Тайны дворцовых переворотов
Шрифт:
Молодая царица нейтрализовала потенциальную угрозу, и помог ей в этом родной отец. Государыня извлекла из архива подзабытый брачный контракт своей сестры от 24 ноября 1724 года и запустила в оборот уже вроде бы утративший актуальность первый секретный артикул из трех прилагавшихся к договору: «Хотя пресветлейшая княгиня… Анна… отрицалась и ренунцировала на все права, претензии и притязания так в деле наследия, как и во всем протчем, на корону и Империю всероссийскую и оная ренунция такожде от светлейшаго князя и государя Карлуса Фридериха, герцога Шлезвиг-Голштинского апробована… однакож, Его Императорское Величество всероссийский чрез сие именно выговорил и себе предоставил, что, ежели он в какое ни на есть время за благо изобретет и Его Величеству угодно будет одного из урожденных Божеским Благословением из сего супружества принцов к сукцессии короны и империи всероссийской назначить и призвать, то Его Императорское Величество в том совершенную власть и мочь иметь будет. И яко же и светлейший герцог и его будущая пресветлейшая супруга чрез сие обязуются и обещают, что оные в том случае таго от Его Величества таким образом назначенного принца
Одним ловким маневром императрица крепко связала руки мнимым и подлинным авантюристам из Голштинии. Договор есть договор, и тринадцатилетнему герцогу Голштинскому никуда не деться: он приедет в Россию, чтобы стать «сукцессором» нынешнего монарха – Елизаветы Петровны. В итоге религиозный аспект больше не испортит настроение русской царице, ибо из двух юридических актов – завещания и контракта – с момента вызова принца в Санкт-Петербург явным приоритетом обладало брачное соглашение. Во-первых, оно натри года старшетестамента Екатерины. Во-вторых, в части, касающейся сына Анны Петровны, первым вступил в силу именно секретный международный протокол, когда основания для реализации восьмой статьи завещания по-прежнему отсутствовали. Следовательно, юный герцог отныне даже после церемонии миропомазания в греческую веру должен подчиняться предписаниям брачного контракта матери, то есть считаться законным наследником императрицы Елизаветы Петровны, и не более того. Впрочем, в свою очередь, и государыня с той минуты не вправе без согласия принца завещать российскую корону кому-либо другому, кроме него. Аккуратные немецкие партнеры обязательства, взятые на себя, исполнят в кратчайшие сроки и без малейшего ропота. 5 (16) февраля 1742 года Брюммер и Берхгольц привезут герцога Голштинского в Петербург. Российская сторона тоже не ударит лицом в грязь: 7 (18) ноября 1741 года императрица пожалует Карлу-Петру-Ульриху титул великого князя Российской империи и, невзирая на размолвки с племянником и разочарование в умственных и нравственных достоинствах принца, сохранит за ним право взойти на российский престол вслед за ней.
Таковы правовые коллизии воцарения дочери Петра Великого. Насколько успешно она преодолела все препятствия, стоявшие у нее на пути, судить читателю. На мой взгляд, придраться практически не к чему. Комбинация в целом продумана отлично и весьма удачно реализована. А главное, несмотря на ряд осложнений, возникших не по вине Елизаветы, принцесса сумела достичь заветной цели, удержавшись в рамках закона и не превратившись в узурпаторшу, хотя внешне триумф цесаревны, конечно же, очень напоминал нелегитимную акцию.
1762 год. Панин и Екатерина
Важнейшим искажением при описании Славной революции 1762 года является умаление роли Никиты Ивановича Панина, обер-гофмейстера цесаревича Павла Петровича. Обычно его считают незадачливым соперником Екатерины Великой, которого та мастерски перехитрила в месяцы, предшествовавшие перевороту. При этом почти никто не задумывается о том, что, во-первых, политический талант Панина на голову превосходил аналогичные способности Екатерины, а значит, обыграть такого противника мать цесаревича могла только случайно. Во-вторых, план Панина по возведению на престол вместо отца сына, а не матери, был куда реалистичнее и приемлемее для российского общества, чем честолюбивые стремления супруги Петра III. И, следовательно, приобрести титул самодержавной царицы, а не регентши при императоре Павле, она опять же имела шанс лишь при очень благоприятном развитии событий, каковые и произошли в ночь с 27 на 28 июня 1762 года.
