Тайна Святой Эльжбеты

— Ну что ж, я вам открою карты. Как вам, наверное, известно, в Галиции создано военное генерал-губернаторство, а в ее столице — Львове — градоначальство. На службу туда требуется множество чиновников. В том числе и начальник сыскного отделения. Выбор пал на вас. Вы ранее уже сыскным командовали, имеете опыт организации сыскного дела с нуля, знаете немецкий. Лучше бы, конечно, вы знали польский, но и немецкий сойдет, тамошние чиновники поголовно на нем разговаривают. А с обывателями можно и по-русски объясниться, населяющие край русины говорят на малорусском диалекте. Как вы смотрите на такое предложение?

— Оно, господин полковник, весьма неожиданно. Но отказываться от него я не считаю себя вправе.

— Вот и отлично. Во Львове спокойно, так что, как только обустроитесь, можете и семью туда перевести. Да и материальные условия весьма недурственные — кроме основного жалованья предусмотрены командировочные, а проживать станете на казенной квартире.

— Когда надо отправиться?

— На сборы — весь завтрашний день. Отправитесь послезавтра.

* * *

До Львова он добирался пять суток. Сначала, с комфортом, в вагоне второго класса — на поезде до Киева, оттуда на поезде же, но уже с меньшим комфортом — до бывшей австро-русской границы, а из пограничного Волочиска до столицы Восточной Галиции — трясся полтораста верст на подводе. Во Львов прибыл поздно вечером, голодным и совершенно разбитым. Вселившись в первую попавшуюся гостиницу, Тараканов потребовал нагреть ванну, с наслаждением вымылся, поужинал чаем и колбасой с хлебом (гостиничный ресторан уже был закрыт) и завалился спать, наказав разбудить его в 8 утра.

Утром он побрился, надел новенькую тужурку защитного цвета, съел скудный и удивительно дорогой завтрак и отправился представляться по начальству.

Градоначальство размещалось в здании бывшего Австро-венгерского банка на Мицкевича, 8.

Тараканов показал дежурному офицеру предписание и был направлен на второй этаж к помощнику градоначальника капитану Ясевичу.

Ясевич, тридцатилетний красавец с безукоризненным пробором и закрученными усиками, Тараканову сразу понравился. Несмотря на то, что и чином, и должностью капитан был старше, держался он запросто, заперев дверь, угостил коньяком и подробно рассказал о положении дел в крае и городе.

— Вы же о здешней жизни только из газет знаете? И, наверное, думаете, что все поголовно жители Червонной Руси рады-радешеньки приходу Белого Царя? Так вот — это не так, далеко не так. Галичина, конечно, земля исконно русская, вот только под русской властью она уже шестьсот лет как не была. И все у здешних русских другое. Язык — другой, вера другая, обычаи совсем не такие, как у нас. Да и русских в крае чуть больше половины. Остальные — паны да жиды. И из этой половины — девяносто процентов замордованное нуждой, необразованное крестьянство. А Львов вообще польский город, русинов тут не более пятой части. И тоже сплошной пролетариат. Но и русин русину рознь. Австрияки вели в крае политику полонизации, а среди русинов поддерживали так называемых «украинофилов». Эта партия проповедует идеи объединения всех украинцев, и здешних, и наших, в одно государство, но под властью австрийского кайзера. Эдакая Украина от Перемышля до Ростова-на-Дону и Кавказа! Представляете — область Войска Донского должна сделаться австрийской! Как вы смотрите на казаков на службе у Франца-Иосифа?

— Да это бред!

— Бред. И им бредит большая часть местной интеллигенции. И неустанно его проповедует.

— А как же русская партия? Я читал…

ли… Сейчас целая комиссия создана, для того чтобы | австрийские зверства расследовать. Естественно, что из-за такой политики властей позиции русской

— Есть и русская, их здесь зовут «москвофилы». Но наших союзников местные власти не жаловали. И если до войны с ними боролись относительно цивилизованными методами, то с началом военных действий их стали пачками отправлять в тюрьмы, а то и просто убивать — без суда и следствия. Мы, когда в город вошли, из тюрьмы около двухсот «москвофилов» освободили. Они нам такого порассказывали… Сейчас целая комиссия создана для того, чтобы австрийские зверства расследовать. Естественно, что из-за такой политики властей позиции русской партии в крае были весьма шаткими. Русофилам на любом поприще власти ставили препоны. Если австрияки начинали подозревать чиновника в любви к России, его просто выгоняли со службы. Студентам-москвофилам не давали закончить образования. Ну а с началом войны, как я уже говорил, наших сторонников стали просто уничтожать физически. Поэтому среди интеллигентных людей приверженцев русской идеи очень мало. В основном это сельские священники. А теперь посудите сами: во Львове две трети поляков, которым нас любить не за что, пятнадцать-двадцать процентов евреев, у которых причин для такой любви еще меньше, и около двадцати процентов русинов, из которых большая часть оболванена украинской пропагандой.

