Тайник Великого князя

С такими мыслями Олег, вслед за Георгием, вышел на улицу в небольшой тенистый парк перед дворцом. Там, постояв и покурив, они на время попрощались, договорившись созвониться и встретиться, как и планировали, в условленное время. Георгий отправился домой отдохнуть. А Олег на ожидавшей его «Волге» отбыл в направлении набережной Анхор, в знаменитый элитный кабачок у водопада, где через полчаса ожидалась их встреча с семьей Окуня и его друзьями.

Ехали они не торопясь. По дороге водитель рассказывал все, что знал о местных достопримечательностях, обычаях и традициях, воспринятых русскоязычным населением с незапамятных времен. Проехав мимо высоких чугунных ворот стадиона «Пахтакор», водитель Сергей притормозил, видимо, точно зная о времени назначенной на сегодня встречи и предложил Олегу пройтись по тенистой аллее, вытянувшейся вдоль набережной быстрой горной реки Бозсу. Несмотря на еще не жаркое по местным масштабам время года, ее глинистые, поросшие уже пожухлой травой берега были, как пляж где-нибудь в Сочи или Ялте, усеяны отдыхающими людьми. Мимо них сновала, бегая среди расстеленных газет с провиантом, шумная ребятня. Некоторые девчонки в цветастых плавках и дрожащие от холода мальчишки в длиннющих черных сатиновых трусах, по всей вероятности, без удержу купались в течение всего дня. Их вид и цыпки на теле явно свидетельствовали о том, что желто-глиняная вода быстрой горной реки была холодной. Но здешние пацаны, не обращая на это практически никакого внимания, ныряли в ледяную речку с перил невысокого моста, прыгали, долетая чуть ли не до середины, с так называемых «тарзанок» – своего рода самодельных качелей, привязанных к нависавшим над водой веткам деревьев. Некоторые же, достаточно вольготно развалясь внутри накачанных автомобильных камер разного размера и предназначения, путешествовали по Бозсу, катясь по ее течению куда-то вдаль. Откуда брал начало этот нескончаемый детский караван продрогшей ребятни, мерно выплывавший из-под нависавшего прямо над водой моста, Олегу видно не было. Но, судя по тому, что время от времени прямо на аллее их с Сергеем обгонял кто-либо из покрытых крупными мурашками купальщиков, катя перед собой огромный надутый черный круг, иногда несусветных размеров, можно было предположить, что место спуска на воду располагалось где-то поблизости.

Пройдясь так несколько минут, выкурив как всегда сигарету на свежем воздухе и посмотрев издалека на ботанический сад, экзотические заросли деревьев которого подступили и даже наклонились над самой водой, они вновь сели в раскалившуюся на солнце машину и уже минут через пять были в нужном месте.

– Хорошо, что ты приехал пораньше, – сказал, издалека увидев его, Окунь, по всей вероятности давно хлопотавший здесь и по-военному четко отдававший приказания беспрекословно подчинявшимся его командам, как батраки баю, вышколенным официантам. Один за другим, они несли и бережно ставили на застеленный белой крахмальной скатертью широкий низкий стол у самой воды бесчисленные тарелки и блюда с самой разнообразной едой.

