Тайна "Сиракузского кодекса"

Это была война, и она длилась долго. Многое умерло. В какой-то момент я встревожился. Что тревожило меня все больше по мере продолжения опыта — так это как мы подходили друг другу. Мы оба не сказали ни слова. Жеста, прикосновения, взгляда, хотя бы и в полутьме, хватило бы, чтобы составить антологию виньеток, альбом желания. Толчком бедер она встретила меня так, как я всегда мечтал, чтобы меня встречали, хотя только сейчас осознал свою мечту. Как она направляла меня рукой, как моя ладонь охватывала основание ее спины, как ее большой палец оставлял синячки вдоль моего бедра: пятнышко, пятнышко, пятнышко… это было необыкновенно. Крошечное платьице превратилось в облачко, тщетно старающееся закрыть луну. Каждое движение, касание, знак, шепот собирались к вершине нашего заговора, и единственное, что я упустил, шепнув ей в ухо «Рени», — было счастье услышать в ответ свое имя. Но она его не знала.

III

— Почему бы тебе не зайти познакомиться с моим мужем?

— Что, хочешь поставить нас рядом для сравнения?

— Это ты зря сказал.

Я буркнул:

— Нервы у меня не стальные. С какой стати мне бы захотелось с ним знакомиться? И с другой стороны, зачем бы ему знакомиться со мной? Разве что ему нравится, когда ему тычут в лицо твои прегрешения?

Она слизнула копчиком языка струйку пота у меня под ухом.

— Ты так уверен, что у него есть лицо?

Я пальцем нажал ей на кончик носа:

— Нельзя ли оставить это между нами? — Я глянул на дом. — Сдается мне, у хозяина этого здания должно быть лицо.

— А если ты ошибаешься?

— Я? Ошибаюсь?!

Ее глаза в полутьме блестели. Легкая припухлость подчеркивала линию губ.

— Нет, — сказала она, — пока что нет.

— Сдаюсь, — сказал я.

Она накрыла пальцами мои губы, я гладил ее по волосам и с некоторым удивлением смотрел, как движется, словно сама собой, моя рука.

И она так же разглядывала меня.

— Нет-нет, — сказала она очень тихо, — это я сдаюсь.

Теперь по обычаю наступало время для постельных разговоров — об ожидаемом прибавлении в семействе, о странной фразе племянницы на семейном обеде, заодно пара атомных секретов — все так естественно, так беззаботно, как течет по равнине река. Но мы-то были незнакомы. Все, что мы друг о друге узнали, была наша чувственность, да еще факт, что дома ее ждет муж.

— А тебя не ждет?

— Никогда не замечал в себе особой потребности иметь мужа.

— Какая щепетильность!

— О, — заметил я, оглядывая грузовичок, — я бы не стал заходить так далеко.

Она придвинулась ко мне, я и мгновенно отозвался на ее движение.

— Если мы станем продолжать в том же духе…

— То…

— Кто-то из нас непременно нажмет гудок.

— У этого драндулета есть гудок?

Мы, словно двое детей, спрятались в кустах, подглядывая смешной и странный мир взрослых из-за занавеси листвы и делая вид, будто не замечаем, что держимся за руки. Восхитительная, призрачная близость. Слишком взрослая игра в слишком упрощенном отражении. Я мог бы сидеть дома, «надежно и безопасно устроившись перед телевизором», — если бы у меня был телевизор. Мне вспомнилась карикатура на ту же тему: английский поэт Том Рейворт изобразил надежный и безопасный сейф, скосивший свой цифровой замок к включенному телевизору. Точь-в-точь. Видите ли, наши чувства заперты в сейф, а ключ к замку потерян. Сказать по правде, я для этого не нуждался в телевизоре. В 1950 году Жак Эллюль писал: «Радио, и еще более телевидение запирает индивидуума в гулкой механической вселенной, где он остается одни». Эта мысль даже тогда была слишком очевидной. Я жил иначе. Смотрите на это как на епитимью — за два-три года без телевизора получаешь такую ночь, как эта.

Она взяла мою ладонь, положила ее на середину руля за своей спиной и накрыла своей ладонью. Легчайший нажим включил бы гудок. Она сцепилась со мной взглядом. Она прижалась ко мне. Из ее влажных полуоткрытых губ вырвался нежданный вздох.

— Не надо, — предложил я. — Не надо этого портить.

— Ох, милый, — сказала она. — Ты каждый раз оказываешься прав.

— Верно, — подтвердил я. — Все три раза, как ты слышала мой голос.

Мы поцеловались.