— Но газеты же писали, что наши войска встречали цветами!

— Да, встречали. И хлебом-солью встречали, и даже виноградом. Но вы бы видели, какие при этом у них были рожи! Впрочем, люди низшего сословия сразу же нашли с нашим войском общий язык. Поляки и русины из простонародья, а особенно их барышни, к нашим солдатам относятся весьма и весьма лояльно. Здешние дворники угощают служивых водкой из денатурата, а горничные и кухарки с удовольствием принимают их ласки. А вот интеллигентная публика поначалу глядела на новую власть по-волчьи. Но за тот месяц, что мы здесь, нам удалось и их к нам отношение улучшить. Видите-ли, Львов — город чиновничий, и с приходом наших войск очень значительная часть его населения осталась не у дел. Австрияки перед отступлением выплатили своим чиновникам жалованье за сентябрь и на этом успокоились. А торговцы, пользуясь неразберихой, которая сопровождает всякую смену власти, попрятали товары, рассчитывая на дефицит и повышение цен. Ну, цены и выросли, причем катастрофически. Деньги у австрийских «высокоблагородий» и «превосходительств» кончились быстро, и их семьи буквально стали голодать. Узнав об этом, военный генерал-губернатор распорядился организовать бесплатные столовые. Сейчас в них обедает треть населения города. А львовским солдаткам наша администрация бесплатно раздает муку и сахар. Представляете? Ее муж ушел в кайзеровские войска или вообще — в «стрельцы», проливает кровь наших солдат, а она — ругается с интендантским офицером из-за того, что дармовая мука не так бела!

— В стрельцы?

— Да. «Сечевые стрельцы» — так называются австрийские охотнические команды из русинского населения.

— А с преступностью в городе как?

— А вот с преступностью мы боремся успешно. Военное право помогает. Грабителей вешаем, воров — расстреливаем. Вот недавно был случай. Наш солдатик пришел на Краковский рынок, приценился к чему-то, достал кошелек, а в это время какой-то еврейчик этот кошелек выхватил — и наутек. Солдатик — за ним. Жулик забежал в дом, да и выстрелил из подъезда в солдата, к счастью, безрезультатно. На выстрел со всех сторон сбежались другие солдаты, подъехали казачки. И тут из того дома, куда скрылся вор, по ним начали стрелять! Наши, естественно, ответили. Потом зашли в дом, арестовали всех, там находившихся, морды им понабивали, квартиры обыскали… Кой-чего, конечно, прихватили, не без этого. Но их тоже можно понять! Еврейчикам бы после этого успокоиться, так нет! Из трех домов на Валовой начали стрелять по окнам нашей комендатуры. В общем, довели нас до решительных мер. В первую очередь генерал-губернатор потребовал четырех евреев-заложников. Те дома, из которых стреляли, его сиятельство повелел секвестировать в казну, а всех жителей оттуда выселить в течение месяца. Также было дано распоряжение всем владельцам ресторанов и магазинов в течение трех дней сложить запасы алкоголя в отдельных помещениях, после чего ваш покорный слуга эти помещения опечатал. Кстати, как вам коньяк?

— Превосходный!

— Местный, фирмы Бачевских, поставщиков двора его кайзеровского величества. Ну так вот. После этого случая львовские евреи поняли, что воровать у русских солдат и стрелять по ним не следует, и пока, — тут Ясевич постучал по деревянной ручке кресла, — ничего подобного во Львове не наблюдалось.

— Да… Жаль, что в Москве военное право не действует.