– Я, знаешь ли, пока все наши сюда дойдут своей неторопливой походкой, а живем мы все здесь совсем рядом, считай в десяти – пятнадцати минутах ходьбы, постараюсь ответить заодно и на некоторые твои вопросы. Потом, если будет что-то неясно, расскажу тебе при следующей встрече. Тем более что в Москве я бываю довольно часто. Так что увидимся обязательно. А сегодня не очень хочется грузить всех присутствующих нашими историко-политическими проблемами. Так ведь? Я думаю, что и ты не слишком расположен слушать все время о событиях старины глубокой. Пора и современными проблемами заняться. Не одной же работой заполнять свое время. Она может и подождать. Работа, как говорят здесь, не мужской орган, может и подольше постоять. Потом учти, у нас – не Россия и не Москва. Местные жители, наверно, в силу географических условий, ленивы, все делают не спеша, пытаясь получить при этом от каждого дня, предоставленного им Богом или Аллахом, удовольствие. Потом, что, на мой взгляд, совсем неплохо, основная масса проживающих в Азии людей – неважно, узбеков, русских, татар, армян, евреев – это, считай, гедонисты и даже чревоугодники, если хочешь. Едят у нас постоянно, куда бы ты ни пришел и в какой дом хоть на минуту бы ни заглянул, тебя в любом случае пригласят поесть, как следует угостят, а чаем уж напоят всегда. Оглянись вокруг и увидишь, что здесь много полных, даже толстых людей. Почему? Да потому, что едят очень много мучной пищи: манты, самса, лагман, чучвара… Все очень вкусно, но жирно и вредно. Один плов только, если задуматься, чего стоит, а особенно если его есть ежедневно. А если к плову добавить еще шашлык, армянский хаш, хашламу и т. д., то можно легко догадаться, почему столько выходцев из республики предпочитают проводить отпуск на водах. Кисловодск, Железноводск, Пятигорск – любимые места отдыха ташкентцев, особенно зажиточных. Желудок, печень, почки – у большинства от такой жирной и тяжелой пищи после сорока лет ни к черту. Потом еще воды пьют люди мало. Жарко все время, дискомфортно. Но и спиртного здесь употребляют, в отличие от России, совсем немного. Не принято, да и климат не располагает. В основном поэтому лучше всего идет чай, чаще зеленый. Впрочем, я что-то разговорился. Пора вернуться к нашим баранам, пока есть немножко времени, – дав очередные указания официантам, оборвал свой рассказ, который он мог продолжать бесконечно, Окунь.

– Да, кстати, ты видел в нашем музее, как я тебе посоветовал, «Купальщицу»? – резко остановившись на полпути на кухню, вдруг спросил он.

– Ну, естественно, видел, как я мог проигнорировать такой замечательный совет, – ответил ему Олег, не ожидавший такого внезапного перехода к другой теме. – Совсем недавно видел. Буквально пару часов назад. Меня при этом откровенно удивило, что, в отличие от вас, проводившая нашу экскурсию в музее симпатичная искусствоведша, оказывается, вообще не знает историю этой картины, которую вы мне рассказали. Хотя, откровенно, я и не спрашивал ее об этом. Но удивлен, что ее рассказ был, что называется, совсем не в ту степь. Какие-то идеологически выдержанные, как в «Большой советской энциклопедии», сведения о заботе руководства республики и партийных лидеров о музейных ценностях и тому подобная демагогия.

– Да ни хрена они вообще не знают. Ни в жизни, ни в искусстве. Заучили по паре цитат классиков, а так в основном эта публика только своими делами занималась всегда, причем исключительно денежными. А все остальное – от лукавого. Да это не только в искусстве, оглянитесь и увидите, что подобное кругом, сплошь и рядом.

Понимаете, – немного задумавшись и почесав седой затылок, добавил Окунь, глядя своими жесткими, пронзительными глазами в лицо Олега, – я давно убедился, еще когда совсем молодым человеком у генерал-лейтенанта НКВД Павла Судоплатова, выдающегося советского разведчика, главного организатора ликвидации за рубежом Льва Давидовича Троцкого, пятнадцать лет находившегося, вплоть до последнего времени, чуть ли не в камере смертников в заключении, что жизнь у каждого человека такова, каков он сам. И она абсолютно не зависит от того места и того положения, которые он занимает по разным на то причинам в нашем замечательном обществе. Как часто повторяет мой приятель Илья Крючков, тоже наш работник, у нас в стране, чтобы добиться успеха, не нужно казаться шлангом, нужно им быть. Вот в этом-то все дело. Интересный человек – интересная у него жизнь. Пустой – пустая, как кувшин. Мерзавец – мерзкая, ужасная. Трус – страшная. И так далее, и тому подобное.

