Тайны дворцовых переворотов

Вечером Миних в компании с Левенвольде отужинал у регента. За столом «обыкновенно… болтливый герцог едва ли вымолвил слово. Чтобы сколько-нибудь оживить присутствующих… фельдмаршал стал рассказывать о сражениях… в которых бывал в течение сорокалетней службы. Под конец граф Левенвольде совершенно ненамеренно спросил его: „Случалось ли ему быть в деле ночью?“ Странность такого несвоевременного вопроса при данных обстоятельствах несколько поразила фельдмаршала, но он скоро пришел в себя и, оправившись, отвечал с напускным равнодушием, что при множестве дел, в которых ему довелось бывать, конечно, находилась работа для любого часа суток, так как время схватки нередко зависит от неприятеля… Герцог, лежавший на диване, при вопросе графа Левенвольде несколько приподнялся и, опираясь на локоть, поддерживая голову рукою, оставался в этой позе и в глубокой задумчивости с четверть часа».

Ближе к полуночи гости разъехались по домам. Бирон лег спать. А Миних после короткого отдыха в два часа ночи с адъютантом Манштейном устремился в Зимний дворец. Разбудил Анну Леопольдовну, сформировал из преображенцев – офицеров и солдат дворцового караула – особый отряд и с благословения матери императора повел гвардейцев по Миллионной улице в сторону Летнего сада. На охраняемую однополчанами территорию мятежники проникли обманом: Манштейн предупредил часовых, «что фельдмаршал идет с конвоем принцессы Анны Леопольдовны, которая и сама следует за ним в карете, дабы сообщить регенту известия чрезвычайной важности для всей России». Естественно, офицеры и нижние чины Преображенского полка адъютанту шефа и тем более самому главному командиру не перечили. Манштейн с гренадерами беспрепятственно вошел в сад, затем во дворец, отыскал спальню Бирона и арестовал регента. Хотя заговорщики и ввели в заблуждение стражу Летнего дворца, караульные на товарищей не обижались, искренне обрадовавшись падению ненавистного временщика^{90}.

Правда, провозглашение герцогини Брауншвейгской правительницей служивые, как и горожане, восприняли спокойно, без какого-либо энтузиазма. Чтобы убедиться в этом, сравним описание Я. П. Шаховским двух событий – объявления Анны Леопольдовны регентшей и Елизаветы Петровны императрицей. Свидетельство первое: «…я… спешно оделся и ко дворцу приехал; увидел множество разного звания военных и гражданских (городских) жителей, в бесчисленных толпах окружающих дворец, так что карета моя, до крыльца не возмогши проехать, далеко остановилась, а я, выскоча из оной, с одним провожающим моей команды офицером спешно продирался сквозь людей на крыльцо, где был великий шум и громкие разговоры между оным народом». Отрывок второй: «…я… увидел многих по улице мимо окон моих бегущих людей необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал… Хотя ночь была тогда темная и мороз великий, но улицы были наполнены людьми идущими к цесаревнинскому дворцу, а гвардии полки с ружьем шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни; а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреться, причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: „Здравствуй наша матушка императрица Елисавета Петровна!“ воздух наполняли. И тако я до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышел из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую с крыльца лестницу»^{91}.

Почувствовали разницу между двумя реакциями населения на торжество одной и триумф другой? Характерно замечание о «грубых словах». Оно означает такую большую плотность заполнения набережной и смежных с ней улиц, что протиснуться через это человеческое море без работы локтями, взаимных толчков и, разумеется, крепких выражений в адрес соседа представлялось невозможным. А кроме того, фраза намекает на ту редкую степень народного ликования, какая наблюдается в исключительных обстоятельствах, когда различия в сословном и имущественном положении собравшихся никого не интересуют. Упомянутая выше разница в конечном итоге и предопределила печальный итог двенадцатимесячного правления юной герцогини Брауншвейгской.

* * *

Легко вообразить, с каким настроением Елизавета Петровна встретила утро 9 ноября: с досадой на себя за допущенный просчет и с величайшим раздражением на тех, кто по недомыслию все испортил, втравив в авантюру наивных родителей императора. Цесаревна не прятала свою ярость от конфидентов, отголоски которой слышатся в «горьких жалобах» Лестока Шетарди. 15 ноября врач побывал у посла и «разразился тысячами проклятий против фельдмаршала Миниха», арестовавшего Бирона. Как докладывал маркиз 18 (29) ноября в Версаль, речи лейб-медика заставили его «думать, что… принцесса лишилась всего с опалой регента». Полагаю, читатель понимает, что под «всем» француз имеет в виду, конечно, не симпатии и доброту герцога Курляндского к дщери Петровой, а утраченные надежды честолюбивой дамы на скорое и законное обретение власти^{92}.

