Тайну хранит звезда

– Дело пока не закрыто, но с ним уже и так все ясно, – промямлил он.

– А как же… А как же я? – опешила Аня. – Как же мое доброе имя? Она обвинила меня, а разве нет в кодексе статьи про ответственность за доведение до самоубийства?

– Есть. – Ему было очень жаль эту милую женщину, но не сказать ей всей правды он не мог. – И тебе придется еще какое-то время пообщаться с моими коллегами.

– В смысле?! Зачем это?!

– Затем, что у них к тебе будут вопросы.

– И я должна буду на них отвечать?!

– Да.

– Под протокол?!

– Да.

– И суть этих вопросов?!

– Ну… Ты должна будешь развеять их сомнения, чтобы записку погибшей сочли необоснованной. И все.

– И все?!

Мысли заметались, сделавшись трусливыми, жалкими, мелкими. Грудь вдруг сдавило, да так сильно, что не осталось возможности дышать.

Ее станут допрашивать??? Задавать противные вопросы, глядя при этом подозрительно, как на преступницу.

– Аня, тебе не стоит волноваться. – Илья хотел встать и пересесть к ней поближе, но она остановила его, подняв предупредительно ладонь. – Никто у нас не думает, что виновата ты. Никто не считает тебя виноватой. Абсолютно!!! Все отдают отчет, что школьники – это особый класс населения. И это…

Он оборвал свою неубедительную речь, поняв, что несет полный вздор. Разве это важно сейчас? К тому же еще один ее ученик подозревается в жестоком убийстве. Не сочтут ли это плохим признаком ее профессиональной пригодности? Да как захотят, так и сочтут. Он, конечно, сделает все от него зависящее, но не так уж много он может.

– Я постараюсь, – тем не менее очень твердо пообещал Володин, глянул на часы. – Наверное, поздно уже. Засиделся я.

– Ты не сидишь, а отвечаешь на мои вопросы, – вдруг проснулся в ней педагог со всей его требовательной суровостью. – И я еще не на все получила ответы.

– И?

Володин опешил. Такой жесткости от этой милой, кроткой женщины он не ожидал. И холодного блеска ее прекрасных глаз не ожидал. Сделалось немного неприятно. И вдруг дико захотелось домой, в свою неумытую холостяцкую берлогу, где можно шаркать подошвами разношенных клетчатых тапок. Громко, в полный голос зевать. Комкать штору, забрасывая ее на открытую форточку, и не получать при этом нагоняя. Да, пусто, да, одиноко. Но необязательно, необременительно и бесконтрольно. Может, в этом и есть истинные преимущества его одиночества? И нечего жаловаться на вой ветра в водопроводных трубах, не дающий спать по ночам. Нечего завидовать шуму соседей за стенкой, когда у тех очередной семейный праздник и там звонко звенит посуда.

– Извините меня за тон, Илья. Просто… Просто очень тяжело отвечать за то, чего не совершала. Я всегда пыталась быть ровной с ними… – Он понял, что разговор идет о школе и детях. – Не выделяла любимчиков, не делала из плохих ребят изгоев. Могла про себя или в шутку назвать их извергами, но этого никто и никогда не слышал. Понимаете, мне очень сложно принять, что кто-то станет задавать мне каверзные вопросы и…

– Ну почему сразу каверзные-то?! – Он шлепнул себя в раздражении по ляжкам.

Аня снова перешла на «вы», и это его расстроило даже больше, чем непозволительно строгий тон в его адрес. Снова обнесла себя противотанковым рвом, заполнила его водой, сделала непроходимым. Придется, видимо, с удвоенной силой завидовать семейной суете за стенкой, их смеху и хоровому дружному пению. И прятать голову под подушку, когда осенним ненастьем воет ветер и молотит дождь в подоконник.

Чертовщина какая-то, его жизнь! Неправильная, кособокая, убогая даже.

– Знаю я ваши методы, Илья Иванович, – махнула она вяло рукой.

А он чуть не взорвался: ну вот, уже и Иванович! Сейчас встанет и укажет ему на дверь. Хотя он минут пять назад и сам было засобирался, сейчас бы снова еще посидел.

– Знаю, что такое для вас презумпция невиновности. Был бы человек, а дело ему найдется. – Она грустно улыбнулась. – Это один мой ученик так шутит на ваш счет. Не на ваш конкретно, а…

– Понял, – хмуро глянул на нее Володин, не слушая кошек, принявшихся за его душу. – Только еще раз хочу вас предупредить: не стоит ничего бояться. Вопросы вам будут задаваться скорее для того, чтобы составить психологический портрет ребенка, покончившего жизнь самоубийством. И…

– Дрянью она была, Илья Иванович, – вдруг неожиданно откровенно вмешалась она в его речь с тяжелым вздохом. – Непорядочной, избалованной бедным отцом дрянью. Но это я только вам. Там, – она ткнула неопределенно пальцем в сторону окна, подразумевая, видимо, улицу, – там я так не скажу. Но Нину надо было драть ремнем еще в раннем младенчестве. Эгоистична, безответственна, нахальна и цинична, но… Но я снова повторюсь, в ее самоубийство я не верю.

– Я тоже, – скрипучим голосом поддакнул Володин. – Но мне этого никто не позволит.

– Чего? Не верить в ее самоубийство не позволят?!

Она опешила от такого откровения и тут же поняла, что должна ценить этот момент. Володин доверял ей, он делал ее соучастницей. Соучастницей цепи странных неприятных событий.

– Конечно! У нас ведь тоже отчетность. Если ваша ученица не сама это сделала, значит, это что?

– Убийство!

– Правильно, – он поднял палец вверх. – Убийца кто?

– Не знаю!

– Опять правильно. Потому что никто не знает, и я в том числе. И начальник мой мне просто душу вынет вместе, пардон, с кишками, если я стану расследовать самоубийство вашей ученицы как умышленное убийство.

– Куда проще вцепиться в бедную учительницу… – задумчиво произнесла Аня, когда Илья замолчал. – Заставить ее нарисовать портрет взбалмошной, если не сумасшедшей, девчонки. Пожурить учительницу за плохой педагогический индивидуальный подход – в лучшем случае. В хорошем – отстранить от работы. В идеальном – отдать под суд. Искать никого не надо! Тетя под рукой! Завали ее тоннами бумаги, исписанной под ее диктовку, и все! Круто, как мой Игорек скажет. Очень круто!!! Но погодите-ка, погодите… – Аня уставилась на Володина жалко, с близкой слезой, замерцавшей в ее прекрасных глазах. – А ведь если ее в самом деле убили, то… То убийца так и останется на свободе!!! Как же так можно?!

Володину очень хотелось вскочить сейчас с дивана, и броситься к ней, и начать ее утешать, и наговорить много славных красивых слов. Но тогда пришлось бы врать в утешение. Пришлось бы сказать, что убийцу они непременно найдут когда-нибудь. Что он не уйдет от ответа.

Чушь собачья! Никто его не найдет, потому что никто его не ищет. Она права на сто процентов. Найдут козла отпущения в ее лице, и все.

– Мне нечего вам сказать, Аня, – тоже перешел он на выкающую дистанцию. – Но вы правы.