Тайная Миссия

Триффан хмыкнул, но Смитхиллз вопреки своему обыкновению не присоединился к нему, и Триффан понял, что его друг хочет добавить еще что-то.

— Понимаешь, в потомстве моей подруги были живые, но их убили.

— Кто это сделал? — спросил пораженный Триффан.

— Другие самки. Так полагается. Они сидят в родильной норе и смотрят. Если малыши неполноценны… убивают их.

— Но почему? — возмутился Триффан.

— Такова традиция, — сказал Смитхиллз. — Я спросил супругу, и она сказала, что таково желание Камня. «А что было не в порядке у малышей?» — спросил я. «Три передние лапы, рыльца нет», — ответила она. Убить их — не стыдно; позор, если об этом узнает самец.

Смитхиллз опустил голову.

— Говорят, такая беда случалась после чумы, а некоторые вспоминают, что и раньше тоже. Но теперь дело обстоит хуже, Триффан, выживших кротят очень мало.

— Тем драгоценнее они для нас, — сказал Триффан.

Обо всем этом Триффан позже расспросил Монди в норе у Комфри.

— Смитхиллз говорит правду, — подтвердила Монди. — Это обязанность самок. Это кажется жестоким, я знаю, но так надо. Нельзя доверить самой матери убивать детенышей, хотя некоторые и выражают готовность. Но мы стараемся, чтобы при ней была другая, которая бы помогла.

— Ты хочешь сказать — убила, — гневно выпалил Триффан.

— Таким малышам лучше умереть, — сухо произнесла Монди.

— Но ведь сам Босвелл был от рождения калекой, ты бы и его убила?

Монди взглянула на Триффана и проговорила:

— Угу, в этой системе такой крот не выжил бы.

— Это неправильно, Монди. Камень — сама жизнь, и он не хочет, чтобы его детей убивали, какими бы они ни были.

— Тогда моли Камень, чтобы тебе никогда не пришлось присутствовать при таких родах, какие я видела после чумы, — сказала Монди. — Или решать, кто из плохого помета должен остаться жить, а кто умереть.

Когда Монди ушла, Триффан спросил Комфри:

— А ты знал об этом?

— Мало к-кто из самцов знает, но я з-знал, Т-т-триффан. Да, з-з-знал.

На следующий день, немного успокоившись, Триффан спросил у Монди:

— Рождались ли когда-нибудь у перенесшего лысуху крота здоровые дети?

— Насколько я знаю — нет, и думаю, никогда не родятся, если у родителей были язвы. То же самое, если крот перенес чуму, ящур или что-нибудь подобное. Многие кроты в кротовьем мире хотели бы иметь детей, но их тело загублено болезнью, и Камень не разрешает им иметь потомство.,

Триффан увидел слезы на глазах у Монди и печаль, потому что кротихи обожают детей и любят учить малышей тому, что знают сами.

Узнав про все это, Триффан не удивился, когда ему сказали, что у Тайм тоже трудные роды. Спиндл не подхватил лысуху на склонах и, похоже, был совершенно здоров, но когда они впервые встретили Тайм, она была больна и потом, во время беременности, опять болела. Болела так сильно, что Комфри и Монди с трудом выходили ее, и Монди сама осталась с Тайм, когда начались роды.

Они были долгими и трудными, и, когда родился детеныш, а родился только один, он был очень слаб. И все же не так слаб, как сама Тайм. К ней, видно, вернулась болезнь, от которой она страдала в Бакленде, и она была совершенно не в состоянии заботиться о своем малыше. Более того, кровотечение не прекращалось, и никакие усилия Монди и травы Комфри не могли его остановить. Так что какое-то время после рождения малыш лежал один, пищал от голода, а Тайм боролась со смертью. Но потом наступил момент, когда Тайм, казалось, поняла, что ее слабость не пройдет, и она храбро попросила Монди найти для малыша другую, более сильную мать.

— Попроси Спиндла самого взять его, пусть найдет самку, которая захочет принять детеныша, — проговорила Тайм.

— Лучше это сделаю я, — проговорила Монди. — Самка не примет детеныша от самца.

— Нет, нет, пусть Спиндл возьмет его, — прошептала Тайм. — Он знает, куда пойти.

И Спиндла привели в родильную нору Тайм, и он увидел, что его любимая так ослабела после родов, что даже не могла подняться ему навстречу. У ее сухих пустых сосков Спиндл увидел их сыночка, крошечного, тщетно пытающегося сосать.

— Возьми его, — прошептала Тайм. — Пока еще есть время, возьми его, любовь моя.

— Но я не знал, что ты так… — пробормотал бедный Спиндл, пораженный видом Тайм, совершенно больной и истощенной болезнью.

— С ним, конечно же, все будет в порядке, как только…

Но Тайм покачала головой.

— Не медли, Спиндл, отнеси его сейчас же. Найди самку, которая позаботится о нем. Иди сейчас, пожалуйста, иди…

— Но я не знаю куда… — проговорил Спиндл.

Тогда Тайм потянулась к его лапе и, коснувшись ее, произнесла:

— Ты знаешь — это место, где, как мы договаривались, мы всегда будем встречаться, место, где мы впервые обрели нашу любовь. Отнеси его туда, дорогой, да поторопись.

И Спиндл неловко ухватил своего малыша зубами за шкирку — ведь самцам это не очень привычно, — а Тайм улыбнулась и попросила:

— Поднеси его ко мне.

Что Спиндл и сделал, и положил детеныша перед ней. Тайм посмотрела на своего маленького сына и сказала:

— Моего отца звали Бэйли, пусть и он носит это имя.

Потом она стала необыкновенно ласково говорить с Бэйли, гладить его, повторяя снова и снова одни и те же слова, будто это были единственные слова, которые малышу суждено было услышать от родной матери:

— Я очень люблю тебя.

Снова, снова и снова, только с каждым разом все слабее и слабее. Голос Тайм постепенно замирал в темной норе.

Монди сделала знак Спиндлу, он опять поднял Бэйли, повернулся и не услышал, как Тайм прошептала ему вслед:

— И ты, Спиндл, не забывай никогда, что я тебя тоже любила, очень-очень.

Спиндл ушел. Он двинулся вниз по склону Данктонского Холма на север, зная, куда он должен прийти — в Бэрроу-Вэйл, где они с Тайм познали любовь, поклялись приходить сюда снова и наказать своему потомству поступать так же.

Спиндл никому не рассказывал ни о своем долгом пути, ни о том, что случилось, когда он добрался до Бэрроу-Вэйла. Это сделала одна кротиха, она видела все, запомнила и повторила все, что знала.

Сюда, в темноту Бэрроу-Вэйла, где извивались корни мертвых деревьев и лежала пыль прошлого, Спиндл принес Бэйли и обнаружил, что их ждет какая-то самка.