Тайная тетрадь

Как мои предки понимали ислам

(История похищения грузинского мальчика)

— Мой прадед Малу из Чорода был гъазияв (борец за веру). Говорят, один большой алим из внутреннего Дагестана, посетив кладбище в селении Чорода, остановился возле его могилы и сказал: «Это могила гъазиява, я вижу. У него во лбу пуля есть, а сейчас он один из обитателей рая». Человек, который посетил могилу, был с кашфу караматом (по исламу — ясновидящим). Вот такой был мой предок, не то что твои, — говорит мне мама и смотрит на меня и на отца моего, у которых нет в роду газиев.

— Ты зачем эту глупую старуху провоцируешь? Оставь её, это их «творчество», они большие сказочники, — говорит отец мне и машет рукой.

Я смеюсь над их спором и опять провоцирую маму. Она продолжает:

— Когда ваши салдинцы (Салда — отцовское село) у очага картошку пекли, мои предки Алазани переплывали и по Шираку скакали — кто за гІилму (наукой), кто на чабхъен (набег).

Отец готов к отпору:

— Кто твой предок, который гІилму знал? Твой отец мог пару слов на аджаме писать — не больше, и всю жизнь чабановал, и отец его тоже был чабаном…

— У меня с материнской стороны был мудрейший дед Малул Омар! К нему ходил весь Азербайджан и Гуржистан за советом. А его отец Малу — гъазияв (шахид). И ещё ГІалимасул ТІинав — гъази (борец за веру), похороненный в Мазуме, тоже из нашего села, с моим прадедом в походы шёл!

Каждый раз, когда начинается такой спор, я узнаю о новых интереснейших персонажах. О некоторых мне доводилось слышать, но вскользь, и я не знаю подробностей. Очень хорошо, что она зацепила отцовскую сторону, думаю я — теперь отец не сможет отмолчаться, и разговор не заглохнет.

— Люди, которыми она хвастается, были. Но никакие это не борцы за веру, обыкновенные глупцы и разбойники, которые сами не понимали, что творили. Они рассказывают историю о грузинском мальчике, которого их предок украл в Грузии и держал, пока не дадут выкуп. Это обыкновенный бандитизм и джахилия (невежество) с точки зрения ислама, — говорит отец. — Украли они из Тушетии семилетнего мальчика. Он оказался сиротой. Мать была у него, а отца не было. Звали мальчика Зураба.

— У Малу была большая семья, с трудом он кормил своих детей, а тут ещё бичІикІо (мальчик — с грузинского), они и не кормили его. Он, бедный, то тут, то там подрабатывал. Зураб провёл несколько лет в Чорода, никто не торопился привезти за него выкуп. Позже один тушинец передал, что и мать его тоже умерла.

Малу его держал с надеждой, что выкупит кто-то из родственников. Мать у Малу была очень набожная женщина, и всё время сына умоляла, чтобы отпустил Зурабу обратно в Цор, что она боится Аллаха и не верит, что по религии разрешается держать людей для выкупа. А мальчика из жалости утешала и успокаивала:

— Отпустим тебя, сынок мой Зураба, как только снег растает и откроется перевал в Цор, отпустим.

Однажды, когда она в очередной раз произнесла эти слова, Зураба зарыдал и сказал на ломаном джурмутском диалекте в ответ:

— Эбел гьечу, пайда гьечу (Нет моей матери больше в живых, и не будет пользы от разговоров).

Он от кого-то услышал, что его мать умерла. Заплакала вместе с Зурабой мать Малу, пригласила к себе сына и сказала:

— Я отказываюсь от тебя, ты мне больше не сын, если не отпустишь этого мальчика.

После этих слов Малу должен был отпустить бичІикІо. Была зима, перевал закрыт, добраться до Цора невозможно. Зураба каждый божий день смотрел на снежные вершины гор, окружавшие село, на реки и леса и искал признаки весны. Скучал он по тёплой солнечной Грузии, и его очень обрадовали слова Малу, что отпускает его домой.

Наступила весна, люди начали пахоту, а перевал всё ещё был закрыт.

Первыми через Большой Кавказский хребет со стороны Цора сюда приходят олени, только после их прихода идут люди в Цор.

В один день Зураба с голоду пошёл на пашню, выкопал себе земляных груш, корней растений и вечером ел их на веранде. Когда дети Малу услышали, что Зураба что-то ест, прибежали к нему и стали требовать:

— Ле, бичІо, что за жикъ-жвакъ там, что кушаешь?

В ответ Зураба сказал им:

— Если вы утром от меня «две, дами» (налей, положи еду) не услышали, сейчас «жикъ-жвакъ» тоже не должны слышать.

Утром, когда они ели, он бегал вокруг и просил поесть на ломаном джурмутском. Они его прогнали, вот и получили такой ответ вечером.

И поныне на джурмутском диалекте есть пословица: «НокІу две дами риъчІаса, гьеже жикъ жвакъги риълу гуй» (Кто не услышал утром «налей, положи», сейчас «жикъ» то, что я кушаю, не должен услышать).

Зурабу отпустили. Однако он вернулся через пару лет на перевал к чородинским чабанам, объявил куначество. Говорят, в его хурджунах были красное вино и чёрные козлята, чьё мясо сладкое, как сон. Было ли это, мне сложно сказать, может быть, их, чородинцев, творчество, они неплохо сочиняют, — говорит отец и кивает в сторону мамы.

— Было, это всё было, и не только это. Говорят, когда играли свадьбу Зурабы, тамада поднял весь грузинский джамаат за столом и произнёс длинный тост за здоровье матери Малу, и с большим уважением выпили все, — отвечает мама, довольная полной капитуляцией салдинцев, то есть моей и отца.

— Вот такие гъазизаби у них, за здоровье которых грузины поднимают вино, — говорит отец и смеётся.

— И какова судьба самого Малу? — спрашиваю у мамы.

Она не могла ответить ничего конкретного, и тут вмешался отец:

— У себя дома от старости умер он. По их сказкам, в одном из походов его ранили. Пуля попала в лоб. Почему-то она не вошла вовнутрь черепа, и её не извлекли оттуда. Вот такой странный лоб и странная пуля, которую какой-то шейх через 100 лет увидел, стоя у могилы Малу в Чорода, — говорит отец.

Мне не очень интересен был Малу и его история с Зурабой, хотя он мне и предок по матери. Как-то от покойной бабушки слышал я слова оплакивания одного молодого человека, она читала их для себя. Когда я поинтересовался, о ком это, она ответила:

— Это про храбреца — гъазиява ГІалимасул ТІинав.

Вот он был в моей памяти с самого детства, но кроме отдельных обрывков, цельной истории об этом загадочном человеке я не слышал.

Я пытался подвести отца к разговору о нём, но вмешалась мама и повернула к своим предкам, которые были мне менее интересны. А ТІинав и его судьба — это сплошная кровавая вендетта в горских традициях. Он был дерзок и непредсказуем. Как и все храбрецы, он не думал о последствиях, и судьба его безжалостно наказала. За безрассудство и подвиги. Хотя были ли они подвигами? Судите сами.