Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
— Хлеб — это жизнь, — сказал он народу. — Хлеб — вещь священная. Слишком священная, чтобы оставлять его в алчных руках отдельных личностей. До тех пор пока я мэр этого города, ни одно частное лицо не будет больше наживаться на хлебе народном, и да поможет мне бог.
После этого он закрыл все пекарни в Санта-Виттории и организовал Городское Бездоходное Общество Хорошего Хлеба, а во главе его поставил своего деверя, погонщика Франкуччи. Франкуччи же первым делом убавил количество пшеницы, отпускаемой на выпечку каждой булки, а затем поднял на эти булки цену. А через год семейства Копа, Маццола и Франкуччи, ютившиеся с незапамятных времен в сырых темных лачугах Старого города, переселились в залитые солнцем дома Верхнего города, где обитали
— Я дарю вам задницу Франкуччи, — изрек Баббалуче, и толпа заревела от восторга.
Теперь можно будет пустить воду для полива на верхние террасы: «Банда» закрыла ее несколько лет назад, когда народ отказался платить деньги за собственную воду. II привести в порядок Обманные весы, на которых виноградари должны были взвешивать свой виноград при продаже его Городскому винодельческому кооперативу.
Толпа начинала ожесточаться. У нас говорят: «Если ты ничего не можешь сделать, сделай вид, что делать ничего и не нужно». Но теперь, когда люди почувствовали, что сделать что-то в их власти, старые затянувшиеся раны открылись. Трудно сказать, куда бы устремилась толпа и к чему бы это привело, не появись тут на площади Франкуччи, которого именно в этот момент дернула нелегкая спуститься сюда из Верхнего города.
— Почему звонили в колокол? — спросил он. Никто на свете не мог предполагать, что булочник появится на площади в такую минуту; нужно было знать Козимо Франкуччи, чтобы понять, как это могло произойти.
— Чего вы так вылупились на меня? — закричал он. — А ну, руки прочь!
Они использовали булочника как футбольный мяч. Оп летал из одного конца площади в другой, и каждый считал своим долгом хотя бы раз пробить штрафной одиннадцатиметровый. И только когда булочник был уже ни жив ни мертв, послали за его домочадцами, чтобы те спустились на площадь и забрали его. Он оказался им не в подъем, и Фабио взялся помочь дотащить его по крутой улице до Верхнего города. Да, такой уж он у нас, Фабио. Когда он вернулся на площадь, люди расходились по домам. Расправа над булочником слегка охладила их пыл. Снизила их кровяное давленое.
— Не надо было этого делать, — сказал Фабио.
— Люди имеют право пустить кровь таким, как он, — сказал Баббалуче. — Это им по душе. Им потребно это. А теперь дай им блюдо пожирней! Расскажи, как умер дуче.
— Они не хотят этого слушать, — сказал Фабио. — Они хотят идти домой.
— Люди всегда рады послушать, как свора дворняг затравила могучего кабана, — сказал Баббалуче.
И каменщик оказался прав. Фабио рассказал им, как Большой Совет фашистской партии собрался накануне ночью в Риме и один старик, граф Дино Гранди, поднялся с места и, глядя ему, дуче Муссолини, прямо в лицо, прочел вслух принятую ими резолюцию.
Постановили: члены Большого Совета и великий итальянский народ, утратив веру в способность вождя руководить народом далее и придя к убеждению, что он разрушил боеспособность армии и убил волю к сопротивлению…
Люди сидели на площади на мокрых камнях и слушали Фабио.
— Умер-то он как? — выкрикнули из толпы. — Как он умер?
И Фабио рассказал им, что напоследок дуче повернулся к своему зятю, супругу той, что была плоть от плоти и кровь от крови его, и сказал: «И ты, Чиано? Плоть от плоти моей. Даже ты». — «Да, даже я. Ты сделал для этого все, что мог».
