Тайна Святой Эльжбеты

Через два дня состоялось очередное занятие. Затянулось оно допоздна. В 10.30 вечера, за полчаса до наступления комендантского часа, кружковцы вышли из здания казино шумной гурьбой. Один из лицедеев затянул было какую-то песню, но более трезвые товарищи его быстро остановили. Другой предложил ехать в номера. Его тоже быстро осадили. Артисты-недоучки жестами и свистом стали ловить проезжавших мимо извозчиков и один за одним разъезжались. Наконец на улице остались только Мощинский и одна из слушательниц. Когда перед ними остановился извозчик, коллежский регистратор подсадил барышню в санки и хотел было застегнуть полог:

— Стась! Что вы делаете? Вы хотите меня бросить? Нет, у вас это не получится. Садитесь немедленно рядом и везите меня к себе. Я хочу посмотреть, как в нашем городе устраиваются оккупанты!

На следующее утро Мощинский опоздал на службу, но начальство его за это не ругало.

— Вы оказались правы, Осип Григорьевич, про убитую стали говорить буквально после первых двух рюмок. Сначала все набросились на одну барышню — Марыся ее зовут, фамилия Ковалевская. Именно она всем сказала, что Кравчук уехала из города. Марыся начала плакать и оправдываться — мол, видела Касю девятнадцатого августа на вокзале, с вещами, вот и подумала, что та уехала. Мне кажется, девочка вполне искренна. Да и по рассказам львовян я знаю, что на здешнем вокзале в конце августа творилось — люди весь багаж бросали, лишь бы в поезд втиснуться. У нас в участке живет такой пан Павловский. Он жил с женой, тестем и тещей. Так вот, девятнадцатого августа они пытались сесть в поезд, вся семья села, а ему места не хватило. Теперь кукует один-одинешенек, ждет, когда нас австрияки одолеют, чтобы с семьей воссоединиться. Ждет не дождется… В общем, решил я, что к панне Марысе вопросов у нас не должно возникнуть, и переключился на другую панну — Анну. Это Касина лучшая подруга. Дамочка — оторви и брось. Хороша, стерва. Но пьет как лошадь и при этом совершенно не пьянеет. Сама напросилась в гости, вылакала у меня весь ренвейн, ну и… В общем, до утра осталась. Я, как вы и сказали, позволял себе разные высказывания против Государя (прости меня, господи!) и нашей польской политики. Мне кажется, этим я барышню заинтересовал.

— Лучшая подруга, говорите? Это очень хорошо. С кем, как не с лучшей подругой, делиться барышне любовными переживаниями. А умерла Кравчук, я уверен, именно из-за любви. Ну что ж. Коньяк у помощника градоначальника пропал не зря. Господин коллежский регистратор, объявляю вам благодарность. Работайте и дальше в этом направлении. Постарайтесь аккуратно, исподволь выяснить у вашей новой пассии все о предмете сердца ее покойной подруги. Но только очень-очень аккуратно. Не дай бог, она чего-нибудь почувствует и замкнется. Тогда последняя ниточка оборвется.

— Слушаюсь! Только… кхм. Нельзя ли еще коньячку?

* * *

Дневной портье «Абации» состоял на связи у Хаузнера еще с довоенных времен, поэтому именно ему бывший инспектор криминальной полиции и поручил слежку за восточным человеком. В одну из встреч с агентом Хаузнер узнал, что днем в гостиницу приходил какой-то паренек и просил пустить его к пану Вадиджаняну. Назвался парень подмастерьем столярных дел мастера Скрыпки с улицы Лукевича. Вадиджанян его сразу же принял, поговорил не более трех минут, а потом с ним же куда-то и ушел, а вернулся только через несколько часов. Хаузнер взял извозчика и поехал на Тукевича. Разговорить подмастерье помогла купюра в 10 крон. Спрятав бумажку в карман рваного пиджака, парень рассказал, что в мастерской для восточного человека было изготовлено несколько больших сундуков, причем делал их сам хозяин. Эти сундуки сегодня на трех ломовых подводах Вадиджанян увез в неизвестном направлении. Хаузнер нашел и ломовиков, благо нанимать их бегал все тот же подмастерье. Они сообщили, что отвезли сундуки на Пасечную улицу, за Лычаковской рогаткой, в дом номер 35. Слушавший рассказ Хаузнера Хмелевский тут же доложил, что в этом доме живет некая Ганна-коцюха [12] , которая всю свою жизнь содержит воровской притон. Естественно, что заниматься таким промыслом Ганна могла только с благословения комиссара Лычаковской части надворного радника Хмелевского, за что и благодарила его разной полезной информацией.

