Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Но, может быть, в таком случае посвящение «ПОЛТАВЫ» адресовано… сыну Пушкина? Предположение странное, но не невозможное и не хуже иных предположений, высказанных теми, кто считал, что адресат — не женщина. А мы обязаны проверять все варианты. Так вот, даже если считать, что посвящение было связано с Полтавой местонахождением сына (что снимает необходимость соотнесенности с этой кандидатурой содержания поэмы), и большинство строк стихотворения можно как-то непротиворечиво объяснить, этот вариант противоречит строчкам «Узнай, по крайней мере, звуки, Бывало милые тебе…» и особенно — строке «Последний звук твоих речей…».

Таким образом, «тайная любовь» донжуанского списка Пушкина, как и ожидалось в результате исследования Щеголева, оказалась никак не связанной с «утаенной любовью» посвящения «ПОЛТАВЫ». Вместе с тем, сам факт «размещения» ее в донжуанском списке Пушкина не дает никаких оснований считать ее «вечной, неразделенной» любовью, прошедшей через всю жизнь поэта.

XXII

Так чем же был столь заинтересованно занят Лацис, что даже не удосужился взглянуть в сторону «донжуанского списка» и места в нем Анжелики Дембинской? Рассмотрим всю цепочку действий, которые последовали после рождения сына, — но сначала ответим на вопрос: почему именно сына, а не дочери? Лацис обратил внимание на стихотворение «Романс», которое Пушкин публиковал как написанное в 1814 году и которое, по очевидно присутствующему в стихотворении чувству ответственности за судьбу своего ребенка, не могло быть написано пятнадцатилетним поэтом, а реально — ранее 1819–1820 года, и, следовательно, дата под ним была мистификационной:

Под вечер, осенью ненастной В далеких дева шла местах И тайный плод любви несчастной Держала в трепетных руках. …………………………………………………. Дадут покров тебе чужие И скажут: «Ты для нас чужой!» Ты спросишь: «Где ж мои родные?» И не найдешь семьи родной. ……………………………………………………. Быть может, сирота унылый, Узнаешь, обоймешь отца. Увы! Где он, предатель милый, Мой незабвенный до конца? Утешь тогда страдальца муки, Скажи: «Ее на свете нет, Лаура не снесла разлуки И бросила пустынный свет». Но что сказала я? Быть может Виновную ты встретишь мать. Твой скорбный взор меня тревожит! Возможно ль сына не узнать?

Впервые стихотворение было опубликовано в 1827 году в альманахе «Памятник отечественных муз» Б. М. Федоровым (это ему Пушкин признался в 1828 году: «У меня нет детей, а все выблядки»), которого время от времени подпитывал «залежавшимися» у него стихами Тургенев, причем опубликовано в неполном и неточном виде. Это означает, что Пушкин из-за прозрачности содержания публиковать его не собирался, что Федоров, как он неоднократно поступал, опубликовал его и без разрешения, и без согласования с Пушкиным, а потом, по факту публикации, Пушкин текст исправил для дальнейших изданий, изменением датировки уводя читателей от нежелательных для поэта догадок. Поскольку «Романс» был положен на музыку, публиковался в песенниках и часто исполнялся, Пушкин не стал его существенно править и сокращать (а стихотворение явно затянуто: здесь процитировано меньше трети).

Причиной мистифицирующего изменения даты было, конечно, рождение сына: Пушкин, даже опубликовав стихотворение, сделал все от него зависящее, чтобы тайна не была раскрыта. Напомню, что в беловике другой поэмы, написанной в 1824 году, Пушкин оставил еще одно свидетельство того, что был озабочен судьбой сына: «От общества, быть может, я Отъемлю ныне гражданина, Что нужды, я спасаю сына …» — написал Пушкин в не вошедшем в основной текст поэмы «ЦЫГАНЫ» отрывке, где эти слова произносит Алеко над новорожденным младенцем. Слова эти меньше всего могут относиться к ребенку, рожденному в цыганском таборе; очевидно, что Пушкин имел в виду собственного сына, когда писал их — хотя здесь мог подразумеваться как сын Анжелики, так и сын Катерины Раевской (по легенде у цыганки Земфиры от Пушкина была дочь).

