Тайна старинного парка
Шрифт:
19 января 1944 года Петергоф был освобожден. Еще шла война, а на весну и лето уже были запланированы раскопки и восстановительные работы.
Узнал я об этом совершенно случайно. Дело в том, что никого из тех, кто участвовал в эвакуации Петергофа в сорок первом, в Ленинграде в это время не было. Кто-то воевал на фронтах, кто-то находился в тылу, кто-то погиб, кто-то умер в блокаду, как моя мама.
Конечно, сохранились документы, обрывочные записи, планы тайников, но они были такими неточными, что нужна была обыкновенная человеческая память. Поверьте, память сохраняет иногда гораздо больше, чем может сохранить бумага.
Наверное, в музее не знали, что мамы давно нет в живых, иначе как объяснить то, что ее разыскивали у тетки специально для того, чтобы
— Я могу помочь вам. Я был в Петергофе во время эвакуации. Я помогал прятать экспонаты и скульптуры.
Худой старик с морщинистым, строгим лицом поинтересовался:
— Как тебя зовут?
— Леонид.
— Сколько тебе лет?
— Сейчас пятнадцать.
Старик, его звали Павлом Родионовичем, недоверчиво спросил:
— И ты помнишь?
Я обиделся. Что же, мне ведь не пять лет было, когда скульптуры прятали!
— Вот что, Леонид, нам нужна твоя помощь, — сказал Павел Родионович.
Я кивнул.
— Собирайся. Дел будет много, и прошу меня слушаться беспрекословно. Ясно?
— Так точно! — по-военному ответил я и подтянулся.
Я приехал в Петергоф и не узнал его. Наверное, и Петергоф не узнал меня. Из худенького, узкоплечего мальчика-подростка я превратился в коренастого парнишку с тяжелой складкой у губ.
Война прокатилась по Петергофу огромным, невиданного размера, ядром. Глубокий противотанковый ров перерезал цветник Верхнего сада. На вершине высился черный, обугленный, наполовину взорванный парадный дворец. Уцелело только боковое крыло. Вековые дубы главной аллеи были срублены и повалены навстречу друг другу, образуя непроходимый завал.
С оголенного, исковерканного снарядами Большого каскада исчезли великолепный Самсон, раздирающий пасть льву, и другие позолоченные статуи. Фашисты полностью уничтожили или частично повредили все фонтаны, привели в негодность трубы самотечного водовода, каналы, шлюзы.
Парк напоминал поле боя: блиндажи, дзоты, мины.
Каждый метр проверяли саперы. Они обезвреживали мины на аллеях парка и в развалинах дворца. Потом подсчитали, что в Петергофе было обнаружено двадцать пять тысяч мин и сто тысяч снарядов. Нелегко представить такое количество, правда? Говорили, что на каждого человека приходилось около пятисот мин. Значит, и мои пятьсот там были.
Павел Родионович подвел меня к бригаде пожилых женщин. Вместе с ними я должен был извлекать из-под развалов остатки дворцовых украшений и искать тайники.
Женщины были неразговорчивые, меня приняли молча, но очень благосклонно. Наверное, они видели во мне своих сыновей. Они делились со мной пайками, они опекали меня как могли, они спасали меня от гнева Павла Родионовича, а он был вспыльчивым и грозным человеком.
Пока саперы занимались разминированием парка, мы начали расчистку дворца. Мы извлекали из-под развалин груды фарфоровых черепков, остатки скульптур и ободранные, почерневшие лаковые панно, былые богатые украшения стен дворца.
Мы делали самую простую работу. Потом за дело принимались реставраторы. Они обходили уцелевшие статуи, осматривали их, тщательно записывали в книги объем работ. Я любил наблюдать за их несуетливой уверенностью. Я верил, что эти люди обязательно все восстановят. Иначе и быть не может.
Я не знал, что еще десятки людей, научные сотрудники, работали в архивах, расшифровывали неразборчивые чертежи самотечного водовода.
Когда парк разминировали, Павел Родионович доверил мне карту, составленную тогда, в сорок первом. Начинался самый ответственный этап работы. Нужно было извлечь из тайников все, что уцелело, все, что не смогли обнаружить фашисты. Кое-что я помнил визуально. Я четко мог показать места некоторых тайников. Что-то припоминал, глядя на карту. Но карта выручала не всегда. Как можно было найти тайник в десяти шагах к востоку от небольшой деревянной сторожки, если сторожка сгорела?
А некоторые поиски стали просто уникальными. Я расскажу вам о них, и вы увидите, что это было гораздо увлекательнее, чем все придуманные приключения с поисками сокровищ.
ГЛАВА VII
Версии
— Эх вы! — воскликнул Львенок. — Упустили этого бандюгу! Вот если бы я там был…
— Ты в этом время рассматривал жирафа в клетке, — напомнил Костя.
— Не в клетке, а в вольере!
— Разницы нету.
— Есть разница!
— Нашли время спорить о клетках и вольерах, — урезонила их Зина. — Значит, старичок Домовой сказал, что версия о петровских сокровищах отпадает окончательно?
