Тайна, покрытая мраком

— В твоем возрасте я была чудо как хороша, — запела Теодоровна. — Дай альбом, покажу.

— А то я фоток ваших не видела. Они по всему дому развешаны.

— Ну, не хочешь и не надо, — махнула она рукой и спросила: — У тебя ведь есть квартира? В ней найдется место для Виктора?

— Нет. Только для собаки, — серьезно ответила я.

— Жаль. Были бы сразу двое пристроены. Все равно остается Надька… и этот чертов попугай. Почто я взяла его у покойного Петра Кузьмича? — Покойный Петр Кузьмич — гипотетический дядя Теодоровны, морской волк и вроде бы даже пират, попугая он привез из Бразилии. Говорю «гипотетический», потому что вполне допускаю мысль, что никакого Петра Кузьмича и в помине не было, а попугай куплен на птичьем рынке. — Есть еще Пушкин, но этого почтальонша возьмет. Давно к нему приглядывается. «Какой у вас котик», — передразнила бабка. — Так и зыркает… отощает он у нее и весь свой шарм природный растеряет. Нет, никак помирать нельзя.

— И правильно, — кивнула я. — Куда вам спешить? Пушкина женим, Витьку пристроим, Любка, то есть Надька, сама кого-нибудь найдет, Петрович может жить у меня, а попугай улетит в Бразилию бизнес-классом.

— Тебе бы все язвить, — сурово одернула бабка. — А у меня и вправду душа болит. Слушай сюда, — она поманила меня пальцем, я наклонилась к ее лицу и бабка зловещим шепотом сообщила: — Пока одно дело не сделаю, не помру.

— Разумно, — согласилась я. — А что за дело?

— Важное. Завтра скажу. Может быть. А сейчас почитай мне. Глядишь, усну.

Я извлекла из-за диванной подушки Бунина в обложке с закладкой на тридцать первой странице и приступила к выразительному чтению. На тридцать второй странице бабка начала похрапывать. Я немного еще почитала на всякий случай, потом поднялась, сунула книжку на прежнее место, притушила свет настольной лампы, накрыла стакан с водой на прикроватной тумбочке блюдцем и на цыпочках скользнула к двери. Рабочий день, считай, закончился.

Сон у бабки богатырский, и спала она обычно часов до девяти. В гостиной Витя, сидя в кресле-качалке, постигал премудрости садоводства, Любка вязала шарф. Вязала она его уже полгода, периодически распуская. Шарф ей был без надобности, но Любка утверждала, что процесс способствует укреплению нервной системы, а нервы у нее вконец расшатались.

— Чай кто-нибудь будет? — спросила я, выразительно взглянув на Любку.

Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы!», Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло.

— Что б тебя, — рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». — Ты слышала? — ахнула Любка.

Витя сонно взглянул на попугая и сказал:

— Умолкни, животное.

Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.

— Я сегодня Софья, — сообщила она. — Неужто так трудно запомнить, как меня зовут? Может, мне табличку на груди носить?

— Попробуй.

— Задолбала бабушка придирками. Родиной попрекает. Хохляндия да Хохляндия.

— Видать, ее в ваших краях помидорами закидали, — утешила я.

— А почему Витька попугая животным назвал, он же птица. Или нет?

— Назвал и назвал, не доставай, а?

— Ой, Ленка, — погрозила она пальцем. — В этом чертовом доме…

— Что опять? — не очень вежливо спросила я, устраиваясь за столом, а Любка заговорщицки зашептала:

— Сколько хочешь талдычь, что я дура, но попугай у нас разумный. Я сегодня клеточку приоткрыла… думала, может, он того… выйдет. И Пушкина с Петровичем в гостиной оставила, Пушкину с этим извергом ни за что не справиться, но вдвоем, может, и осилят… а этот гад, как их увидел, клетку сам закрыл. Вот ей-богу. Закрыл да еще дверцу лапой придерживает и на меня так ехидно смотрит.