А этим горе-интеллигентам, вы уж извините, лишь бы гонорар свой за все про все покруче сорвать, да еще обскакать в должностях тех, кто поближе, а все остальное побоку, пропади оно пропадом. Ничего больше не интересует, кроме денег. Тоже мне, творческая интеллигенция называется. Не ведают в основном, что творят. В том-то и беда, что у нас настоящей интеллигенции нет или почти нет. А может, и впрямь, как сейчас многие говорят, ее до основания выбили после революции. А нынешние сплошь и рядом одни конъюнктурщики, приспособленцы, особенно прославленные идеологи-гуманитарии, только щеки и умеют надувать. Еще и космополиты настоящие, как их Сталин называл. Да и ваш брат журналист совсем измельчал. С серьезным публицистом нынче в обществе напряг пошел. В данном случае, Олег, я тебя не имею в виду. Судя по публикациям, ты глубоко копаешь, серьезно к своему делу относишься, поэтому, видно, и нет у тебя хором каменных и дачи в ближайшем Подмосковье.

Эх, не везет нашей стране. Совсем не везет. Появился было на ее политическом Олимпе один приличный, интеллигентный, грамотный человек, который много знал и многое мог бы поправить в нашей жизни. Я имею в виду Юрия Владимировича Андропова. Да и тому не довелось прожить в качестве нашего кормчего хотя бы самую малость. Он уж наверняка не хуже любого Дэна китайского вырулил бы. Ан, нет. Не суждено было.

Ну да ладно, – скомандовал он вновь сам себе, прервав свои размышления о жизни и повторив свое любимое высказывание еще раз, – вернемся, наконец, все же к нашим баранам. Так вот, касаясь твоей иконы Спаса Нерукотворного, которую ты с женой ищешь, как ты говорил, и которая по чьей-то версии и твоим предположениям после революции из Оренбурга перекочевала в знаменитую коллекцию прожившего еще некоторое время в Ташкенте Великого князя Николая Константиновича Романова, сосланного августейшей семейкой в Среднюю Азию и пережившего здесь своих родственников. Скажу тебе сразу: я навел некоторые справки и теперь практически уверен в том, что ваша семейная реликвия к семье Романовых не имеет ровным счетом никакого отношения. И никогда, повторяю – никогда, его законная жена Надежда фон Дрейер не привозила ему ничего подобного. Рассказанная тебе версия, думаю, под собой имела лишь то основание, что пару раз за время их жизни в Туркестане она все же ездила в Оренбург к своим родителям, по всей вероятности, заодно навещала друзей и знакомых, возможно, была в гостях и у прабабки твоей неугомонной жены. Однако сведений о том, что из этих поездок жена Николая «Ташкентского» привозила ему что-либо, представляющее историческую или художественную ценность, в природе не существует. Муженек-то ее большой знаток и любитель всего этого был, как известно. К тому же все свои ценности он перечислил в дневнике, который вел очень аккуратно. У него в доме были, конечно, дорогостоящие иконы, старинные, украшенные драгоценными камнями, все в золоте, но Спас Нерукотворный четырнадцатого века среди них не назван, это уж точно. И потом, сам подумай, какой смысл этой Надежде фон Дрейер, дочке оренбургского полицмейстера, во время приезда к родителям брать с собой в Ташкент у подруги ее семейную реликвию, пусть даже очень дорогую. Она что, за много лет угадала, что в октябре 1917 года в России будет кровавый переворот, и решила от красных спрятать не что-нибудь, не семейные ценности, а драгоценную икону своей знакомой, которая, предположим, также предвидела великие перемены. Представляешь себе? Эта Надежда в Оренбург ведь до революции ездила. Так что если придерживаться твоей версии, дорогой Олег, ты уж извини, то тогда можно предположить, что эти обе оренбургские подруги были сумасшедшими. А мы знаем, что это далеко не так. Остается вывод. Угадай с трех раз какой?

