Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
«А! — подумал я. — Еще и муж…»
— Я бы их отдал и вам, — мрачно добавил Джеральд, — но без них вы будете не столь беззащитны перед щупальцами ее коварства.
— Опять всплывают головоногие, — заметил я.
Джеральд не пропустил удар.
— Как правило, они держатся на большой глубине, — угрюмо кивнул он, — где им и место.
Мы, подпирая с двух сторон, направили Рени между стальными столами, вымощенными подносами с рулетиками из дыни, завернутыми в ветчину и фигурными паштетами — глазки из маслин и ресницы из петрушки, — мимо беззвучно поворачивающейся переносной телекамеры к служебному
Забрасывая ее сумочку на пассажирское место, я думал, что она за неделю, пожалуй, посещает три-четыре таких приема или вечеринки. Чтобы, так пьянствуя, сохранить потрясающую фигуру, надо не жалеть себя в гимнастическом зале. Ни одной лишней унции, как я заметил, усаживая ее в кабине, и к тому же теплая. Крошечная искорка энергии, быть может порочной энергии, мечущейся в поисках полезного, осмысленного или хотя бы поглощающего занятия, которому могла бы отдать силу нервов, а может, и разума. Пьяная, растрепанная, засыпающая, она еще горела. Фургон завелся. Счастливый случай приходит, когда ему вздумается. На полпути она постучала ноготком в окно, указывая на черный «БМВ», из тех грозных пантер с тонированными стеклами, турбонаддувом, низкопрофильной резиной и антенной, помимо других функций имевшей выход на джи-пи-эс. Машина на вид была новехонькой.
— Совсем как моя, — с отчаянием проговорила Рени. — Только, — она обернулась ко мне, — у моей сзади наклейка. Знаешь, что на ней? «Когда я в тебя врежусь, взгляни на меня».
Она рассмеялась.
Я старался вести машину, но все равно поглядывал на нее.
— Маленький голубой значок. Вот такой.
Она сложила треугольником большие и указательные пальцы.
— Ясно, — сказал я.
Она обернулась посмотреть в заднее окно.
— Нравится тебе моя машина?
— Вы, кажется, сказали, это не ваша.
Она обернулась и положила руку мне на плечо:
— Прошу прошения?
Я объехал ряд машин и вежливо вывернулся.
— Ключи у Джеральда. Вы же видели, он их забрал. Получите свою машину утром, когда будете в состоянии ее вести.
Она меня не слушала.
— Нет, не завтра, а сейчас. И куда-нибудь подальше. На Тахо — или в Рино. А как насчет Малибу? Палм-Спрингс?
— Отлично, — я не хотел ее раздражать. — Но давайте подождем, чтобы все фары смотрели в одну сторону. А сегодня обойдемся пикапом. Представьте, какое небывалое переживание!
Она моргнула, прижалась спиной к пассажирской дверце и стала меня рассматривать.
— Ты думаешь? Правда?
— Может, это напомнит вам студенческие годы.
— Студенческие… — она громко расхохоталась. Слишком громко. — Студентка!
— Ваш приятель не водил пикап? Вы начали прямо с «БМВ»?
— Мне было четырнадцать, — выкрикнула она. — Четырнадцать сраных лет!..
И замолчала.
— Студентка… — Она запахнула на груди жакетик. — Какого черта тебя занесло в такую компанию?
Машина вздрогнула, переехав канавку, отделявшую стоянку от улицы. Радио — оно у меня
работает самопроизвольно — заиграло «Не уноси свою любовь» в исполнении Джона Колтрейна.— Джон Пленти — мой друг и клиент, — объяснил я, уменьшив звук. — Вот я и заглянул к нему.
Она промолчала.
— Художник, знаете? Тот парень, что написал все эти картины.
Молчание. Я взглянул на нее.
— На стенах висели картины.
Она безмолвно наблюдала за мной.
— Там ведь вы на двух полотнах?
Нет ответа.
— Словом, — я пожал плечами, — я делал для них рамы.
Она сказала:
— Так это вы тот парень.
Я не знал, как это понимать, но предпочел услышать в тоне пренебрежение и замолк. Через пару минут молчания она потрогала дырку в виниловой приборной доске и спросила:
— Сколько же он у вас наездил?
— Девяносто две тысячи миль, — похвастался я, глядя на одометр, — и еще девятьсот две. Восемь лет назад я заплатил за него шестьсот долларов. И с тех пор ни одной гайки не поменял. Высокооктановый бензин, регулярная смена масла и фильтров, да еще на автострадах время от времени надо прожигать нагар.
Я погладил приборный щиток.
— Надежная лошадка.
— Шестьсот долларов!
Она была так потрясена, словно я сообщил ей, что свет звезды в поясе Ориона начал свой путь к Земле в год рождения Христа.
— Если подумать, — задумчиво протянул я, подъезжая к перекрестку, — вы, верно, за свой «БМВ» в месяц столько выплачиваете.
— Выплачиваю? — Она развернула зеркальце заднего вида, чтобы видеть себя. — Я расплатилась наличными.
Небрежно пригладив волосы, она опустилась на место.
— Однажды, — пригрозил я, поправляя зеркальце, — щупальца гигантского спрута проломят мостовую и…
— …приготовят суши из высшего общества, — рассмеялась Рени.
— За тот, что разбили, вы тоже расплатились наличными?
— Вот болтливый педераст! — огрызнулась она. — Конечно, расплатилась.
Рассматривая меня, она проговорила:
— По правде сказать, я думаю, человек, который восемь лет держится одной дребезжащей таратайки, мог бы остаться верным и женщине.
— Откуда вы взяли, что это не так?
— Вы нарываетесь на неприятности.
— С какой стати предлагать свою помощь значит нарваться на неприятности?
— А с той, что вы это сделали, чтобы произвести впечатление.
Я не собирался сворачивать к улице Ломбард, но зачем-то свернул.
— Вы и сами этим занимаетесь.
— То есть?
— На меня вы произвели впечатление. Впрочем, как и на всех остальных.
— Ха! Этим типам до меня дела — как до крысиного хвоста, им, между прочим, ни до кого дела нет. Они только рады, что от меня избавились. И все. Делу конец.
Я посмотрел на нее. Она сидела в самом дальнем от меня углу, забившись между сиденьем и дверцей, и следила за мной. Полосы света проходили по ее лицу, но глаза оставались в тени.
— Я думал, вы пьяны.
— Может, и была пьяна. А ты не был. Вполне мог бы остаться. Как знать, может, купил бы картину.
Я усмехнулся и отвел глаза, тут же обнаружив, что пропустил поворот на Давизадеро.
— У меня нет свободного места на стене.
— Все, конечно, заклеено снимками твоей матушки.