Тайны Древнего Лика

Эти, в телевизоре, не знали и тысячной доли того, что знал он, Стивен Лоу, член Координационного совета НАСА.

24

Он проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Это умение он за многие годы отшлифовал до совершенства, и оно никогда его не подводило, и не раз выручало. Это умение позволяло ему, при весьма специфическом роде деятельности, до сих пор оставаться живым и здоровым и выполнять все новые и новые задания. И не только в пределах родной страны.

Но это был не тот взгляд, это был ласковый взгляд любящих глаз – как свет утреннего солнышка в безмятежном детстве. Да и не могло сейчас существовать никакой угрозы – в той ситуации… в том состоянии, в котором он находился.

Он еще не разомкнул веки, но уже знал – не предполагал, а именно знал, – кто с такой нежностью смотрит на него. И ему стало тепло и хорошо, и не просочилось в душу ни единой капельки давней горечи.

– Ты уже не спишь, Бобби?

Он наконец открыл глаза и улыбнулся, ощущая затылком податливую подушку.

– Уже не сплю, мама…

Она улыбнулась в ответ.

– Тогда вставай, сынок, будем завтракать.

Именно такой он навсегда запомнил ее.

Дверь за ней тихо закрылась.

Роберт Талбот приподнялся и, уткнув локоть в подушку и подпирая ладонью голову, обвел взглядом знакомую комнату. Это была его комната, и находилось в ней давнее и привычное. Письменный стол с разъехавшейся стопкой журналов, серой настольной лампой и большим глобусом на подставке. К глобусу были приклеены скотчем разноцветные бумажные лоскутки – так он когда-то отмечал места, где обязательно нужно побывать… Разрисованный фломастерами стенной шкаф… Музыкальный центр – на одной колонке лежит боксерская перчатка, другую попирает фигурка индейца со всеми атрибутами: перьями, томагавком, трубкой, мокасинами – подарок на давний день рождения… Старая гитара на широкой полке под потолком, зажатая с двух сторон коробками с разными вещами, которые когда-то были очень нужными вещами…

Он посмотрел в окно и с удовольствием обнаружил лужайку с качелями и улицу, обсаженную высокими липами. Это была его улица, испещренная легкими тенями, там светило утреннее солнце, шли по своим делам редкие прохожие и торжественно проехал, теребя крышей зеленую листву, знакомый школьный автобус.

Рука его подогнулась, и он упал лицом в подушку и ощутил знакомый запах свежей наволочки. То, что нахлынуло на него, было приятным… желанным… родным…

Он пересилил себя.

Да, задача на ближайшее время была только одна: ждать прибытия других. И значит, пока можно просто плыть по течению. Он с удовольствием бы позавтракал вместе с мамой, и поболтал с ней о том о сем, и послушал бы ее милый голос…

Но в этом-то и таилась главная опасность! Размякнуть, расплыться, утонуть, раствориться, слиться, сплавиться с этим миром – и забыть о том, каких действий от тебя ждут. А в итоге: «Увы, Талбот, вы нам не подходите…»

Роберт Талбот выпрыгнул из постели, отработанными быстрыми движениями натянул на себя джинсы и тонкий свитер, сунул ноги в кроссовки. Вытащил из-под кровати рюкзак, вскинул на спину. Поправил узкий браслет на запястье, оглянулся на дверь. И неслышно ступая, подошел к окну. Открыл его, взобрался на подоконник и мягко соскочил во двор, на лужайку, которая когда-то казалась ему большой-пребольшой… Такой же, наверное, какой теперь казалась другая лужайка в другом городе его трехлетнему сыну.

Сын и жена были в Вашингтоне, а он был здесь, в городе детства…

Он шел по тротуару, то и дело перескакивая через тени от ветвей и совсем не заботясь о том, что подумают о нем прохожие. Впрочем, ничье внимание он, кажется, не привлекал – обычные люди ходили туда-сюда, и ехали в автомобилях, и появлялись из дверей магазинов, и садились в автобус, и покупали сигареты, хот-доги и газеты. И что интересно – нигде он не замечал ни одного знакомого лица. Воздух был теплым, небо безоблачным, и повеяло откуда-то ароматом свежего кофе.

