам ее деда, эту комнату для нее готовил отец — полковник Игнатьев — за несколько дней до ее появления на свет. Призрак родителя являлся моей пациентке довольно часто. В общем, преклонный возраст, страхи… Тут нет ничего удивительного, хотя, по-моему, старушка предчувствовала свою скорую смерть.

— Ваша честь, я закончил, — обратился к председательствующему адвокат.

— Хорошо. Тогда пусть войдет следующий свидетель, — распорядился Кондратюк.

Перед публикой возникла Анна Перетягина. Одетая в барежевое платье и накинутый на плечи цветастый платок, внешне она совсем не отличалась от мещанок и купеческих жен, присутствующих в зале. Ее щеки горели, взгляд был рассеян, а пальцы рук беспрестанно теребили свисающий край косынки. Ответив на обязательный перечень протокольных вопросов, она повернула голову и окинула подсудимого жалостливым и нежным взглядом, каким обычно смотрят матери на спящих или больных детей. Шахманский заметно нервничал, и было видно, как подергивались мускулы на его лице.