Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

Я пораженно отшатнулся и решил, что, наверное, заболел и меня прихватил приступ застарелой малярии. Но в то же время я не чувствовал озноба, и никогда раньше мой ум не был столь ясен и трезв. Я вновь взглянул на человеческие фигуры. Они вышли из огня и теперь неотрывно смотрели на меня. Очень привлекательные женщины, и одна из них — та, которую мы захватили в плен. Она улыбнулась мне, и внезапно меня охватила животная похоть, божественная и жестокая. Моя душа словно раскрылась навстречу этим женщинам. Я шагнул к ним, но они отвернулись и покачали головами, и я заметил, что они с восхищением смотрят на трон, словно взнесенный ввысь языками пламени. Я понял. Они не заговаривали со мной, не было произнесено ни единого слова, но я понял. Мы будем жить. Мы забрели в одно из самых мрачных мест мира, но останемся в живых. Странно, но я вновь почувствовал, что меня охватывает ужас. Мой взгляд, как магнитом, притянуло к трону, и я осознал, что на нем теперь сидит женщина Две тени выросли у нее по бокам — у одного существа было лицо Элиота, хотя это был, конечно, не Элиот, а другая фигура явно принадлежала европейцу, хотя человека этого я не знал. Но я смотрел не на них, а на сидящую на троне женщину, казавшуюся мне самой желанной из всех дам, на кого я когда-либо бросал взор. Я пытался вызвать в памяти образ моей жены, но безрезультатно. Меня заполонило желание, адская, звериная похоть, которая сжигала внутренности. Нет, я ощущал не только похоть, но и ужас — и все это стягивало мне голову, как обручем. А когда я в последний раз взглянул на трон и тень фигуры на нем, то ощутил, что теряю сознание. На меня надвигалась тьма. Я закрыл глаза и упал на каменные плиты.

Так что же произошло? Не стану притворяться, будто знаю. Очнувшись, я не смог вспомнить ничего из того, что случилось после падения нашего фланга. Как оказалось, ничего не помнили и мои товарищи по оружию. Они тоже потеряли сознание в эти последние минуты, поэтому нам пришлось довольствоваться тем, что рассказал нам Пакстон. Он сообщил, что нас нашли сваленными в кучу за баррикадами, огонь еще горел, а все вокруг было усеяно трупами нападавших. Некоторое время существовало опасение, что мы тоже умрем, ибо все мы находились в довольно глубокой коме и прошла пара дней, прежде чем мы очнулись. К этому времени Каликшутра осталась далеко позади, а когда я пытался вспоминать о ней, на меня накатывали волны ужаса, чередующиеся с провалами в памяти. Лишь недавно ко мне вернулась память о том, что произошло, и я впервые изложил это здесь, в своих записках.

Но события той странной ночи остаются тайной до сего времени. Кто восседал на троне? Кем был человек с лицом Элиота, и кем был его спутник, стоявший по другую сторону трона? Почему нас пощадили? Было ли это все на самом деле? Я отдаю себе отчет в том, что меня можно принять за слегка «тронутого». Может, я действительно помешался тогда, ибо время, проведенное нами в горах, было довольно бурным. Но в глубине души я не могу поверить, что стал жертвой обыкновенной галлюцинации,— как же я тогда выжил, чтобы поведать вам эту историю? Окончательное суждение, однако, я должен предоставить своему читателю. Пусть он сам судит мой рассказ и мое поведение.

Мне не довелось больше побывать в Каликшутре. В определенном смысле наше задание было выполнено удачно, ибо мы могли быть уверены, что никаких русских там нет и вряд ли они появятся там в будущем. Похоже, колониальная администрация тоже была заинтересована в том, чтобы оставить это королевство в покое, ибо Пам-перу, как выяснилось, было строго запрещено присоединять эти места к владениям Британской короны. Я, полдню, очень разгорячился, полагая, что Каликшутра может лишь выиграть от введения британского колониального правления, ибо в зловещей порочности тамошних местных обычаев не могло быть никакого сомнения. Но я знал, что Пампер вряд ли позволит себе не подчиниться приказу. И действительно, позднее под строгим секретом он сообщил мне, что будущее Каликшутры служит предметом каких-то споров в очень высоких лондонских кругах. Засим мы оставили разговоры об этом королевстве, хотя, сказать по правде, я бы не очень расстроился, если бы мне довелось снова побывать там.

К моему рассказу остается добавить всего одно примечание, но примечание печальное и ужасное. Уже приближаясь к ущелью, которое должно было вывести нас на Тибетскую дорогу, мы поравнялись со статуей Кали, и я увидел сидящую перед нею фигуру в одежде, посыпанной пеплом, и с головой, склоненной в пыль. Медленно человек поднял голову и взглянул на нас. Это был брамин, старый факир. Неуверенно поднявшись на ноги, он указал на нас пальцем и принялся пронзительно кричать, а потом направился в нашу сторону. Стоило ему приблизиться к нам. с Пампером, взор его вспыхнул ненавистью. Он напомнил мне женщину, которую мы взяли в плен, и я заметил, что кожа его блестит так же, как блестела у той женщины.

— Он болен той болезнью! — вскричал я.

— Вы уверены? — нахмурился Пампер и, когда я утвердительно кивнул, приказал брамину убираться.