Сейчас историки располагают всеми необходимыми источниками, в подавляющем большинстве опубликованными, чтобы понять мотивы поведения всех центральных фигур заговора, отличить в их свидетельствах и свидетельствах иных очевидцев сообщения о подлинных фактах от невольных ошибок, а то и прямой лжи, и реконструировать истинную картину воцарения Екатерины II. Разумеется, предварять хронику поединка двух выдающихся «вождей» за лидерство должна характеристика правления преемника императрицы Елизаветы – несчастного Петра III Федоровича.
Молодой император вступил на трон в рождественский вечер, 25 декабря 1761 года. Условия договора от 24 ноября 1724 года российская сторона исполнила в точности. Никто и ничто не помешало племяннику государыни из Голштинии занять ее место. Однако миновало шесть месяцев, и Петр III утратил вначале власть, а четыре дня спустя, 3 июля, и жизнь. Почему?
В принципе переворот 28-29 июня 1762 года решал ту же задачу, что и прежние революции, потрясшие Россию после смерти Петра Великого: помог человеку, умеющему управлять, добиться соответствующего своему дарованию положения и очистить политический олимп пусть от законного, но бездарного или менее искусного соперника. Ведь и Петр II, и Анна Иоанновна, да и Анна Леопольдовна тоже вознеслись на вершину властной пирамиды не по собственному желанию и не в силу призвания, а благодаря простому стечению обстоятельств наряду с умными советами верных сторонников. В итоге император, императрица и отчасти регентша не столько четко и эффективно координировали деятельность царских министров, сколько мешали им личной некомпетентностью, ленью и капризностью трудиться на пользу Отечества с максимальной самоотдачей.
Аналогичная игра судьбы даровала российский скипетр немецкому герцогу Карлу-Петеру-Ульриху в канун
нового, 1762 года. Не опасайся Елизавета Петровна того, что племянник в любой момент может составить ей конкуренцию (перейдя в православие), никто бы и не подумал торопиться с приглашением юного князя в Петербург. Сперва к нему присмотрелись бы, изучили характер, склонности, привычки и, обнаружив отсутствие у подростка управленческого таланта, преспокойно позволили бы принцу в 1751 году короноваться в Стокгольме, после чего тот окончательно потерял бы право претендовать на российский скипетр (см. 8 статью завещания Екатерины I). Но, как читатель уже знает, дщерь Петрова никогда не полагалась на русский «авось», а все тщательно просчитывала. Вследствие этого сын Анны Петровны и удостоился чести возглавить огромную империю. Честь же превратилась в тяжкую ношу, нести которую августейший родственник царицы не имел сил.Потому-то тетушка специально для недалекого преемника сформировала хорошую, дееспособную команду помощников. Д. В. Волкову, А. П. Мелыунову, А. И. Глебову и Н. Ю. Трубецкому надлежало опекать внука Петра Великого, фактически взяв на себя заботы о сохранении в российском государстве стабильности. И молодое окружение тридцатилетнего царя не подкачало (Н. Ю. Трубецкой, как старший по возрасту и более опытный царедворец, при необходимости охлаждал пыл младшего поколения){114}. Вчерашние обер-прокурор Сената (Глебов), директор Сухопутного Шляхтетского корпуса (Мельгунов), секретарь Высочайшей Конференции (Волков) сделались самыми влиятельными чиновниками в стране и наиболее доверенными советниками императора, к рекомендациям которых Петр Федорович неизменно прислушивался, если, конечно, они не затрагивали непосредственных интересов и пристрастий государя. На беду монарха, его волновали темы, воспринимавшиеся российским обществом с тем же пристальным вниманием: внешняя политика, военная сфера, религия и отношения царственных супругов.
