Тайна перстня Венеры
Шрифт:
Да, Петра права. Здесь живут, об этом свидетельствует множество деталей. Но вместе с тем здесь, здесь…
Теренция посмотрела на рабыню, пытаясь понять, чувствует ли Петра то же самое. Или это просто ее измученное болью сознание начинает постепенно затухать – от усталости и страданий? Но какие же странные, непонятные ощущения… Почему-то вдруг все тело словно превратилось в чашу, заполненную невообразимым вином – покоя и умиротворения. Появляется счастливая уверенность: здесь надо быть. Именно здесь сосредоточено все на свете: счастье, смысл, спокойствие, любовь…
Она вскрикнула.
Некрасивое лицо Петры преображалось прямо на глазах. Исчезли оспинки, разгладились морщинки на лбу и печальные складки у губ. Глаза засияли невероятным умиротворяющим светом.
– Теренция, Господи! – рабыня перекрестилась, а потом осенила крестом и хозяйку. – В какое святое
Войти туда.
Все равно, кто окажется за калиткой и что произойдет.
Просто войти – и важнее этого ничего нет.
Медленно продвигаясь вперед, понимая, что происходят какие-то странные, непостижимые изменения, Теренция дошла до невысоких потемневших ворот, отворила дверь и по выложенной камнями дорожке пошла к скромному жилищу.
Дом тянул к себе как магнит.
В целом мире существовало одно только скромное жилище, ставшее вдруг центром всего.
Ничто не может остановить на этом пути…
Внутри оказалось темно. Двигаясь на ощупь по узкому коридорчику, Теренция вдруг с удивлением поняла: спешит, торопится, стремится вперед так, как не стремилась никогда и никуда ранее, и даже спешка на свидание к Феликсу не может сравниться с этим жадным нетерпением.
Потом была еще одна дверь, а за ней кухня с горящим очагом, сидящей у огня темноволосой женщиной. Также в том покое находился мужчина, нестарый, но с длинной бородой, одетый в толстую шерстяную тогу.
Теренция захотела поздороваться, спросить разрешения погреться у огня – и с каким-то звенящим восторгом поняла, что приглашение остаться в доме уже получено! Что люди эти понимают мысли так, как будто бы они были словами. И вообще они знают все – про императорский дворец, лупанарий, Марка Луция, Феликса, выжженное, пропаленное бедой сердце.
– Иоанн, принеси девочкам одеял, ты же видишь, они замерзли.
– Конечно, Мария…
«Я тоже понимаю их мысли, – вдруг осознала Теренция, не в силах отвести взгляда от лица женщины. Оно было восхитительно красивым, и ни сеточка морщин, ни темные круги под глазами не портили красоты, а, наоборот, непостижимым образом сами тоже были красотой. – Женщина не произнесла ни слова, я смотрела на ее лицо и видела: губы даже не шевельнулись».
– Говорить не нужно, все главное – в сердце. Я знаю, ты обижена. Не понимаешь, почему он дал тебе любимого, а потом отнял. Не принимаешь этой боли, помышляешь о смерти. Знаешь, я тоже его не понимаю. Он взял на себя грехи людские, отдал себя людям и ушел. Мне было так больно. Каждой матери больно терять дитя свое… Зачем я здесь без него? Но я стараюсь принимать это. Хотя понять не могу… Конечно, я попрошу за тебя. Он никогда не отказывает мне, когда я прошу для других. Он очень странный, мой сын. Но я люблю его всем сердцем моим…
Потом исчезли слова-мысли красивой печальной Марии, а окружающие предметы и люди стали нечеткими, расплылись, раскололись на отдельные части. Теренция поняла, что Петра, упав на колени, целует руку подающего ей одеяло мужчины. А что сама она отчего-то лежит на полу. Отблески огня делают чуть золотистым бледное лицо Его матери. Мария наклоняется, складывает на животе руки ее, поправляет чуть сдвинувшийся на пальце перстень. Но это только одна Теренция лежит на полу с закрытыми глазами и счастливой улыбкой на губах. А вторая стоит рядом, удивленно сморит на плывущие к ней бело-розовые облака, легкие и воздушные. Потом среди облаков появляются сначала Феликс, беззаботно играющий со щенком, а чуть позже и мамочка. Очень хочется сказать им всем: Марии, Иоанну, Петре. Прокричать во все горло: «Я так счастлива, вот, смотрите, там мой любимый, и щеночек из детства, и милая мама моя». Но желание обнять близких сильнее.
И Теренция побежала вперед, прямо по облакам, к любимым лицам, к приветственно машущим рукам, к яркому прекрасному свету…
Эфес, май 2009 года
Турецкие собаки великолепны! Разомлевшие на солнышке, избалованные туристами, они высокохудожественно лежат рядом с античными развалинами или современными кафе. С достоинством, чуть помахивая хвостом, выискивают в толпе глаза сумасшедших собачников. И всем своим видом показывают: мы вовсе не против угощения, но, конечно, ни на чем не настаиваем, потому что мы не попрошайки какие-нибудь, а гордые турецкие псы, воспитанные и самодостаточные! А еще мне нравится, что на всех собачках, мимо которых проносится наш автобус, надеты противоблошиные ошейники. Вряд ли у этих собакинов есть хозяева.
