Тайная история атомной бомбы

Встреча так и не состоялась — ни 7 октября, ни в резервные даты. Через некоторое время Мэй заявил, что не пришел на встречу, поскольку «такая тайная процедура была уже не приемлема из-за официального распространения информации и возможности удовлетворительного международного контроля над атомной энергией».

Эта ситуация может объясняться и другими причинами. И МИ-5, и британская СРС были уведомлены о дезертирстве Гузенко после 7 сентября. Стюарт Мензис, руководитель СРС, получил информацию об этом от Уильяма

Стивенсона, уроженца Канады, представителя британской разведки в Новом Свете [152] . Мензис и его руководитель из отдела контрразведки Ким Филби очень внимательно следили за развитием событий. Кроме того, Филби был секретным агентом НКВД глубокого внедрения («кротом»). Он послал в Москву информацию о предательстве Гузенко через пару недель. Филби имел доступ к уликам против Мэя и, хотя он считал эти улики неубедительными, возможно, предупредил Мэя о слежке.

152

Он также был известен под кодовым именем «Бесстрашный» и стал одним из возможных прототипов Джеймса Бонда, самого знаменитого героя Яна Флеминга. (см. Macintyre Ben, For Your Eyes Only, Bloomsbury, London, 2008).

Теперь канадская, британская и американская администрация и их разведывательные службы оказались втянуты в напряженные дебаты: что делать дальше? Предлагались разные варианты. Кинг считал, что вопрос нужно решить спокойно, дипломатическими методами, предоставив СССР доказательства совершения противоправных действий и вежливо потребовав прекратить такую деятельность. Трумэн полагал, что дело Гузенко временно следует сохранить в тайне, опасаясь, что крупный дипломатический скандал может навредить тем мероприятиям, которые предпринимались для установления международного контроля над атомной энергией. Трумэн и заместитель госсекретаря Дин Ачесон рекомендовали британцам не арестовывать Мэя без абсолютной на то необходимости.

Тем временем Роджер Холлис, служивший в МИ-5 руководителем контрразведки против диверсионных действий со стороны коммунистов, которого Филби указал как основное контактное лицо из рядов британской разведки по делу Гузенко, доказывал, что любое действие, кроме ареста, «будет воспринято как слабость и в результате только ухудшит, а не улучшит отношения». Холлис опасался, что вскоре Мэй неминуемо сбежит в Советский Союз.

В довершение всего Трумэну пришлось столкнуться с нарастающим шпионским скандалом в собственной стране. 6 ноября выпускница колледжа Vassar Элизабет Бентли созналась в том, что шпионила в пользу СССР, и предложила перейти на сторону США. Она выполняла обязанности связного между агентом НКВД Яковом Голосом (с которым состояла в интимных отношениях) и некоторыми американскими государственными служащими. Глава ФБР Дж. Эдгар Гувер приказал не предпринимать никаких действий по делу Гузенко, пока ФБР не сможет проанализировать предоставленную им информацию и проверить ее достоверность.

Тем временем Мэй вел себя безукоризненно. Он читал лекции, переехал в апартаменты по Стаффорд-Террас в Кенсингтоне и жил довольно спокойно.

Комиссия ООН по атомной энергии

Беспокойство Трумэна и его стремление избежать крупного дипломатического скандала из-за дела с Гузенко выдавали растущую напряженность, связанную с международным контролем над атомным оружием. В октябре 1945 года президент проконсультировался с Оппенгейме- ром, указав, что администрация США занимается в первую очередь контролем над организациями внутри страны и лишь затем — за рубежом. «Первым делом нужно очертить национальную проблему, — сказал он Оппенгеймеру, — а потом — интернациональную». Оппенгеймер не согласился. Он считал, что в первую очередь нужно очертить и решить проблему международную.