И он рассказал им, как на другой день в Риме, в палящий зноем ленивый воскресный послеполуденный час, король призвал дуче к себе в свой королевский дворец и, встретив его в своем саду за высокой живой изгородью, где их не могла видеть ни одна живая душа, спел дуче песенку, которую распевали солдаты:
Что ты сделал для нас, Муссолини? Что ты сделал с нашими «альпини»? Я скажу тебе о том, Муссолини: Погубил ты наших «альпини». Вот что ты сделал для нас, Муссолини.«И вы верите этому? Верите?» — спрашивает короля дуче.
«Все солдаты это распевают», — отвечает ему король.
«Тогда больше толковать не о чем».
«Да, больше толковать не о чем».
И Фабио рассказал им, как дуче посадили в длинный черный санитарный автомобиль и повезли по улицам Рима.
А дуче и говорит страже: «Я же ничем не болен», а стража ему отвечает: «Зато народ Рима доволен».
И дальше он рассказал им, как дуче провезли через весь древний, раскаленный от зноя город, мимо всех старинных памятников, некогда поставленных цезарями, под триумфальными арками, воздвигнутыми в честь великих людей, и вывезли за городскую стену Рима на Аппиеву дорогу — на ту дорогу, по которой все завоеватели приходили в Рим. На пересечении дорог автомобиль остановился, и кто-то из деревенских жителей заглянул внутрь.
«Там какой-то старик умирает», — сказал крестьянин.
И тут Муссолини произнес одну-единственную фразу: «Народ Рима всегда уничтожал своих лучших сыновей».
И еще Фабио рассказал им о том, как дуче повезли через разные города и через горные селения, по горам и долам, и холмы становились все круче, и горы все выше, и как его привезли в Абруццы, а потом еще дальше, еще выше — туда, где на вершинах гор лежит вечный пласт снега. В долины уже спустилась ночь, но на снежном поле еще умирали солнечные лучи, и здесь его встретили четверо альпийских стрелков и приказали ему раздеться догола, и, когда он стал перед ними нагишом, двое из них взяли его за руки и двое — за ноги и опустили в яму, заранее вырубленную ими во льду, и стали лопатами сыпать снег в эту вертикальную могилу и сыпали до тех пор, пока непогребенной осталась только его большая голова.
«Вы обесчестили Италию», — сказал дуче.
А те были хоть и простые парни, но один из них дал ему достойный ответ:
«Нет, этим мы лишь отдаем дань всем, кто был умерщвлен тобой за двадцать лет».
Так, по обычаям альпийских стрелков, сказал Фабио, дуче принял смерть в снежной могиле в горах, где он никогда не бывал.
Когда Фабио закончил свой рассказ, у некоторых женщин были на глазах слезы, но они оплакивали не дуче, а тех мужчин из Санта-Виттории, которые служили в альпийских частях. Их было двадцать три, все еще совсем юные; майским утром 1941 года они покинули город и зашагали вниз с горы, распевая и весело перекликаясь; они спустились на дорогу, ведущую в Монтефальконе, и ветерок развевал перья на этих их дурацких шапочках, а народ стоял на городской стене и махал им вслед — махал, махал, пока последний не скрылся из глаз. И с той поры ни о ком из них не было больше ни слуху ни духу.
Мы знаем теперь, что дуче умер совсем не так, но мы по-прежнему всегда говорим, будто это было именно так, потому что нам хочется, чтоб это было так: нам кажется, что такая смерть больше ему подходит.
Тут взошло солнце, и уже никакая сила не могла удержать народ на площади. Солнечные лучи еще не упали на самую площадь, но они уже заиграли на черепичных кровлях домов, и, когда народ это заметил, его ничто не могло остановить.
— Никто не должен работать сегодня! — закричал Баббалуче. — Сегодня праздник!
— Мы будем праздновать сегодня! — закричал Бомболини.
Но ни один человек их не слушал.
В городе Санта-Виттория народом управляет солнце. Это у нас в крови. Даже когда солнца не видно или люди не могут его видеть — к примеру, когда они находятся в темных закоулках Старого города, — все равно, лишь только солнце встанет, все встают вместе с ним. Солнце выгоняет людей из домов и гонит к виноградникам на горных уступах — выращивать лозу.
— Скажи ты им, Фабио! — взмолился Баббалуче.