Но брамин подходил все ближе, и, хотя ему во второй раз было приказано уйти, он не послушался, так что Пам-перу не оставалось ничего другого, кроме как ударить его. В пылу гнева Пампер влепил брамину пощечину, и старик, зашатавшись, упал в пыль. Все это выглядело очень скверно, и Пампер, ужаснувшись тому, что натворил, поспешил брамину на помощь, но Элиот вовремя придержал его за руку.

— Дайте ему денег,-— сказал он,— но, ради Бога, держитесь от него подальше.

Пампер медленно кивнул. Он прокричал приказ своей колонне и, когда его люди проходили мимо, бросил жрецу кошелек с рупиями. Но старик швырнул деньги в грязь, вскочил и горящим взором уставился на проходящие мимо войска. Нам вслед эхом летели его проклятия. Думаю, что среди нас не было ни одного человека, кто бы не содрогнулся от этих воплей.

Я спросил у Элиота, что именно кричал нам брамин. Элиот нахмурился, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и, когда наконец он все объяснил, я тоже испытал довольно скверные ощущения. Оказалось, что деревня брамина пала жертвой болезни и он посчитал, что это мы навлекли гнев Кали.

— А его проклятие? В чем оно выражалось? — спросил я.

Элиот посмотрел мне в глаза.

— Полковник; Пакстон, берегись! — перевел доктор.

— Берегись чего?

Элиот нахмурился и пожал плечами.

— Берегись гадостей, о которых знает брамин.

Это обеспокоило меня, и я попросил Пампера следить за тылами. Но он был старый лев и высмеял мои страхи. Проходили дни, и я почта забыл о брамине. Мы добрались до Симлы. Там меня на некоторое время задержали разные любители рапортов, и мне пришлось долга расшаркиваться и щелкать каблуками. Естественно, я часто виделся с Пампером, а также с Элиотом, поврежденная нога которого к этому времени стала заживать. Доктор решил вернуться в Англию, ибо его вера в исследования была сильно подорвана пережитым, и он сказал мне, что, по его мнению, эта болезнь в Каликшутре неизлечима. Его соображения встревожили меня, поскольку я сам видел, как быстро эта болезнь может распространяться, и я задумался над тем, удастся ли ей навсегда остаться в пределах Гималайских вершин. Вспомнил я и о брамине. Пару раз мне показалось, что я видел его. Я сказал себе, что, по-видимому, ошибся или воображаю всякие глупости, но как-то вечером Элиот сообщил мне, что и он встретился со жрецом лицом к лицу на базаре. Брамин ускользнул, но Элиот не сомневался, что это был он. Сообщили медицинским властям, и начался поиск. Однако ничего не обнаружили — ни следов брамина, ни признаков болезни.

И все равно я снова предупредил Пакстона, чтобы он был бдителен. Он согласился не расставаться с револьвером, но, думаю, больше из чувства компромисса, чем из убежденности, что ему действительно угрожает опасность. У меня создалось ощущение, что он подтрунивает надо мною. Шли дни, брамина так и не отыскали, и я уже стал задумываться, не оказался ли я в дураках. Пампер начал отпускать свою охрану. Он то и дело поддевал меня и как-то вечером в клубе заставил согласиться с тем, что опасность, судя по всему, миновала. Он от души смеялся над моими страхами, я поддакивал ему, и тот вечер мы закончили в довольно веселом настроении. Мы вышли, пошатываясь, довольно поздно, и, поскольку Пампер квартировал ближе к клубу, чем я, он предложил мне переночевать у него. Я согласился, да и дом у Пампера был приятнее, чем моя квартира,— там чувствовался семейный дух. Тонга [7] прогрохотала по мостовой и остановилась у бунгало Пампера. Мы сошли и расплатились с извозчиком. Вокруг стояла тишина, и мы задержались на веранде, засмотревшись на звезды. Вдруг из дома донесся пронзительный крик, а за ним последовал выстрел.

7

Двухколесная бричка.— Примечание переводчика.

Мы со всех ног бросились внутрь и застали ужасную картину: госпожа Пакстон стояла с дымящимся пистолетом в руке, а на полу лежал мертвый брамин. Я склонился над трупом. Каким-то чудом пуля попала прямо в сердце, и, перевернув тело, я довольно усмехнулся.

— Конец ему! — констатировал я.

Но госпожу Пакстон вдруг охватила неудержимая дрожь.

— Нет, нет,— всхлипывала она.— Вы не понимаете...

Она уронила пистолет, повернулась и показала на открытую дверь.

— Тимоти... Он,— она сглотнула,— он... он мертв!

И разразилась рыданиями.

Мы кинулись в комнату Тимоти. Мальчик лежал на постели. Горло его было разорвано, а противокомарная сетка вся забрызгана кровью.

— Нет! — вскричал Пампер.— Нет!

Он упал на колени у постели Тимоти и принялся гладить мальчика по волосам. Мое сердце разрывалось при виде того, что этот храбрый человек плачет как ребенок, но я знал, что ничего не могу сказать. Госпожа Пакстон подошла к нему, он приподнялся и обнял ее. Вдруг она замерла.

— Он пошевелился! Я видела! — вскрикнула она.— Говорю вам, я видела — он пошевелился!