При этих словах Окунь от души заливисто рассмеялся, сам довольный своей шуткой и ироничной логикой, с помощью которой ему удалось окончательно разубедить Олега в ложном направлении предпринятого ими с Ольгой поиска. Быстро сбегав на кухню, где полным ходом шли приготовления к организованному сегодня генералом застолью, осмотрев томившиеся в ожидании подачи к столу блюда, заглянул в шкварчавший пловный котел, откуда быстрым, проворным движением знатока извлек с помощью шумовки несколько золотистых кусочков баранины. Ловко подбросив их в воздухе, он ссыпал зажаренное мясо на маленькую тарелочку и с дегустаторской тщательностью съел один за другим.

– О, хош! Джуда яхши! Майли! Хоп, май-ли! – сказал Окунь, обращаясь к стоявшему рядом с ним повару Юлдашу, пожилому человеку в белом переднике и крахмальном колпаке, одетом так опрятно исключительно по случаю ожидания почетных гостей. – Молодец твой отец! То, что доктор прописал!

– Стараемся, худжаин, – ответил, глядя с подобострастием на генерала на чисто узбекский манер Юлдаш-ака. – Не волнуйся, Дмитрий-ака, все будет как надо. Угостишь своих гостей, пальчики оближут. Старый Юлдаш свое дело знает. Тебя никогда не подведет.

Ответ повара, по всей вероятности, полностью удовлетворил суетливого Окуня. Поэтому, небрежно проведя салфеткой по сальным после баранины губам, он поспешил выйти из душного и жаркого кухонного помещения на воздух, туда, где рядом с накрываемым столиком близ воды в тени лип и ореховых деревьев стоял в ожидании его Олег.

– Давай посидим немножко, в ногах правды, как мы знаем, нет, – сказал он, пододвинул журналисту видавший виды деревянный стул на металлических ножках и, взяв такой же точно себе, продолжил беседу. – Знаешь, тот, кто тебе в голову вложил версию насчет того, что после революции ваша семейная икона якобы находилась в коллекции Великого князя, видно, слышал звон, но до конца в этом не разобрался. Дело в том, что похожая икона некоторое время действительно находилась в руках Николая Константиновича. Он даже ухитрился назло своей венценосной семье распотрошить ее как обыкновенный грабитель. Понимаешь, взял попросту и вытащил из серебряно-золотого оклада, украшавшего икону, драгоценнейшие камни: сапфиры, алмазы, рубины, изумруды, бриллианты… Причем каждый, судя по всему, не меньше голубиного яйца. Ценности невероятной. Но сделал он это совершенно по другой причине и совсем не потому, что хотел иметь их в своей коллекции. Хотя он-то, хорошо и далеко не понаслышке знавший свою романовскую родню, в отличие от своей жены и прабабки жены твоей, мог, конечно, предвидеть крах династии и, соответственно, крушение империи. Интересный мужик был, судя по всему, с настоящим мужским характером, со стержнем от макушки до копчика. Себя уважал непомерно. Честолюбив был.

Так вот, если тебе это интересно и тема не надоела, то скажу абсолютно точно, что Великий князь Николай «Ташкентский», как я его называю, потрошил как жулик с «тезиковки» (у нас здесь есть в городе такой рынок, отцом-основателем которого Николай Константинович-то как раз и был), желая по-настоящему сбыть за рубежом добытые из своей семейной реликвии таким варварским путем драгоценные камни. Но икона та была не ваша, как я уже говорил, а совсем-совсем другая. Правда, тоже семейная. Вот за это кощунственное деяние: домашнее воровство и многое другое, связанное с этой семейной иконой, Великий князь – внук императора Павла и двоюродный дядя последнего самодержца российского Николая Второго и был, как выясняется, изгнан августейшей семьей, сослан вначале в Оренбург, а потом и в Ташкент и даже объявлен клептоманом, психически больным человеком. Хвор был, как говорили и писали тогда, на голову. Вот такая, дорогой мой, история получается.