Тайник Великого князя

Ровно в шесть часов вечера Андрей Курлик в полном согласии с договоренностью входил в кабинет Иннокентия Викторовича Ряжцева.

– Вы что, болеете, что ли, господин Ряжцев? – не удержался Андрей от вопроса, увидев Кешино, на сей раз необычно серое, землистое, с отеками и темными мешками под глазами лицо, какое бывает у серьезно больных людей. Всего за один день с ним произошли разительные перемены. Иннокентий сейчас выглядел старым, безнадежно больным человеком.

«Ну и ну, – подумал он. – Мужику слегка за пятьдесят, а выглядит на все семьдесят. И ради чего, спрашивается, тогда вся его суета, весь этот вечный страх, бессонные ночи, криминал… В могилу, что ли, с собой он свои миллионы да коллекции собрался взять?.. Не случайно, видно, к нему вчера эти бандюганы приходили? Эх, и его история учит, что она никого ничему не учит. Все то же самое, что и у других, таких, как он».

Мысли Андрея прервал тонкий вкрадчивый голос Кеши:

– Вы мне лучше скажите, что насчет вчерашней картины итальянского художника удалось разузнать? Ваши догадки подтвердились? Что-нибудь надумали? Не забудьте, завтра ведь у нас с вами контрольное время к вечеру истекает… Я не спешу, я просто напоминаю. Мне же, я вам говорил, решать надо будет: беру я ее или возвращаю? Стоит это полотно того или нет? В данном случае я не только о его художественной ценности говорю, но и о сугубо материальной.

– Вот завтра вечером и решите, как договорились, а пока я должен еще поработать, если вы не возражаете и конечно же если в моих услугах еще нуждаетесь, – спокойно прервал его Андрей, просто не терпящий такого нетерпеливого забегания вперед. При этом он выжидательно-внимательно посмотрел в лицо хозяина особняка.

Ничего не ответив, а что-то бубня себе под нос, по-стариковски шаркая желтыми замшевыми тапочками по ковру, Ряжцев, тяжело переставляя ноги, вышел из кабинета, чуть не прищемив свой толстый бархатный халат с шалевым воротником тяжелой кабинетной дверью. Андрей внимательно прислушался. Когда шаги удалились по лестнице, он тут же метнулся к стене и с облегчением вздохнул только тогда, когда нашел, наконец, на деревянной панели свою вчерашнюю отметину. Нажал на нее. Панель бесшумно подалась внутрь. Тогда, не заходя, как в прошлый раз, в бронированное нутро, заглянул туда. На первый взгляд, ничего здесь за сутки не изменилось. Удостоверившись в этом, он легким движением поспешил закрыть потайную комнату тем же способом, только теперь гораздо уверенней. Теперь еще нужно было успеть, пока не вернулся хозяин, сделать срочный звонок по мобильнику, что он и сделал. А потом, сбросив пиджак, приступил к незаконченному вчера осмотру полотна в углу кабинета.

Когда Иннокентий вернулся, Андрей увлеченно работал. То, что эта картина была прекрасно выполненной скорей всего современным художником подделкой, сомнений у него не вызывало. Он разобрался в этом достаточно быстро, но по-прежнему тянул время. После разговора с Ольгой он понял многое. В том числе и то, почему шиловский портрет хозяйки этого дома особо притягивал к себе его взгляд и будил многие воспоминания. Изображенная на нем рукой мастера Галина, это теперь он знал точно, была бледной копией своей матери в молодости, только с одним «но», резко отличавшим ее от Ольги: в глазах дочери не было ее огня и присущего им обычно блеска.

В этот момент откуда-то снизу раздались довольно громкие голоса оживленно беседующих между собой людей. А вскоре послышались и приближающиеся к кабинету Иннокентия шаги… По искреннему удивлению на Кешином лице было ясно видно, что в это время он явно никого к себе не ждал и даже не догадывался, кто бы это мог быть. Он заторопился, но не успел даже дойти до двери, как она чуть ли не перед его носом широко распахнулась. В залитую солнцем комнату вошла целая процессия. Впереди – молодая, статная, холеная женщина, как будто только что сошедшая с висевшего здесь портрета. Следом за ней уверенной походкой шествовала Ольга. Потом двое мужчин, которые прошли в кабинет и встали у двери позади них.

– Галина! Ольга Александровна! Вы как здесь? И, собственно, почему? С какой стати?.. Мы же не договаривались… Я никого сегодня не жду. Да и вообще, что-то случилось, что ли? – Обычно самоуверенный, даже в чем-то хамоватый Ряжцев был явно смущен и обескуражен неожиданным появлением незваных гостей. Однако он довольно быстро сумел собраться, овладел собой, взяв ситуацию под контроль, и укоризненно обратился к своей жене:

– Галочка! Солнышко! Вот так, без всякого предупреждения, ты решила сегодня семейный визит к нам устроить? Сюрприз мне перед ответственной командировкой преподнести? Ну что же, молодец, ты как всегда в своем репертуаре, – добавил он, подходя к жене и нежно целуя ее. – Мы все же, в конце концов, не кто-нибудь, а родня, одна большая семья… И правильно, без всяких церемоний, по-простому, так и надо всегда… Только ты почему-то на минутку забыла, как я сегодня занят и что предупреждал тебя, что не хотел бы никого поэтому видеть у себя. Ну да ладно, что теперь поделать? Теперь уж делать нечего. Нужно принимать дорогих гостей, так ведь?