12

К о ц ю х а — женщина, предоставлявшая свое жилище ворам (жарг.).

Поляк поговорил со своей агентессой и доложил Тараканову, что сейчас квартиру у Ганны снимают пятеро восточных людей. Они забрали в свое исключительное пользование сарай, стоящий на задах ее участка, починили дверь, навесили на нее огромный замок и велели ей и ее ребятам туда не соваться. Сегодня им привезли какие-то большие сундуки, которые постояльцы отволокли в сарай. А до этого к кавказцам несколько раз приезжал какой-то богато одетый еврей, с его саней они тоже чего-то разгружали и прятали в сарае. По ночам они там копошатся, и раздается оттуда какой-то непонятный стук.

* * *

Дознание шло резво, но зашло совсем в другую сторону. Дочь бежавшего в Австрию польского домовладельца Анна Олешкевич про свою покойную подругу Мощинскому ничего не рассказывала, а вот псевдоантироссийские настроения псевдоинтендантского чиновника ее очень интересовали. Она без конца заводила с коллежским регистратором разговоры на эту тему, внимательно слушала его пламенные речи о порабощении Польши варварами москалями и в один прекрасный вечер, за два дня до европейского Нового года задала неожиданный вопрос.

— Вот ты, Стась, говорить горазд. А способен ли ты на дело?

— На какое дело? — недоуменно посмотрел на нее Мощинский.

— А на такое. Как ты, польский дворянин, можешь служить государю, который угнетает твой народ? Почему ты здесь, почему ты способствуешь оккупации твоей исторической родины?

— Ну, во-первых, мои предки из-под Белостока, и Галичина никакая моя не родина, а во-вторых, не очень-то я и способствую. Скорее наоборот. Если бы ты знала, сколько всякого добра благодаря мне наш царь-батюшка не досчитался, ты бы так не говорила.

— Ну воруешь-то ты не ради блага Польши, а для того, чтобы свой карман набить. А способен ли ты по-настоящему бороться?

Мощинский встал с кресла, прошелся по комнате и резко повернулся к Анне:

— Бороться? Ты знаешь, я об этом думал. Но что я могу сделать один? Один в поле не воин. Записаться на прием к графу и застрелить его из револьвера? И что? Меня повесят, а через неделю из Петербурга пришлют другого Бобринского, может быть, намного хуже нынешнего.

— Про то, что один много не сделаешь, ты верно сказал. А если предположить, что существует целая организация? Целое общество людей, которые ради освобождения своей многострадальной Родины готовы на все?

— Если бы такая организация существовала, то я бы, не раздумывая, в нее вступил. Вот только чем я могу быть полезен этой организации?

— Всякий может найти свое место в строю. Тем более сейчас, когда решается судьба Польши. Хочешь, я тебя познакомлю с одним человеком?

Мощинский внимательно посмотрел на пани Олешкевич.

— Познакомь.

— Но только учти, обратной дороги у тебя не будет. Впрочем, ее уже нет.

* * *

Начальник Временного жандармского управления полковник Мезенцев сначала очень внимательно выслушал Тараканова, потом не менее внимательно — Мощинского.

Раздумывая, полковник в одной руке крутил карандаш, а другой тер небритый подбородок. Наконец он сказал:

— Сведения весьма интересные. Но для того, чтобы я забрал у вас дознания, их крайне мало. Какая-то барышня предлагает влиться в какую-то мифическую организацию — ничего конкретно. Так что придется вам, милостивые государи, пока обходиться своими силами. — Полковник обратился к Мощинскому: — Когда, вы говорите, вам назначено свидание?

— Завтра, в восемь часов вечера, у меня на квартире.

— Вот и прекрасно. Встречайтесь, знакомьтесь, выражайте полную готовность к сотрудничеству, все запоминайте и ничего не предпринимайте. А послезавтра — доложите, напишите рапорт, тогда и посмотрим. Господин коллежский секретарь, обеспечить филерское сопровождение гостя господина коллежского регистратора вверенное вам отделение в силе?

— Боюсь, что нет, господин полковник. Никто из моих людей искусству слежки специально не обучался, а если господин Мощинский завтра встречается с австрийским шпионом, то последний легко вычислит дилетанта. Тогда вся наша операция — коту под хвост.