Судя по тому, что они гуляют сами по себе, да еще и с нескрываемым удовольствием валяются в грязи и пыли, песикам не приходится отчитываться за свое антисанитарное поведение. Некому о них беспокоиться, и ругать тоже некому. Но, похоже, турецкие власти более гуманны к братьям нашим меньшим и реализуют специальные программы помощи для бездомных животных. Не удивлюсь, если здесь проводятся бесплатная вакцинация и стерилизация бродячих собак. Интересно, когда у нас дома появится все это – внимательное, вдумчивое отношение к проблемам бездомных животных? Пока приюту, которому я помогаю, любой вопрос приходится решать с боем. И речь даже не идет о финансах, которые постоянно нужны, но которые, конечно, не всегда можно получить из бюджета – он ведь не безразмерный, а потребностей у разных отраслей множество. Дело не в деньгах, а в сочувствии и понимании. Увы, как много вокруг брони ледяного равнодушия! Люди не всегда осознают, что от их решения или даже просто от кусочка брошенной голодному псу булочки зависит очень многое…Мои любимые песики, Лайма и Боська… Как же я по ним соскучилась! Даже больше, чем по мужу и сыну. Мальчишки – взрослые и самостоятельные, они могут сами о себе позаботиться. Проблемы собак иногда понять сложнее: животные не умеют говорить, приходится угадывать по выражению любимых мордашек, как зверье себя чувствует и чего изволит желать…
– А сейчас, – Бора с микрофоном в руках стал в проходе между сиденьями, – мы с вами едем посещать дом Девы Марии, где она провела последние годы своей жизни. Известно, что святой Иоанн привел Деву Марию в Эфес через четыре-пять лет после смерти Христа. Этот дом, заранее приготовленный Иоанном, находится на горе Корессос (или, как ее еще называют, Бюльбюль) на высоте четырехсот двадцати метров над уровнем моря. Немецкая монахиня Анна Катерина Эммерних, бывшая всю жизнь парализованной, установила духовную связь с Богородицей и написала книгу «Жизнь с Девой Марией». Дева Мария очень обижалась, что люди не знают того места, где прошли ее последние дни. И вот священники, используя книгу Эммерних в качестве путеводителя, нашли развалины дома, где мать Иисуса Христа жила вплоть до своего вознесения на небеса. Тот дом, который мы уже через несколько минут увидим своими собственными глазами, был реконструирован более ста лет назад. Настоящая постройка не сохранилась – давно все это было, как вы понимаете. Однако само место от этого не становится менее значительным! Паломники со всего мира – и христиане, и мусульмане – стараются обязательно побывать в этих краях. Также возле дома Девы Марии бьет источник, вода из которого считается целебной…
Далее последовала утомляюще подробная инструкция: из какого краника надо набирать воду для того, чтобы забрать ее с собой, из какого – чтобы сделать несколько глотков для исполнения желания. Со здоровьем там было все как-то с точки зрения Боры особенно мудро – сначала омыть лицо, потом глотнуть, затем опять умыться, и только тогда хворь исчезнет.
– А я думать, Дева Мария умирать в Иерусалиме, – пробормотал Дитрих, делая слабее бьющий на него поток прохладного воздуха. – Тебе кондиционер уменьшать? Я не хочу, чтобы ты болеть!
Я собиралась сказать, что очень многие события из жизни Богородицы неизвестны и неоднозначно трактуются. В Евангелиях ей, на мой взгляд, вообще не уделяется того внимания, которого она заслуживает. Но пуститься в объяснения не успела – автобус вдруг лихо затормозил. Потом водитель, включив заднюю передачу, на огромной скорости сдал назад, с хирургической ловкостью вписываясь в небольшое пространство между легковыми автомобилями. Мне, правда, за эти доли секунды уже успели миллион раз представиться наши бренные тела, истерзанные падением громоздкой техники в пропасть. И я даже преисполнилась глубоким сочувствием к экспертам, которым придется до черных мушек в глазах описывать все наши царапинки, ссадины, переломы и разрывы внутренних органов.
– Приехали, – объявил Бора и скорчил печальную рожицу: микрофон начал душераздирающе шипеть-хрипеть. – Сейчас мы выходим и идем пешком. Дальше дорога слишком узкая и автобус не пройдет. Кстати, настоящие паломники поднимаются пешком в гору от самого подножия!
Через окно виднелись крутые скалы, поросшие густым лесом, и глубокие жутковатые обрывы. Да, этот рельеф – не Кавказ, величественный, пугающий, вызывающий одновременно ужас и восхищение. Но покалечиться и здесь можно запросто! И как сумасшедший лихач-водитель не боялся сорваться в пропасть и угробить и всех нас, и себя, любимого?! Ох уж мне этот южный темперамент вкупе с тягой к эффектным жестам!