Он остановился было у газетного киоска, но тут же подумал, что у него нет денег – да и зачем ему это?

Но любопытства ради все-таки обратился к отходящему от киоска пожилому мужчине в плотной, не по погоде, вязаной куртке:

– Будьте добры, который час?

Отреагирует ли?

Мужчина отреагировал. С прищуром глянув на браслет, охватывающий запястье Талбота, он подтянул рукав куртки и сообщил:

– Восемь сорок три. Да, восемь сорок три, если не села батарейка.

– Спасибо.

Разумеется, где-то когда-то он видел этого старика, только образ его, как и образы других сотен и тысяч людей, за ненадобностью давным-давно погрузился на дно памяти…

Пройдя три квартала, Талбот свернул за угол, миновал двадцатипятиэтажную серую громаду «Пальца великана» – достопримечательности городка, возведенной еще в начале шестидесятых, – и оказался напротив входа в городской парк. Парк позаимствовал имя у своего французского собрата: «Люксембургский сад». Талбот никогда не бывал в Париже и не мог сравнить местный оазис с европейским, но подозревал, что тот наверняка будет покруче.

Впрочем, для их провинции парк был очень и очень неплох. Центральный вход находился в вершине почти безупречного равнобедренного треугольника буйной зелени. Две боковые стороны треугольника были ограничены улицами, а основание упиралось в глухую бетонную стену, ограждающую территорию завода. С которого, собственно, и начиналась полтора столетия назад история города. Отец Роберта работал на этом заводе, и оба деда… И, возможно, он еще встретит здесь отца. Только много ли радости доставит встреча с человеком, бросившим жену с годовалым ребенком на руках?…

Парк был ухоженным, но не чересчур, и не производил впечатления искусственного образования. Он не просматривался насквозь, потому что, кроме деревьев, его заполняли извилистые полосы кустарника, то тут, то там прорезанного тропинками. За кустами скрывались разные нехитрые аттракционы – здесь не было и намека на Диснейленд, – пара-тройка кафе, а по периметру парка тянулась железная дорога, по которой бойко бегал маленький локомотив с полудюжиной открытых вагончиков. В детстве Роберт вместе с приятелями-однолетками не раз устраивал засаду на повороте. Там поезд замедлял ход, и они, выскочив из кустов, облепляли заднюю площадку последнего вагона. А потом, корча рожи приближавшемуся кондуктору, горохом сыпались под невысокий откос и с хохотом и индейским улюлюканьем мчались к озеру, чтобы обкидать шишками какую-нибудь амурничающую парочку на водном велосипеде. Да, в парке было обширное искусственное озеро, и хоть купаться там запрещалось, они умудрялись-таки забраться в воду и от всей души обрызгивали друг друга…

В парке было тихо. Талбот свернул с центральной аллеи и уже довольно долго шел по тропинке, направляясь к озеру, но ему пока никто не встретился. Короткими сериями постукивал среди листвы невидимый дятел, в траве, словно тренируясь, совершали пробежки пышнохвостые белки. Кое-где кусты дугой отступали от тропинки, предоставляя место полянам с обязательным бревном-лавкой, пнями-столиками и пнями-табуретками, и урной в виде пенька поменьше, с удаленной сердцевиной. На одну из таких полян Талбот и променял свою тропинку. Оседлал бревно, широко расставил ноги и уперся ладонями в колени. И принялся бродить неспешным взглядом по стволам и ветвям, постепенно впадая в некое подобие нирваны. Вокруг по-прежнему царила тишина, исключающая всякую мысль о присутствии здесь кого-либо еще. Поэтому прозвучавший за спиной Талбота негромкий мужской голос оказался полной неожиданностью.