Галина, не обращая никакого внимания на слова мужа и при этом кокетливо улыбаясь, подошла вплотную к Андрею.

– Мы, кажется, с вами еще не знакомы, но, думаю, это у нас еще впереди, – сказала она и замолчала, остановившись как вкопанная перед стоявшей в углу картиной «Купальщицы после ванны» в большой золоченой раме.

– Ого, папик, неужели ты Джотто уже приобрел, а?

– Нет, это еще не Джотто, пока это только хорошая копия пользовавшейся в свое время большой известностью картины академика портретной живописи Андрея Францевича Беллоли, – сказал, предвосхищая другие вопросы, Андрей, и отступил к стене. – Но будет вам и Джотто, и Писарро, и Нестеров, Филонов, Маковский и даже Ван Гог, могу заверить, – проговорил он, нажав плечом на уже знакомую ему панель. Потайная дверь медленно стала открываться внутрь бронированной комнаты, сопровождаемая звериным рыком Иннокентия, бросившегося, отталкивая всех присутствующих, к входу в тайник.

– Мое все, не отдам, не пущу никого! – орал он, расставив торчащие из бархатного халата свои небольшие пухлые ручонки. Его истошный, идущий изнутри крик, сменившийся хрипом, заставил всех отступить.

– Как сильно жжет глаза, – еле слышно шептал он уже через минуту, медленно оседая на пол и забрасывая под язык таблетку нитроглицерина… – Свет, да уберите вы ради бога этот свет, умоляю вас… Ни о чем больше не прошу, только уберите этот яркий, страшный свет…

Вместо эпилога БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЧУДОТВОРНОЕ

Две последние недели, остающиеся до 19 декабря, – по традиции ежегодно отмечаемого на Руси большого религиозного праздника, посвященного особо почитаемому православным христианством святителю Николаю Чудотворцу – Николе Угоднику, чей иконописный образ, присутствующий во всех без исключения православных храмах, и который согласно древней традиции отличают высокий лоб, мягкие округлые линии лика и заботливый взгляд пастыря – прошли для Ольги и Олега в самых торжественных хлопотах. Именно этот морозный зимний день субботы был назначен самим Патриархом Московским и Всея Руси Алексием Вторым как день торжественного возвращения четой Потаповых в лоно православной церкви наконец-то после многолетних поисков и бесчисленных мытарств обнаруженной ими священной реликвии предков Ольги – священной византийской иконы XIV века Спас Нерукотворный. Процедура дарения была расписана, что называется, от и до. Происходить все, согласно организационному плану, подготовленному и выверенному протокольщиками из аппарата Патриарха, должно было в старинном, намоленном не за один десяток лет и самом, почитай, известном и крупном в Москве Богоявленском кафедральном соборе, именуемом в народе Елоховским. За пару дней до события они должны были, согласно договоренности, привезти драгоценную икону в небольшой флигелек, расположенный метрах в пятидесяти от центрального входа в собор на той же Елоховской площади. Двухэтажный флигелек в небольшом скверике рядом с памятником известному деятелю революционного российского движения, одному из руководителей московских большевиков, убитому черносотенцами еще в 1905 году Николаю Бауману, чье имя долгие советские годы носил прилегающий к Богоявленскому собору центральный район столицы, особо отличающийся повышенной коммунистической активностью жителей, выбрали далеко не случайно. Он был наиболее удобным местом. Во-первых, для проведения соответствующей научно-художественной экспертизы иконы. И, во-вторых, для проверки торжественно даримого семейной парой Спаса на чистоту: выяснения исторических и многих других обстоятельств, в том числе, возможно, и криминальных, обнаружения священной иконы. А также ее художественной истинной ценности и даже возможной оценочной и аукционной стоимости, которую за эти дни должны были определить специалисты-эксперты из Третьяковки, Таможенного комитета, Министерства внутренних дел и даже ФСБ. Кроме того, патриаршему аппарату требовалось доподлинно удостовериться в правдивости загодя изложенных в соответствующей записке Потаповых на имя Алексия подробностей, касающихся нахождения Спаса Нерукотворного в семье Ольгиных предков в Оренбурге, таинственного исчезновения иконы из их дома после октябрьского переворота 1917 года, деталей, связанных с появлением и обнаружением Ольгой и Олегом священной иконы в тайнике Иннокентия Ряжцева в его особняке на Рублевке. В эти же дни специальные службы сверили списки приглашенных на торжественное вручение святого образа в Богоявленском соборе родственников, друзей и знакомых семьи Потаповых, их паспортные данные и т. д. и т. п. То есть все необходимое для соответствующего протоколу проведения неординарного даже для такого высокого уровня мероприятия, связанного с христианским и гражданским подвигом семейной четы, выполненным в полном соответствии с завещанием Ольгиной прабабки. Немаловажное значение для протокола имел и тот факт, что из флигеля, предварительно оставив там верхнюю одежду, икону Спаса Нерукотворного под охраной милиции Потаповы в сопровождении самых близких людей должны были высоко над головами пронести в храм через всю Елоховскую площадь, в день Святителя Николая Угодника обычно до отказа заполненную верующими и многими зеваками с улицы.