Желание обволокло нас. В миг проникновения она закрыла глаза и закусила губу, воплощение сосредоточенности, как будто ни одна посторонняя мелочь жизни не смела отвлечь ее от этого нежного безвременья, и, конечно, ничто, кроме него, не имело значения. Классическое украденное мгновенье. Маленькие бурундучки-психиатры, поселившиеся у меня в чердаке, отнесли ее к типу женщин, состоящих в браке без любви, которые многое могли бы и хотели отдать, да только некому взять. И без всяких бурундучков было ясно, что моя страсть объясняется слишком затянувшимся одиночеством мужчины, который, выразив должное раскаяние, и не думает отказываться от того, в чем нуждается. К тому времени, как мы вспомнили о разговорах, дыхании, передышке и вообще о чем-нибудь, был четвертый час утра.

Мы перебрались на пассажирское сидение и завернулись в стеганую накидку на кресло: двое детей, оставшихся на эту минуту без присмотра.

— За такие дела людей вышвыривают из армии.

— Лучше бы они пользовались первой попавшейся служебной машиной со стеганым одеялом.

— Это здорово сэкономило бы деньги налогоплательщикам.

— И люди в мундирах знали бы, за что они сражаются.

— Зато политики остались бы без работы.

Фонарь над крыльцом еще светился, как и два окошка на втором этаже. Я говорю «фонарь», но можно бы назвать его и садовым светильником. Хотя выглядел он как старинный фонарь, подвешенный на двух пересекающихся крестом цепях, и по величине каждый плафон походил на заднюю фару мотоцикла. Внутри матовых желтоватых шаров словно мерцало газовое пламя. И слово «крыльцо» я использую за неимением более подходящего, если только «портик» не передает также и величия размеров. Может быть, муж, склонный к показному величию, увидев, что жена его желанна для другого, сумеет заново открыть для себя ее красоту и снова возжелать ее? Чем он воспользуется, чтобы восстановить свои права? Ружьем для охоты на слонов? Наемным громилой? Проколотой шиной в грузовике соперника?

Рени не открывала глаз и, кажется, задремала. Пряди влажных волос прилипли к ее вискам. Я нежно поправил их. Она открыла глаза, увидела меня и, улыбнувшись, закрыла их снова. В этом откровенном уверенном любовном покое не осталось ничего от опьянения, которому я недавно был свидетелем. Но зачем сравнивать? Алкоголь из любого сделает мартышку. И вообще думать об этом не стоило. Мне нравилось лежать в коконе из стеганого пледа, нравилось, что именно эта женщина уснула на моем плече и думать не думает о том, где сейчас ее одежда. Что значит рядом с этим выпивка с вечера и стаканчик на опохмелку с утра?

— Мы уже закончили сражение? — пробормотала она, не открывая глаз.

Вот так вопрос! Что, если я отвечу «да»? Она оденется, выйдет на дорожку и уйдет навсегда? А может, оно и к лучшему? Одно дело — провести несколько часов под автомобильным пледом с чужой женой. А как насчет продолжения?.. Дай два звонка и повесь трубку, анонимные номера в гостиницах, не звони мне, я сама тебе позвоню, когда ты будешь нужен… то есть когда у меня будет возможность — короче, душная таинственность адюльтера? Неужели мы докатились бы до такого? Того, что мы успели дать друг другу, хватило бы на полгода, а то и на год донжуанства, по что-то более серьезное вскоре станет невозможным. Прежде всего, мне окажется не по карману уже третий, а то и второй ужин из тех, к каким она привыкла, — не говоря уж об оплате счетов за электричество для этого фонаря. И поначалу она скажет «пустяки» и захочет расплатиться по счету с кредитной карточки мужа. А я откажусь наотрез, потому что не могу одновременно наставлять человеку рога и заставлять его за это платить. И я выложу все, что у меня найдется в кошельке, и этого чуть-чуть не хватит на счет, не говоря о чаевых, и мне придется все-таки позволить ей воспользоваться кредиткой. Я буду неуклюже настаивать, чтобы она взяла хотя бы те наличные, какие у меня есть, и она небрежно, вовсе не желая проявлять презрение или обижать, смахнет их в свою сумочку, не считая. А потом, когда мы заглянем в какой-нибудь бар, чтобы пропустить «ночной колпачок», расплачиваться за выпивку придется ей. Это самого толстокожего заставит спуститься с небес на землю. Только для большинства мужчин такая жизнь через пару месяцев становится смесью стыда и желания, нищеты и натянутого понимания, гордости и прелюбодеяния, и жажды, и жалких оправданий, мол, в мобильном батарея села или пикап не в порядке…

Поэтому я сказал:

— Мы оба победили.

И добавил:

— Ты хотела бы закончить войну?

Не открывая глаз, она улыбнулась и прижалась ко мне еще тесней.

— Мне нравится с тобой сражаться. Как там тебя зовут.

Едва я открыл рот, чтобы ответить, она добавила:

— А как насчет номера телефона? У тебя здесь есть телефон? В комплект к одеялу, я хочу сказать.

— Будь у меня здесь телефон, мне бы пришлось от него избавиться, чтобы не слышать, как он вечно не звонит.