Оппенгеймер принялся излагать собственные опасения. «Чувствую, что руки у нас в крови», — отметил он. Трумэн возмутился. Пусть ученые и открыли атомную энергию, но решение о бомбардировке Японии принимал лично президент. Меньше всего ему был нужен сентиментальный ученый вроде «кисейной барышни». «Неважно, — ответил он Оппенгеймеру, — все отмоется». Хотя Трумэн и не разделял оппенгеймеровского чувства вины, его все сильнее волновала огульная разрушительная сила бомбы. Он начинал понимать, что такое оружие лучше никогда больше не использовать.

11 ноября в Вашингтоне Трумэн встретился с британским премьер-министром Клементом Эттли и с канадским премьер- министром Маккензи Кингом. Проблема, которую они обсуждали, относилась к основам ядерной физики. Материалы и производства для использования атомной энергии в мирных, гражданских целях было непросто отграничить от материалов и производств для создания атомных бомб. Для мирного применения атомной энергии нужно было строить ядерные реакторы, генерирующие эту энергию. Однако отработанные топливные стержни ядерных реакторов определенной конструкции были источником плутония, который потенциально можно использовать как взрывчатое вещество для атомных бомб. Лидеры трех стран, в которых были сосредоточены знания, необходимые для использования атомной энергии, признавали важность свободного обмена научной информацией. Но они небылиуверены, чтомогутдопуститьраспространениетакойспе- циализированной информации до тех пор, пока не выработаны необходимые международные противоядерные гарантии.

15 ноября Трумэн, Эттли и Маккензи выпустили совместную декларацию, в которой выразили идею, постигнутую Бором сразу же после прибытия в Лос-Аламос в начале 1944 года:

Мы признаем, что применение новейших научных открытий в качестве методов и практики ведения войны привело к распространению доселе неизвестных средств уничтожения всего человеческого рода, против которых не может быть адекватной военной защиты и на которые ни одна нация не должна обладать монополией.

Далее в этой декларации содержался призыв к созданию международной комиссии под эгидой ООН:

Для выработки максимально эффективных мер, направленных на то, чтобы полностью исключить использование атомной энергии в деструктивных целях и чтобы обеспечить как можно более широкое применение такой энергии в промышленных и мирных целях, мы считаем, что в ближайшее время в рамках ООН должна быть создана комиссия, которая подготовит рекомендации на одобрение ООН.

Беседуя с Терлецким, Бор упомянул о совещании, состоявшемся в Вашингтоне, и выразил надежду, что состоятся и новые консультации с Советским Союзом по международному контролю над ядерным оружием. «Необходимо помнить, — сказал он Терлецкому, — что уже открытая атомная энергия не может оставаться достоянием одной нации, так как любая страна, не владеющая этим секретом, может весьма быстро открыть его самостоятельно. И что дальше? Либо победит разум, либо начнется война на уничтожение, которая положит конец человеческому роду».

На Совете министров иностранных дел, состоявшемся в Лондоне, Бирнс понял, что СССР не запугать угрозой применения атомного оружия. Через неделю вышла декларация Трумэна — Эттли — Кинга, и Бирнс предложил Молотову провести дополнительное, промежуточное совещание с участием министров иностранных дел США, СССР и Великобритании в декабре того же года в Москве. Молотов сразу же согласился. На лондонской конференции решили сравнительно мало вопросов, поэтому повестка дня московской конференции практически не отличалась от лондонской. Однако на этот раз Бирнс поставил международный контроль над ядерным оружием главным вопросм. Молотов, не ставший менее упрямым, переместил этот вопрос ниже по списку.

Собрание началось 16 декабря, и, когда обсуждение коснулось атомной энергии, Бирнс даже удивился тому, насколько СССР оказался готов к сотрудничеству. Молотов согласился на создание комиссии ООН по атомной энергии и предложил внести предложение о ее создании на первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, намеченной на 1 января 1946 года. Молотов настаивал на том, чтобы эта комиссия подчинялась Совету Безопасности ООН, а не самой Генеральной Ассамблее. Бирнс согласился. Вероятно, Молотов понял, что так или иначе ему не удастся выиграть дополнительных преференций. А СССР имел право налагать вето на решения, принимаемые Советом Безопасности.