Все эти вопросы беспокойства у Ольги и Олега не вызывали. История Спаса Нерукотворного, который они должны были через две недели торжественно вручить Патриарху Московскому и Всея Руси, была известна им от самого момента владения святой иконой бунтовщиком Емельяном Пугачевым и затем его писарем, сохранившим ее ценой собственной жизни, продолжатели рода которого как раз и стали Писаревыми. Так же, собственно, как и все, что касалось таинственного исчезновения чудотворной иконы после обыска, произведенного большевистским комиссаром Назаром Шуваловым в доме царского генерала, начальника канцелярии Оренбургского губернатора Василия Агапова. Они знали все связанные с этим факты, которые теперь были и доподлинно, письменно подтверждены – их дочь Галина нашла документы в том же тайнике Ряжцева. Там находился и таинственно исчезнувший с дачи в Сходне дневник Ольгиной бабушки. Вместе с всевозможными кухонными рецептами дневник хранил и драгоценные исторические записи. Что же касается бесчисленных подробностей многолетнего поиска семейной реликвии, то о них в записке Патриарху указано, конечно, не было. Ольга с Олегом отметили лишь самые главные, с их точки зрения, моменты, которые могли интересовать Православную церковь.

Для Ольги, Олега, их родных и друзей все события тех многих лет, что связаны с поисками Спаса и завершившиеся торжественным моментом передачи иконы Церкви, навсегда останутся в памяти как очень важная в их жизни веха, незабываемая история, соединившая прошлое и настоящее.

История, в которой действующими лицами были люди разных поколений, убеждений, национальностей.

Дед – Вогез, которого ранее подозревали Олег и Ольга в том, что он хранит икону Спаса Нерукотворного в своем доме в Жуковке, был давно на том свете. Да и причастен ли он к этому делу, точно так и не знает никто. Следствие по делу о его убийстве в ресторане «Кольцо», по мнению Олега, перспектив не имело. Убийц не обнаружили, даже несмотря на большое количество свидетелей. Во-первых, потому, считал Олег, что это уже никому не было нужно. Во-вторых, потому, что, скорей всего, причиной зверского расстрела крупного уголовного авторитета стала вовсе не семейная икона Ольгиных предков, а коммерческие вопросы, которыми Дед занимался с самого начала перестройки и в которых добился весьма зримых успехов, построив свою собственную криминальную империю Вогеза, бороться за которую, отхватив хотя бы часть его солидного пирога, в новых историко-экономических условиях могли многие. Подобная картина сложилась и с делом Сереги-Албанца. По слухам, вскоре после погрома в Алкином фитнес-центре он скрывался где-то то ли в Сербии, то ли в Болгарии. Не суть важно. Важно, с точки зрения частного сыщика Шувалова, бывшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры Союза и по случайному, а может, и нет, совпадению однофамильца оренбургского комиссара, нанятого тестем Ольгиного брата для расследования дела об отравлении Аллы на светском рауте в особняке Ряжцевых, было совсем другое. Несмотря на то, что досье на Албанца пухло с каждым днем и уже составляло несколько увесистых томов с конкретными фактами, изобличающими Серегу в совершении именно этого преступления, как и в том, что именно он стал по наущению и с подачи Галкиного мужа Иннокентия заказчиком убийства Вогеза, Шувалов не располагал. Не нашел пока он и подтверждений своей версии по делу ограбления и убийства священника в храме на Яузе, согласно которой исполнителем и этого преступления был не кто иной, как Албанец. Официальное же следствие не продвинулось дальше констатации самого факта. К тому же майор Геннадий Морозов, назначенный МУРом для расследования этого дерзкого преступления, по непонятной для Шувалова и невозможной в бытность его работником Генпрокуратуры причине умудрился потерять само дело, доселе бережно хранившееся в несгораемом старорежимном сейфе в его кабинете с обшарпанными стенами и потолком с желтыми пятнами протечек. Своей властью начальник следственного управления закатил майору строгача и успокоился. Шувалов понимал, конечно, как и почему открываются такие несгораемые сейфы и куда деваются хранящиеся в них документы, и здесь также грешил на Серегу, но доказать этого не мог. Поэтому-то он решил для себя оставить тему, тем более что она для него была лишь косвенным подтверждением преступной деятельности криминального авторитета, давно перешедшего в сферу легального бизнеса.