Связь Пушкина с Анжеликой началась не раньше конца августа, когда он вернулся в Петербург, и прервалась не позже середины декабря, когда он уже был влюблен в Голицыну; не исключено, что передвижной зверинец, в котором она была билетершей, переехал в другой город, и вместе с ним уехала Анжелика. Ребенок родился не раньше начала июня и не позже середины августа 1818 года, и, скорее всего, Пушкин узнал о его рождении уже «по факту». Поэт в 19 лет стал отцом; это чувство для него было внове, кроме того, предстояло решать, что делать с ребенком.

Видимо, Анжелика сама кормила ребенка грудью в течение года, и Пушкин как-то помогал ей; во всяком случае, имеется свидетельство о возобновлении их отношений: «Пушкина мельком вижу только в театре, куда он заглядывает в свободное от зверей время, — пишет Тургенев Вяземскому 12 ноября 1819 года. — В прочем же жизнь его проходит у приема билетов, по которым пускают смотреть привезенных сюда зверей, между коими тигр есть самый смирный. Он влюбился в приемщицу билетов и сделался ее cavalier servant (преданным кавалером, франц.)»; не ее ли имел в виду Ю. Дружников, когда писал о «польке Анжелике… продавщице билетов в бродячем зоосаду»?

Дальнейшую судьбу ребенка проследил Александр Лацис. Николай Раевский, с которым Пушкин был дружен, взялся помочь пристроить младенца в имении Раевских; вот о чем напоминал Пушкин брату в письме от 24 сентября 1820 года из Кишинева: «ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные». По поручению Раевского-младшего надежный человек их семьи француз Фурнье отвез мальчика в их южные имения, под Полтаву, где «полковой священник исполнил, согласно пожеланию генерала (Н. Н. Раевского-старшего. — В. К.), обряд, выписал метрическое свидетельство. Ребенку присвоена фамилия матери…» Крестным отцом был адъютант генерала Н. Н. Раевского Леонтий Васильевич Дубельт; предположительно по имени крестного мальчику дали имя Леонтий.

«Внебрачные дети теряли права дворянства, их не принимали в „приличных домах“, — писал в статье „Из-за чего погибали пушкинисты“ Лацис, проследивший ниточку, которая вела от Пушкина и Анжелики Дембинской к знаменитому правнуку. — …Они или их потомки могли вчинить иск мемуаристу о возмещении убытков за диффамацию, то есть за разглашение порочащих сведений, хотя бы и справедливых. Вот почему пикантные сюжеты излагались туманно, нередко с переносом на выдуманные адреса или с переносом на тех, кто уехал за границу и не оставил корней в России».

Судьбы таких потомков, их генеалогические древа, ведущие начала от известных в пушкинскую эпоху людей, обычно кем-нибудь прослеживались. Б. Л. Модзалевский был едва ли не лучшим знатоком генеалогии потомков известных людей в России XIX века: и кто кому кем приходится по документам, и кто — настоящие родители. Про него шутили, — писал Лацис со слов С. М. Бонди, — что у него вместо головы — картотека. А про его сына — что у него вместо головы картотека его отца. Ну, а если шутки в сторону, то в чем же дело? Заглянуть в картотеку, да и выяснить, что там дальше происходило с дитем любви Пушкина и прелестной польки! Оказалось, что картотека эта находится в Пушкинском Доме, а доступа к ней нет по причине того, что архив Модзалевского «не разобран». Ну, да, — ехидно шутил по этому поводу Лацис в 1993 году, — ведь после его смерти прошло-то всего шестьдесят лет! Вот и пришлось ему самому восстанавливать «линию судьбы» пушкинских потомков, которая привела Лациса к совершенно неожиданному имени.

XXIV

Вот эта восстановленная им пунктирная нить.

24 марта 1830 года Пушкин пишет Бенкендорфу: «Ежели Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить».

Почему — именно в Полтаву, да еще при условии нахождения там Раевского-младшего? Это Бенкендорфу должен был объяснить Леонтий Дубельт, который стал его правой рукой: Пушкин хочет навестить сына, а без Раевского может его не найти.