Тайной владеет пеон

Память у Ричарда Лайкстона была блестящая. Он вспомнил события, предшествовавшие интервенции. Юный пеон тогда доставил много хлопот и фруктовой компании и госдепартаменту США.

— Ты знал Хосе Паса? — живо спросил мистер Лайкстон. — Ты работал с ним рядом?

— Я сам Хосе Паса, — сказал мальчик.

Он пристально посмотрел в глаза собеседнику. Ре­портеры зашумели. Хосе атаковали вопросами. Но он молчал и не сводил странного мальчишеского взгляда с американца. Мистер Лайкстон почувствовал себя не­ловко. Чтобы скрыть замешательство, он осведомился:

— Как тебе живется, Хосе?

— Мне здорово хорошо живется, — громко сказал Хосе, и на его лицо цвета меди набежала усмешка. — Сначала компания угощала в конторе, а потом трахнула Хосе по голове. Мне здорово хорошо живется. Сверху на нас сыпались бомбы, а потом за нами стали охо­титься, как за бабочками. У Хосе был друг. Верный друг. Руфино Чако. Спросите у того сеньора, что стоит рядом с вами: зачем он в него стрелял?

Аугусто Чако подавленно вскрикнул.

— Ну, здесь не место для истерики, — с раздраже­нием сказал Ричард Лайкстон, обращаясь к Чако, и встал с ящика. — Что я могу для тебя сделать. Хосе Паса? Говори, не бойся.

— Э, я не боюсь, сэр. Если вы могли бы снова на­чать раздачу земель пеонам...

— Кто тебя подучил так говорить? — вмешался Ли­нарес. — Кто тебя прислал сюда?

Хосе взвалил ящик на плечо и строго сказал:

— Когда соберешь сто тысяч связок для компании, то спина подучит. — Он повернулся к американцу. — Ица запоминают друзей, сэр. Если долго будет невмо­готу, — Хосе Паса вас разыщет. Кто чистил ботинки в детстве, — поймет пеона. Кто не поймет, — тот не чистил.

Репортеры опять засмеялись, а Хосе зашагал в сто­рону, и двое полицейских, по знаку Линареса, двину­лись за ним. Но за углом полицейских остановил капи­тан Дуке и велел возвращаться.

— Я отвечаю за охрану этого квартала, — сказал он. — Извольте подчиниться.

С ним был патруль, и полицейским пришлось отсту­пить. Солдаты капитана довели Хосе Паса до людного перекрестка, и Хосе растворился в толпе.

— Чистильщик, кажется, срезал гостя, — сказал один из солдат, провожая Хосе взглядом.

— Славный мальчуган, — отозвался второй.

— Откуда взялся этот негодяй? — требовательно спросил Армас у полковника Леона. — Разве я не про­сил вас подготовить гостю более приятного собесед­ника?

— Ничего не понимаю, — развел руками полков­ник. — На этом месте обычно сидит другой мальчишка. Он получил вознаграждение наперед…

В эту же минуту кто-то из репортеров насмешливо спросил у гостя:

— Вы довольны полученным интервью, сэр?

— Приятно было вспомнить детство, — засмеялся Лайкстон. — Но для вас, ребята, беседа была не очень интересной. Я не думаю, что ее стоит печатать.

Репортеры ответили молчанием.

Как только Ричард Лайкстон очутился в президент­ском дворце, он предложил перейти к обсуждению де­ловых вопросов.

— Наша страна, — с пафосом начал Армас, — как витрина западной демократии, заслужила...

Ричард Лайкстон позволил себе прервать доктора Армаса. Когда он говорил о деловых вопросах, то он имел в виду не витрины и не цветы. На сегодня тех и других довольно. Ричард Лайкстон прежде всего дело­вой человек и желает знать, на каких условиях доктор Армас надеется получить новый заем у американского правительства.

Армас был не очень подготовлен к тому, что его сразу после экскурсии по городу схватят за горло.

Поэтому он пробормотал, что рука дарующего благо­словенна, а сердце принимающего хранит вечную бла­годарность.

Слова, слова!.. Доктор Армас путает встречу на аэродроме с разговорами деловых людей. И мистер Лайкстон продиктовал свои условия так, как будто перед ним находилась обыкновенная стенографистка: возвращение всех привилегий Юнайтед Фрут компани, ликвидация всех старых долгов компании гватемаль­скому правительству, предоставление американским монополиям права разведки нефти еще на двадцати ты­сячах акров гватемальской земли.

Затем он поднялся, и очаровательная улыбка верну­лась на его моложавое, но хранящее следы усталости лицо.

— Благодарю вас за трогательную встречу, джен­тльмены. Лучше, если в газетах ее не будут чересчур рекламировать.

И снова мистера Лайкстона выносили на руках из машины. И снова он садился в самолет, провожае­мый гватемальскими улыбками.

— Приветствуйте своих чистильщиков, Рикки! — за­смеялся кто-то в толпе провожатых.

Гватемальцы умеют смеяться.

28. У МАЛЬЧИШЕК И ДЕВЧОНОК ПРИБАВЛЯЕТСЯ РАБОТЫ

Утро выдалось ясным. Росита шла открывать цве­точную торговлю в отличном настроении. Мистер Лайк­стон, наверно, запомнит ее цветы. Девочка вполголоса запела:

Город мой, моя Эрмита, Полюбилась ты Росите Голосом звонким. Не забуду я, уж верь ты, Твоих улиц, и в Пуэрто — Слово девчонки!

Эрмита это ласковое и гордое имя, которое гва­темальские индейцы сберегли для своей столицы — Росите нравилось больше, чем сбегающее с языка американских туристов, как стук костяшек на счетах, «Гва­темала-Сити».

Город мой, моя Эрмита...

Индеец-носильщик нес на продажу трехэтажную пи­рамиду глиняных горшков, скрепленную широкой лен­той, которая обхватывала лоб и убегала за спину. Бесстрастный, равнодушный ко всему, что не относи­лось к его горшкам, он услышал заветное слово «Эрми­та», остановился и, не разгибая спины, внимательно по­смотрел на девочку.

...Здесь не так уж много сытых — Нет даже перца!

Продавщица сиропов в красно-синем уипиле — че­тырехугольной блузе, расшитой силуэтами индейцев-охотников — остановила свою тележку и в восторге при­жала руку к ожерелью из монет и кружочков красного стекла.

А обутых вовсе мало. Но зато у Гватемалы Щедрое сердце.

Хороший ясный день: солнце брызжет щедро, горы розовые, дома ослепительно белые, люди сверкают брон­зовыми лицами... Росита отпирает тяжелый замок — хозяин ей доверяет. Сейчас сбегутся за товаром цветоч­ницы с лотками и корзинами. Будет много смешков и забавных историй, — девушки здорово вчера набегались. Вот и они...