— Ваша война с попугаем у меня уже в печенках, — заявила я, разливая чай.

— Они все как-то связаны, — задумчиво произнесла Любка, совершенно меня не слушая. — Витя этот мутный…

— Почему мутный? — проявила я слабый интерес.

— Потому. Неужто непонятно? Вот скажи, зачем он в доме живет?

— А ты зачем?

— Ну, у меня обстоятельства.

— Я думаю, он бабку обхаживает, чтобы наследство получить. Бабка в нем души не чает.

Кстати, никаких особых богатств в доме я не приметила. Если не считать антиквариат. Ни золота-бриллиантов, кроме любимой бабкиной брошки, ни прочих чудес вроде полотен Ван Гога. Хотя картины в доме были, но вряд ли особо ценные. Старушка, как и положено, получала пенсию, довольно значительную, но на нее содержать дом и нас в придачу попросту невозможно. В спальне в резной шкатулке Теодоровна хранила деньги на повседневные нужды. В шкатулку я по этическим соображениям никогда не заглядывала, но содержимое ее должно было как-то пополняться. Со мной бабка в банк никогда не ездила, хотя могла и без меня. С Витькой они частенько куда-то отправлялись, и надолго. В любом случае огромный дом в центре города стоит немало плюс антиквариат, в общем, было за что Витьке терпеть бабкины причуды.

— Сегодня спрашивала, не хочу ли я его усыновить, — сообщила я Любке.

— Так он старше тебя?! — нахмурилась подруга.

— Теодоровна интересовалась, не найдется ли в моей квартире место для него. Если верить старушке, что не слишком разумно, она помирать собралась.

— Ой, — пискнула Любка, прижимая руку к груди.

— Но кое-что ее здесь удерживает, — продолжила я. — Надо Витьку пристроить и тебя замуж выдать.

— Замуж-то я не против, только вот за кого? С чего вдруг бабушка помирать собралась? — испуганно спросила она. По неведомой причине Любка за глаза звала Теодоровну бабушкой, а Витька, кстати, и в глаза и за глаза называл ее «мамашей», и старушенция не возражала, хотя, ясное дело, никакой он ей не родственник.

— По-моему, это очередная блажь. Не бери в голову.

— Ага, — кивнула Любка. — А я Витьку сегодня соследила. Он в ванной брился, а я мимо шла, смотрю, дверь-то не заперта. Я чуток ее приоткрыла, а он возле зеркала стоит. В одних брюках. А на спине у него наколка. Страшенная. Зверюга какая-то… с крыльями… по мне так этот… сама знаешь кто. Неспроста это, Ленусик. Попали мы с тобой.

— Сейчас каждый второй с наколками. У меня тоже есть, я тебе показывала.

— У тебя нормальная наколка, цветок и бабочка. А у него?

— Было бы странно, если б мужик на спине цветочки выколол.

— Я вчера в «ВКонтакте» фильм смотрела, — вновь перешла на шепот Любка. — Не помню, как называется… но дело не в этом…

Телевизора в доме не было, а вот Интернет работал исправно. Примерно через неделю после своего переезда я заварила бабке чай и, направляясь с ним в ее будуар (именно так называлась комната, примыкающая к спальне Теодоровны), услышала, как бабка с кем-то разговаривает, весело хихикая. Я-то решила, что у старушки приступ белой горячки, заглянула с беспокойством и обнаружила хозяйку в кресле с планшетом в руках. Управлялась она с ним очень ловко, вызвав у меня безграничное восхищение (тогда-то я еще верила, что ей давно за сотню перевалило). Бабка сообщила, что разговаривала с подругой, та обреталась в Сиднее, и болтать с ней по скайпу куда дешевле…

— В кино брат с сестрой знали заговор вуду, — увлеченно продолжила Любка, — и когда становились стариками, переселялись в другие тела. Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал. Угадай, что стало с сиделкой?

— Да видела я этот фильм, — махнула я рукой. — По-твоему, наша бабка намерена переселиться?