«Похабный» мир с Пруссией, лихорадочная подготовка к войне с Данией, слепое копирование прусских методов при реорганизации армии, презрительное равнодушие к православию, граничащее с оскорблением чувств верующих, публичные ссоры с женой и демонстративные ухаживания за фавориткой Елизаветой Романовной Воронцовой, награжденной высшим дамским орденом Святой Екатерины… Подобное поведение, естественно, серьезно подорвало авторитет Петра III, о чем наглядно свидетельствуют воспоминания современников: «…ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его, которые чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все, будучи крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и, жалея о ожидаемом потерянии Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю прусскому, на ненависть и презрение его к закону (т. е. к православной вере. – К.П.), а паче всего на крайнюю холодность, оказываемую государыне, его супруге, на слепую его любовь к Воронцовой, а паче всего на оказываемое от часу более презрение ко всем русским и даваемое преимущество пред ними всем иностранцам, а особливо голштинцам, – отваживались публично и без всякого опасения говорить и судить, и рядить все дела и поступки государевы. О государыне же императрице, о которой носилась уже молва, что государь вознамеривается ее совсем отринуть и постричь в монастырь, сына же своего лишить наследства, – изъявлять повсюду сожаление и явно ей благоприятствовать». Таково признание нейтрального наблюдателя – Андрея Тимофеевича Болотова.
А вот мнение не любившего кривить душой Якова Петровича Шаховского, уехавшего после отставки весной 1762 года в Москву: «Хотя иногда происходящие тогда многие в публике о славном управлении и произведении государем императором Петром III государственных дел переговоры, также и от моих приятелей из Петербурга о малослыханных прежде и удивления достойных его поведениях уведомления, по истинной моей к отечеству любви, производили в духе моем сожалительные и печальные сочувствования, но я скоро те прогонял, несомненно веруя, что такие дела по воле и учреждению Всевышнего… происходить будут до определенного Им времени, а не всегда»{115}.
Князь, судя по всему, употребил словосочетание «о славном управлении» по инерции, из уважения к высокому месту, которое занимал Петр Федорович Голштейн-Готторпский. Впрочем, отчасти такая характеристика шести месяцев царствования Петра III справедлива – из-за тех реформ, что осуществили елизаветинские «птенцы» в январе – феврале 1762 года. Именно благодаря активности и усидчивости Волкова, Мельгунова и Глебова – подлинных авторов знаменитых манифестов об упразднении Тайной канцелярии, секуляризации монастырских земель, о вольности дворянства и т. д. – молодой государь какое-то время купался в лучах славы мудрого правителя. Однако стоило голштинскому герцогу внести собственную лепту в «государственные дела», его популярность, с таким трудом заработанная царскими министрами, в течение нескольких недель упала до нуля. И, как ни старался неофициальный премьер-министр России (в должности тайного секретаря) Дмитрий Васильевич Волков спасти ежедневно ухудшавшуюся ситуацию, упрямство государя, спешившего с объявлением войны Дании и разводом с ненавистной женой, подобострастно унижавшегося перед недавним врагом – Фридрихом II, губило в зародыше все усилия по предотвращению надвигавшейся катастрофы{116}. Причем Петр III даже не понимал, что стремительно теряет точки опоры. В нем разочаровались придворные, генералитет, духовенство, офицерский корпус, нижние чины гвардии и армейских полков. Наконец, и простой обыватель отвернулся от помазанника Божьего. А помазанник, нисколько не колеблясь, по-прежнему гнул раздражавшую подданных линию на войну, на развод и на расстановку по высшим государственным постам привезенных из Германии протестантских родственников, рискуя в один прекрасный день напороться на всеобщее неповиновение своим приказам.