Тайной владеет пеон

И снова его притягивают окно и улица. Идут про­хожие. Сеньор с лентой уже кончил пожирать пирожки и читает газету.

Звонок. Это сюда. Неужели снова Линарес?

Внизу незнакомый голос:

— Посыльный от антиквара Молина. Примите заказ.

Почему не Хосе? Мигэль, как стрела, вылетает на плошадку лестницы и хочет сбежать в вестибюль, но из кабинета уже выходит полковник.

— Я спущусь сам. Оставайся у себя.

Слова звучат приказом! Надо, чтобы это хорошо понял посыльный. Звонко, с нарочитым гневом Ми­гэль переспрашивает:

— Скажите лучше прямо, дон Леон, что я арестант.

— Не ори на весь дом. Я уже объяснил тебе.

Посыльный, незнакомый юноша, с тревогой смотрит на Мигэля; он все слышал, поймет и передаст. Но как не произнести ни одного слова и сказать: убийца Адаль­берто на службе у тайной полиции?

— Хусто, марш к себе!

«Пожалуйста. Ухожу. Все равно вам не справиться, полковники, с самим Мигэлем Мариа Каверрой».

А прохожие все идут. Стоп, сеньоры! Почему белая лента не уберется из закусочной? Ах, вот в чем дело, сеньор, вы пришли не лопать, а зыркать глазами? По­нятно. Мы таких видели и надували. Ну, посмотри же на меня, грошовый сыщик! Не стесняйся — твоя игра уже разгадана. Тебя поставил Линарес? Леон? Мол­чишь! Ага, поднял глазища! Так — сверли нашу дверь, а теперь — мое окно. Уткнись в газету и снова зыркни в дверь и в окно. Раз, два, три. Вертись, вертись, сыск­ная крыса, — я все равно выберусь из полковничьего логова...

Оставим на время мальчика с его тревожными мыс­лями и поисками. Посыльный спешит к антиквару с рас­пиской полковника и неприятными известиями о Мигэле. Линарес мобилизует своих агентов на поиски Андреса. А сам Андрес лежит в маленькой комнатушке, куда можно войти из патио, а можно из музыкального мага­зина. Дверь в магазин приоткрыта, Андресу слышен звонкий голосок Роситы:

— Возьмите, сеньор, концерт негритянской певицы. Вы забудете про все на свете.

— А вам, сеньорита, я советую чилийские народные песни. Не пластинки, а чудо! Их можно слушать, под них танцуют, принимают гостей и — по секрету вам скажу — им даже подпевают.

Обе сеньориты весело смеются. Росита все замечает. Унылый, бедно одетый посетитель присматривается к маримбам; ну, на такую громаду у него денег не хва­тит, одна полировка маогониевого дерева стоит доро­же, чем все содержимое его кошелька. Надо его уте­шить и спеть ему такое, чтобы он повеселел. Росита хватает черепаший панцирь, заменяющий барабан, и, ударяя по нему оленьими рожками, поет для всех, но смотрит на человека у маримбы:

Тук-тук-тук, Выше нос, музыканты! Пара рук — Это ваши таланты!

Откуда у нее столько песен? Наверное, только ветер Пуэрто да морской прибой могли бы сказать.

Тук-тук-тук, Духом нечего падать! Ритм и слух Беднякам несут радость.

Человек у маримбы улыбается. Ну, и отлично, сеньор. Значит, вы и есть настоящий музыкант.

Тук-тук-тук, Разве песня уснула? Ваших мук Не оценят лишь мулы.

И пока смех звучит в музыкальной лавке, Росита, как стрекоза, взлетает по задней лесенке к маленькой комнатушке. Она собирается уже открыть дверь, но слышит голос Андреса и медлит.

— Рина, представляю, до чего страшно смотреть на мое лицо.

Глубокий, грудной голос отвечает:

— Андрес, у тебя прекрасное лицо. Ты красив для меня, как герои Диего де Риверы. [82] Я не знаю сей­час другого лица, которое было бы для меня так дорого.

82

Знаменитый мексиканский художник, недавно скончавшийся.

Росита улыбается — вот и встретились. Стараясь не скрипнуть половицей, она спускается к покупателям. А там, наверху, двое людей — скрывающихся, преследуе­мых, встретившихся украдкой, измученных: один пыт­кой, вторая тревогой ожидания — считают себя самыми счастливыми на земле.

— Раньше ты никогда не восторгалась моим лицом. На лекциях ты даже не смотрела в мою сторону.

— Глупый, я смотрела все время, только так, чтобы ты не замечал. А почему ты так испугался, что я узнаю о твоем чувстве? Помнишь, мы бежали из кафе... Разве я остановилась бы?

— Не знаю. Наверно, потому, что люди должны быть достойны любви. А мы отдали зверям четверых лучших своих товарищей.

Он замолчал, потом сказал порывисто:

— Линарес пытал меня долго. Самое страшное было, когда он пригрозил замучить тебя на моих глазах. — Андрес глубоко вздохнул. — Жить — это чертовски замечательно. Как только поднимусь на ноги, — я рас­считаюсь с этой бандой сполна.

— По-моему, — улыбнулась Рина, — наши ребята рассчитываются за тебя в эту минуту.

Рина не ошиблась. Дом Линареса окружала толпа студентов. Многие юноши и девушки пришли с плака­тами и злыми рисунками Рины Мартинес. Рисунки вы­зывали смех даже у полицейских, прикрывавших под­ступы к дому. Поминутно студенты поднимали на руки кого-либо из своих товарищей, и он произносил очень короткую обличительную речь.

— Линарес, — говорил один, — выползи из бочки с желчью. Яви свой лик народу, который желает оставить на нем такие же поцелуи, какие ты оставляешь на ли­цах своих жертв.

Толпа ответила смехом.

— Линарес, — крикнула девушка в берете. — Я по­святила тебе стихи.

Если Бочку Желчи обнаружишь, — Ткни ее ногой, прохожий. Нет в стране убийцы хуже! Нет в стране противней рожи!

Толпа скандировала стихи. Линарес их слышал. Он звонил в полицию, требуя дополнительных нарядов. В кабинет вбежала Аида.

— Папа, почему полиция не стреляет?

— Ждет подкрепления.

В столовой разбили стекло. Одно, другое, третье... Завизжала Аида. Град камней обрушился на дом. Полиция открыла стрельбу, группы студентов разбежались, но вновь встретились на главной площади у дворца. Над толпой поднялся лес лозунгов:

«ДОЛОЙ ИЗ ГВАТЕМАЛЫ МИНИСТРОВ-ВЕШАТЕЛЕЙ!»

«МЫ ТРЕБУЕМ ПРЕКРАЩЕНИЯ КАЗНЕЙ И ПЫТОК!»

«ВЫКАТИТЬ БОЧКУ ЖЕЛЧИ ИЗ СТРАНЫ!»

И снова говорили ораторы и стреляли солдаты. По столице прокатилась еще одна гневная волна. Улицы сражались; бежали демонстранты, мчались всадники, но в закусочной, напротив особняка полков­ника Леона, по-прежнему сидел агент тайной полиции в шляпе с белой лентой. И по-прежнему худощавый порывистый мальчик тоскливо всматривался из полков­ничьей берлоги в витрину закусочной.

30. КОРОЛЕВСКАЯ ПАЛЬМА ЗАГОВОРИЛА