— Жаль не жаль, а военное положение жизнь вам заметно облегчит. Только злоупотреблять им не нужно. Теперь непосредственно о вашей службе. В городе создается сыскное отделение. В вашем подчинении будет десять нижних чинов и надзирателей. Пока в наличии только трое. Кроме этого, я приказал передать в ваше распоряжение троих вольноперов, поступивших в войска из чиновников. Задействуете их в канцелярии. Также вы имеете право привлечь необходимое количество вольнонаемных служащих из числа местного населения. Единственное требование — не брать на службу евреев. На наем агентов и канцелярию ежемесячно будете получать по пятьсот крон. Согласно обязательному постановлению военного губернатора, за одну крону должны давать тридцать копеек. Хождение русских денег является обязательным, и за отказ от их приема или занижение официального курса предусмотрена ответственность — штраф или арест. Служащим более чем по сто крон не платите, и на такое жалованье найдется много желающих — народ бедствует. Меня недавно вез извозчик, который при кайзере служил в какой-то канцелярии и имел чин, равный нашему надворному советнику! Представляете? Мы разговорились, и он рассказал, что, не имея средств к существованию, вынужден был заняться извозом, благо имел собственную закладку. Сыскное будет располагаться в полицейском управлении города. Это на Казимировской, дом двадцать, недалеко отсюда. Там для вашего отделения выделено четыре кабинета. Есть пишущая машинка, правда, с латинским шрифтом, я уж не знаю, удастся ли вам ее использовать. Чинам сыскного положен бесплатный проезд на трамваях, вам выдадут особые проездные документы. Расходы на извозчиков, связанные со службой, будут компенсироваться. Я приказал участковым приставам всякую мелочь вам не передавать, поэтому заниматься будете только «выдающимися» преступлениями. Крупные кражи, грабежи, разбои, не дай бог, убийства. Жить будете также на Казимировской, мы сняли для вас квартиру рядом с участком. Прислугу наймете сами. Положите ей сорок крон, и она будет вам руки целовать. Столоваться лучше в «Ренессансе», это на улице Третьего мая. Я сам там обедаю. Еще коньячку?

— Позвольте отказаться.

— Как скажете. А я, с вашего позволения…

Капитан налил и тут же ловко опрокинул рюмку.

* * *

Дел было столько, что первую неделю Тараканов ночевал в кабинете. Ему одновременно приходилось решать две задачи: с нуля организовывать сыскное отделение и заниматься раскрытием преступлений. И если первая задача с трудом, но решению поддавалась, то со второй получалось из рук вон плохо.

Его новые подчиненные — черниговский и два полтавских околоточных надзирателя хоть в сыскном никогда не служили, но полицейскими были опытными. Да и работу канцелярии удалось поставить быстро — один из прикомандированных вольноперов до войны состоял в должности регистратора в Ряжском уездном полицейском управлении и полицейское делопроизводство знал на отлично. Через три дня в отделении появились и городовые, причем один из них, Пахом Нечипорук, десять лет прослужил в киевском сыскном. Его Тараканов поставил заведовать столом приводов. Но прежний опыт новоиспеченным львовским сыщикам помогал мало: они не знали ни города, ни его жителей. Даже не понимали их языка! А самое главное — у Львовского сыскного в здешней преступной среде не было ни одного агента. Это только в уголовных романах преступления раскрываются путем изучения следов зубов собаки на трости или оставленного преступником пепла сигары. А в жизни… В жизни без «стукачей» сыщик слеп и глух. Поэтому и получалось, что квартирные кражи открывались только тогда, когда дворник хватал вора на пороге разграбленной квартиры или городовой — на улице — с узлом похищенных вещей. А если потерпевший приходил в сыскное, заявлял о грабеже, но не мог назвать имени грабителя, то сыскари ему только сочувствовали — надежды найти преступника не было никакой.

Вот поэтому, когда Тараканову доложили, что его хотят видеть два бывших австрийских полицейских агента, он приказал просить их немедленно.

В кабинет вошли двое мужчин, внешность которых не оставляла никаких сомнений в их национальности.

Коренастый, с густыми пшеничными усами, как будто сошедший с лубочной картинки, пятидесятилетний польский пан отрекомендовался бывшим комиссаром четвертого участка лембергской цесарско-королевской дирекции полиции Тадеушем Хмелевским, второй — сорокалетний брюнет с крючковатым носом — бывшим инспектором криминальной полиции Леопольдом Хаузнером. Разговаривали на немецком. Поляку разговор на государственном языке Австро-Венгрии давался с большим трудом, поэтому говорил в основном Хаузнер, который изъяснялся на немецком как на родном.

— Мы слышали, пан комиссар, что вам требуются сотрудники из числа местного населения, и поэтому пришли предложить свои услуги.

— Где это вы такое слышали?

— Да все об этом говорят.

— Кто все?

— Все. Вот, например, в кафе «Гранд» говорят. А что, это не так? Что, люди зря болтают?

— Нет, не зря. Мне действительно нужны сотрудники, знающие местные условия.

— Отлично. Сколько вы нам с паном Тадеушем положите?

— Что касается господина Хмелевского, то препятствий к его принятию на службу я не вижу, ну а что касается вас… Видите ли, пан Хаузнер. По законам Российской империи лицам иудейского вероисповедания возбранено служить по полиции.