Увы, но медвежья услуга покорителя Очакова той, кому она в принципе не очень-то и требовалась, в одночасье втоптала в грязь правовые гарантии стабильности политической системы России и ограничила цесаревне поле для маневра единственным вариантом – насильственным. И, в общем-то, Елизавете Петровне ничего не стоило поднять роту гвардейцев того или иного полка, добиться назначения в дворцовый караул самых верных офицеров и сообща с ними и нижними чинами изгнать из Зимнего дворца Анну Леопольдовну. Однако дочь Петра Великого смотрела дальше многих горячих и темпераментных сподвижников, рвавшихся в бой немедленно. Отнять бразды правления у племянницы с сыном нетрудно. А вдруг потом кому-то взбредет в голову так же играючи низложить преемницу государя-малютки? Поэтому, прежде чем звать на подмогу солдат с их командирами, цесаревне следовало изыскать средство, которое как надежный заслон преградит путь приверженцам других претендентов на российскую корону. Вот на этот «черный день» красавица и приберегала запасной вариант, намереваясь остудить пыл потенциальным заговорщикам впечатляющей картиной народной революции, вынуждающей регентшу с августейшим младенцем отречься от власти в пользу тетушки. Очевидное каждому волеизъявление нации мгновенно сооружало перед прочими кандидатами непреодолимую стену, ибо им для достижения цели надлежало учинить что-нибудь аналогичное.

Впрочем, Россия ноября 1740 года сильно отличалась от Англии 1688 года, с которой брала пример почитательница Вильгельма Оранского. Перспектива вспыхнуть изнутри империи тогда не грозила, а Анне Леопольдовне вполне хватало ума ни с кем не конфликтовать по-крупному. Что же делать? Елизавета нашла решение, хотя, честно говоря, не слишком красившее репутацию прямой наследницы победителя при Полтаве и Гангуте. Но с другой стороны, то, с каким искусством (и политическим, и артистическим) цесаревна сумела выжать из враждебных России государств конкретную поддержку собственным амбициозным планам, причем без ущерба для себя и родной державы (не считая тягот двухлетней войны со Швецией), достойно если не восхищения, то уж точно похвалы. Главная идея грандиозного проекта заключалась в том, чтобы стремительным вторжением шведской армии через Выборг на Петербург – под флагом спасения россиян от иноземного ига и возведения на трон потомков царя-реформатора – подтолкнуть жителей столицы к массовым антинемецким демонстрациям, к которым непременно бы примкнула гвардия. Столь мощное давление снизу неминуемо обрекало Анну Леопольдовну и мальчика-императора на «отставку». Вакантное место, естественно, заняла бы счастливая соперница племянницы – Елизавета Петровна.

Подражая голландскому штатгальтеру Вильгельму Оранскому, молодая женщина упускала из виду, что в 1688 году не высадка в Торбейской бухте чужеземцев подвигла британцев на признание королем мужа Марии Стюарт, а нежелание Якова II прислушиваться к мнению подданных. В России 1740 года основания для политической революции на манер Славной английской совершенно отсутствовали. Спровоцировать толпу и солдат на бунт мог разве что внезапный арест всеобщей любимицы или сокрушительное поражение русской армии от шведов. И то и другое казалось маловероятным. Тем не менее принцесса упорно игнорировала все просьбы об ударе исподтишка, пока хотя бы один шанс из ста позволял надеяться на идеальное развитие событий.

Осуществление тайной операции, в которой ведущая – военная – роль отводилась Швеции, а вспомогательная, финансовая – Франции, началось в пятницу 14 ноября 1740 года. Цесаревна под благовидным предлогом уклонилась от визита вежливости французского посла, после чего в субботу Иоганн Лесток лично извинился перед Шетарди за нелюбезный прием накануне и вслед за этим разговорился с дипломатом о текущем политическом моменте. Изумив маркиза вышеупомянутыми тирадами в адрес Миниха, лейб-медик заявил собеседнику, что его госпожа при определенных авансах из-за рубежа готова покарать врагов Бирона.

Удивленный француз предпочел не торопиться с ответом и дождаться формального приглашения к диалогу. Пауза продлилась больше месяца. Тем временем посол уведомился от шведского коллеги, что тот проконсультировался с хирургом цесаревны относительно участия Швеции в одном весьма заманчивом мероприятии. Затем на Рождество к маркизу пожаловал обер-гофмаршал Левенвольде. По ходу разговора гость упрекнул иноземца: нехорошо, мол, поступаете; сетовала мне утром великая княжна Елизавета, что избегаете встреч с ней. Галантный француз разгадал скрытый в словах вельможи подтекст, и на другой день, 26 декабря, пообщался с умной и очаровательной принцессой. Условия заключения трехстороннего пакта о сотрудничестве партнеры обсудили 2 января 1741 года, когда Эрик Нолькен и Иоахим Шетарди, наряду с другими дипломатами, по очереди поздравили будущую союзницу с Новым годом и поэтому могли пробыть во дворце у Красного канала дольше обычного.

Об итогах предварительного обмена мнениями барон и маркиз информировали Стокгольм и Париж, а перед Елизаветой встал вопрос – подписывать или нет проект официального обращения к Фридерику I и сейму, который преподнес предприимчивый швед: «Я поручаю и разрешаю господину] Нолькену, чрезвычайному посланнику шведскому при русском дворе ходатайствовать от моего имени перед Е[го] В[еличеством] королем и королевством шведским об оказании мне помощи и необходимого содействия для поддержания моих неотъемлемых прав на всероссийский престол… Я одобряю и одобрю все меры, какие Е[го] В[еличество] король и королевство шведское сочтут уместным принять для этой цели, и обещаю, в случае, если Провидению… угодно будет даровать счастливый исход задуманному плану, не только вознаградить короля и королевство шведское за все издержки этого предприятия, но и представить им самые существенные доказательства моей признательности»^{93}.