Тайная жизнь
Шрифт:
«Бессонная ночь», «безмолвный язык» и т.д. — это доказательства принадлежности к роду человеческому. Все, что ни… ни… находится на полпути между небом и адом.
Черно подземелье. Пещера. Ад определяет подземелье. Погребенный. Это предок предка.
Тсс, рот на замок. Тсс — это молчание. Рот на замок — это тайна.
Молчание и тайна.
Рот, закрытый для речи, но открытый для невербального общения.
Закрытые глаза, распахнутые на неясное видение наготы.
Тьма, которая есть свет, бессонница внутри сна, восприятие, которое есть сновидение.
Личное пространство, замыкающее «там» в «здесь», отбрасывающее сиюминутное к его
Тогда отворяется дверь для неограниченного, смутного и безмолвного движения — дверь, захлопнувшаяся в момент рождения во время высвобождения пяти чувств.
Любовь и есть этот подъем, несказанный выход, экстаз, порыв к другому краю мира.
Любовь — как медовый месяц. Медовый месяц — период выпадения из общества, согласованный с обществом для брачного соития. Прямое соединение наготы супругов приводит к путешествию (свадебному путешествию); в этом обычае столько шаманства! Путешествие нужно, чтобы разграничить пространства — пространство зоологического объятия и пространство родных и близких.
О медовом месяце принято хранить полное молчание.
Здесь берут начало три табу: ночь, молчание, бессонница.
Когда охотники-эскимосы, столкнувшиеся с трудностями, встречали на пути уединенное иглу новобрачных, они не имели права просить помощи у новобрачных, запершихся в своем антиобщественном иглу, вдали от племени, если им на пути встречалась одна из этих уединившихся пар — сакральных, нечистых, парящих.
В ритуальном плане unioзаключает, coireисключает из общества (которое связано с днем, временем, словом, разделенной сексуальностью, жизнью в доме и в общине).
Поскольку любовь и брак взаимно исключают друг друга, медовый месяц не имеет отношения к любви. Но бессонная ночь и медовый месяц, два этих поистине бессмысленных выражения, образуют пару. Так, Энида упрекает Эрека [125] в том, что он вне ночи и в общественном месте продолжает предаваться бессоннице асоциального coire.
Человек никогда не бывает один.
Человек не индивидуален (хотя ведь и общество тоже). Человек — это конфликт сил, рвущих на части социальное начало внутри его, точно так же он изначально — плод тех сил, что разрывают надвое сексуальное начало между мужчиной и женщиной. Он представляет собой случайный результат этого разрыва между двумя мирами.
125
« Эрек и Энида» — роман Кретьена де Труа.
Индивидуум — это тот, в ком социальное уже разорвано.
Человек определяет себя как вид, имеющий две жизни, два мира, между небом и землей, между мужчиной и женщиной, между «до рождения» и «после смерти».
Аргумент VII относится к двум мирам — онтогенеза и генеалогии ощущения смерти, притом что ощущение смерти должно отличаться от самой смерти.
Нет людей, которые владели бы речью и при этом не помнили бы, как захлебывались рыданиями в колыбели.
Нет младенца в колыбели, который не помнит, если только у него достанет смелости дожить до момента, когда в нем проявится половое и речевое начало, как
он покинул «здесь» прежнего темного жилища.Так что любой человек знаком со смертью с первой секунды жизни.
В первую секунду смерть — это мир, потому что мир совпадает с матерью, которая выталкивает из себя младенца и покидает его. За пределами себя. Это первый лик, который смерть являет новорожденному: свет, холод, разлука с телом, наделенным признаками пола, удушье, потом крик, рождающееся в нем дыхание, голос, отбирающий у него свою долю воздуха, уход в этот голос, подчинение голосу в его голосе, кажущееся добровольным. Одиночество тела — не столько автономного, сколько отторгнутого. Прежнее тело уронило вас — забросило вас в мир разрозненных звуков и сексуального выбора. Отторжение — старое слово, отсылающее к факту изгнания. Быть изгнанным из темноты, из воды, из единства, из тепла, из материнского лона, из питательной среды, из возможности слушать без голоса и дыхания — вот что еще означает глагол «родиться». Боязнь оказаться брошенным — это фундаментальный страх, он легко прочитывается в мире живородящих, и нам даже не нужно его анализировать — мы его и так чувствуем.
Предлагаю называть рождение голоса словом «прощай». Крик, заставляющий сделать вдох, навсегда говорит «прощай» миру, в котором мы не дышали. Клятвопреступление — это первая боль. Рождение всегда homeless [126] . Или Heimatlosigkeit [127] . Утрата первых ощущений — таков первый крик, дающий толчок дыханию и новому легочному ритму, который отныне всегда будет соперничать с предшествовавшим ему сердечным ритмом. Когда тебя бросают — это всегда на дне памяти.
126
Бесприютно, бездомно ( англ.).
127
Утрата родины, бесприютность ( нем.).
Само прощание связано с музыкой, как несинхронность двух ритмов разного возраста (двух неодновременных один другому ритмов, старинного продолжающегося, en continuo, сердечного — и недавнего, гулкого и легочного, en melos, в языковой кабале).
Существует другой мир внутри взгляда — этот взгляд видит, но не видит мира.
Существует блуждающий взгляд. Всем, кто видел, как умирают, знаком этот запредельный взгляд: смутный, странно открытый, нездешний, озабоченный взгляд умирающих.
Я с дрожью вспоминаю один умоляющий взгляд.
Взгляд, который уже не в силах ни на чем задержаться.
Были также взгляды, которым не удавалось сосредоточиться. Остановиться.
Последний взгляд женщины, которую я любил больше всего; он блуждал в пространстве, внутри которого оставался я. Она еще жила.
Взгляды, повернутые внутрь, свойственные страдающим.
Взгляды тех, кого гложет уже нечто иное.
Взгляды, всегда упорно пытающиеся смотреть мимо того, что их тревожит.
Взгляды, уже прикованные к смерти, которую видят внутри самих себя.
Взгляды уже по ту сторону, навсегда по ту сторону тех, чья жизнь утекает вовне.
Поражение настигает нас изнутри. Во внешнем мире поражения нет. Природа, небо, ночь, то, что скрыто ночной тьмой, дождь, тропический лес, пустыня, вулкан, ветры — всего лишь долгий слепой триумф.
Аргумент VIII.
Я не могу медитировать с открытыми глазами.
Я не могу слушать музыку с открытыми глазами.