— Да, — ответила Ира. — Он очень убедительно это доказал.
—
Отлично. И других версий ни у Леонида Матвеевича, ни у нас нет. Послушайте! И чего мы привязались к этому типу из тридцать третьего номера? Почему мы решили, что он бандит? Он, может, обыкновенный турист? Такой же, как и мы?— В любом случае, он — шизик! — постановил Львенок. — Нормальный турист не будет разговаривать сам с собою и твердить одно и то же, как попугай. Нормальный турист будет осматривать парки и музеи, а не ковырять дерн носком ботинка. Нормальный турист не будет обвязывать стволы деревьев леской. Так какой же он нормальный турист?
— Но и то, что он бандит, мы сказать не можем, — заметила Ира. — Человек со странностями, только и всего.
— Выход один, — сказал Костя. — Или убедиться в том, что он просто сумасшедший, или доказать, что он бандит.
— Лучше второе, — решила Зина. — А то как-то жить по соседству с сумасшедшим — веселого мало.
— А с бандитом — весело! — хмыкнула Ира.
— Ну, и как мы собираемся все это доказывать? — усмехнулся Львенок.
— А чего ты усмехаешься? Придумывай как.
Львенок озадаченно умолк. Вообще-то ему нравилось читать детективы, распутывать вместе со знаменитыми сыщиками хитроумные преступления. Но читать — это же не распутывать их самому! Он усиленно соображал, что бы в таком случае сделали герои его любимых книжек, но ситуация как-то не подходила ни под один детективный рассказ. Он никак не мог припомнить, чтобы кто-нибудь на страницах детективов обвязывал деревья леской и разговаривал сам с собой.
— А почему сам с собой?! — воскликнул он так, будто преступление уже было раскрыто.
— Все! И этот спятил! — сказала Зина. — Эпидемия какая-то! Скоро во всей гостинице поговорить не с кем будет, все только сами с собой общаться станут.
— Да наоборот! — горячо убеждал друзей Львенок. — Наоборот! Никто сам с собой не разговаривает! И сосед тоже! У него в номере кто-то есть!
— Кто? — насмешливо спросила Зина. — Умственно отсталый брат-близнец, которого он учит говорить?
— В номере больше никого нет, — сказал Костя. — Он живет один. Я помню, что он просил администратора поселить его в отдельный номер.
— А может, он это сделал специально! Чтобы держать второго в номере тайком!
— Как его можно держать тайком, если каждый день приходит уборщица мыть полы? Куда этот второй прячется? В шкаф?
Львенок растерянно почесал в затылке. Уборщицу он как-то не учел. Но расстраиваться не стоило. Львенку понравилось строить версии, и он сыпал ими направо и налево:
— Тогда у него может быть попугай! Говорящий!
— И он учит его всякой ерунде, — смеясь, подхватила Ира. — Про Петергоф и про решающий день!
— Я что-то не заметил в его багаже клетку, — сказал Костя.
Львенок рассердился:
— А ты что, такой внимательный? Все замечаешь? И как он с администратором говорит, и какой у него багаж?
— Да. Этот тип мне не понравился, и я к нему пригляделся.
Возразить было нечего. Конечно, клетку с попугаем в чемодане или в спортивной сумке обычного размера не спрячешь. Тем более что по говору попугай — не волнистый, а большой. Может быть, какаду.
— Хорошо, — согласился Львенок. — Оставим в покое попугая. Есть еще один вариант. Он привез робота.
— Кого? — хором спросили Ира, Зина и Костя.
— Робота. И теперь учит его говорить.
— А Петергоф тут при чем?
— Возможно, в Петергофе подходящее место для испытаний. Тогда понятно, почему он говорил о решающем дне.
Львенок смотрел победителем. На этот раз никто над ним не смеялся. Вот это версия так версия! Все сходится! И повторяющиеся разговоры, и подготовка площадки для испытаний в Петергофе.
Но если Ира и Костя приняли эту версию восторженно, то Зина увлеклась ею только в первые две минуты. А потом спросила:
— И как ты это докажешь?
Львенок опешил. Что, собственно, он должен доказывать?
— Как ты докажешь, что у него в номере робот? — наседала на него Зинка.
Львенок разозлился не на шутку. Он всегда подозревал, что Зинка — язва и зануда. Но не до такой же степени! Как он докажет? А как он может доказать?
— Львенок не может этого доказать, — вступилась за него Ира, и Львенок посмотрел на нее с нескрываемой благодарностью. Но Ира добавила: — Он никак не докажет, пока не проберется в номер.
Львенок снова задохнулся от несправедливости. Эх, Ирка! А он-то надеялся на ее поддержку! Что она предлагает? Это просто неосуществимо! Даже под страхом смертной казни Львенок больше в номер к соседу не сунется!
— Ерунду вы говорите, — сказал Костя. — В номер к соседу не пробраться. Он нас в гости не звал. Можно, конечно, попробовать заглянуть к нему через окно.
— Как это? — испугалась Ира.
А Костя, обрадованный ее испугом, продолжал храбриться: