Тайны государственных переворотов и революций

В январе 1947 года, после ряда грубых провокаций, в том числе и вторжения английских военных судов в албанские территориальные воды, правительство Великобритании обратилось с жалобой в Совет безопасности ООН на угрозу миру и национальной безопасности со стороны Албании. Рассмотрение этой кляузы подтвердило беспочвенность английских обвинений. Выступая в Совете безопасности, советский представитель А. А. Громыко заявил, что английские обвинения являются абсолютно необоснованными и что у Совета безопасности нет оснований признать Албанию виновной. Советский Союз наложил вето на представленную Англией анти-албанскую резолюцию. Однако Западные державы, используя большинство в Совете безопасности, протащили рекомендацию рассмотреть англо-албанский конфликт в Международном суде.

В апреле 1949 года Международный суд в Гааге признал недоказанным обвинение Албании в том, что она будто бы установила мины в проливе Корфу. В то же время суд заявил, что «албанские власти не могли не знать об их наличии». На этом основании большинством голосов Албанию признали ответственной за гибель английских эсминцев. 5 судей из 16, в том числе представители СССР, Польши и Чехословакии, не согласились с этим произвольным решением и записали свое особое мнение.

В декабре 1949 года суд, превысив юрисдикцию этого органа ООН, установил, что Албания должна выплатить Англии компенсацию в сумме свыше 840 тыс. фунтов стерлингов. Албанское правительство признало это решение незаконным и отвергло его. На протяжении последующих лет Албания неоднократно поднимала вопрос о возвращении принадлежащего ей золота. Газета «Зери и популлит» в мае 1980 года писала, что албанское правительство в свое время всенародно объяснило полную невиновность страны в так называемом инциденте и в ущербе, понесенном английскими кораблями в проливе Корфу, и что правительство и албанский народ никогда не признавали и не признают решения Международного суда в Гааге по этому вопросу. В ноябре 1981 года на VIII съезде Албанской партии труда было вновь подчеркнуто; английское правительство должно немедленно вернуть золото Албании вместе с процентами за произвольное использование.

Судоплатов П. Разведка и Кремль. — М.: ТОО «Гея», 1996.

Миткевич Г. Злоключения албанского золота //Новое время. — 1986. — № 2.

Справка о золоте // Ивестия. — 1992. — № 41.

ЧАСТЬ V ИСТОРИЯ в ЛИЦАХ

НЕСТОР МАХНО

В списке первых награжденных орденом Красного Знамени четвертая строка густо замазана черной краской. Под ней прячется неожиданная, непривычная для советского человека фамилия — Махно.

Есть натуры, на которых едва ли не с младенчества запечатлевается знак их дальнейшей судьбы. К ним принадлежал Нестор Махно. Те, кто знал его в детстве, отмечали всегда недоброе выражение его маленьких, но необыкновенно блестящих глаз. Взгляд мальчика не каждый человек мог выдержать, чувствовал себя под ним неуютно, невольно стушевывался.

Впоследствии, на каторге, отпетые уголовники боялись взгляда Махно. Они, признающие лишь грубую силу, тем не менее опасались связываться с этим тщедушным молодым «хохлом» — такая поистине сатанинская злоба, ненависть ко всем сквозила у него в глазах.

Да и поведением будущий батька Махно еще в детстве резко выделялся среди одногодков. 11-летним, в 1895 году, определили его мальчиком для услуг в галантерейный магазин в Мариуполе. Требования известные — быстро поднести, унести, улыбаться старшим и покупателям, приятно произносить «чего изволите?». Ничего этого у Нестора не получалось. От злобного его взгляда покупатели шарахались, даже с приказчиками и хозяином был он груб. Мог бросить работу и сутками слоняться в порту или по базарам. Секли, конечно, а он отрезал пуговицы на костюмах приказчиков, добавлял касторовое масло в хозяйский чай, высекшего его приказчика, пожилого человека, облил кипятком, так что тот попал в больницу, а когда хозяйка схватила его за ухо, до крови искусал ей руки. На дух не переносил этот мальчуган какого бы то ни было принуждения над собой. Это было у него в крови.

Отец оказался вынужден забрать Нестора из магазина и определил его в типографию учеником наборщика. Труднообъяснимо, но в тогдашних типографиях трудилось много революционеров всех оттенков и мастей. В итоге, была это случайность или перст судьбы, но маленький Нестор Махно очутился среди анархистов и эсеров. Анархист Волин обучал его ремеслу наборщика, а заодно учению Бакунина и Кропоткина, а эсер Михайлов, опекавший Нестора после ареста Волина, давал ему уроки конспирации и внушал, что только крестьянин способен изменить жизнь к лучшему. В этой среде Нестор почувствовал себя как рыба в воде, даже привычку к бродяжничеству позабыл. Во-первых, ему понравилась профессия наборщика, он очень быстро научился бегать пальцами по клеточкам наборной кассы и тем заслужил уважение рабочих, во-вторых, елеем на душу было ему учение анархистов о недопустимости всякого принуждения, первоочередной важности желаний и потребностей человека. Индивидуум, его запросы и капризы — все, а государство, которое мешает индивидууму поступать по-своему ради общей пользы, — враг, которого нужно уничтожить. Все просто, понятно и соответствует природному чутью и наклонностям Нестора.

В 16 лет он начал по вечерам заниматься в местном драматическом коллективе, который на деле был лишь ширмой для организации революционеров-анархистов «Союз бедных хлеборобов».

«В целях установления социальной справедливости» в 1905–1906 годах они совершили несколько удачных налетов на местных богачей, «экспроприированное» добро раздали бедным. Но на след группы напал полицейский пристав Караченцев.

Неизвестно, участвовал ли Махно лично в убийстве пристава, но, арестованный, он сразу взял всю вину на себя и спас тем самым товарищей. Ему, как несовершеннолетнему, смертную казнь заменили 20 годами каторги.

Почти 10 лет провел Нестор Махно на Акатуе.

Заключенным он был беспокойным, много раз пытался бежать, стойко переносил карцер и плети. Не имея достаточно физической силы, все же приобрел среди уголовников авторитет благодаря своему неистребимому свободолюбию, исключительной жестокости и гипнотическим способностям. Отпетым бандитам не могло не понравиться, что он сбегал, правда в конечном счете безрезультатно, прямо на глазах у охраны. Один раз его нашли спустя несколько суток после побега в сарае с дровами. И он, хотя был порядком обессилен, долго отбивался топором, многих ранил. Чудом взяли живым.

Сам Махно называл себя революционером-анархистом, власти предреволюционной России считали его опасным уголовником. Эта сложившаяся еще до октября 1917 года и Гражданской войны — его звездного часа — двойственность восприятия Махно сохранилась навсегда. Маркс говорил, что о человеке нужно судить по его поступкам. Поступки, из-за которых Махно угодил на каторгу, носят явно уголовный характер. Но в том-то и парадокс истории, отразившийся и на оценке личности Махно, что теории, которыми руководствовались не только анархисты, но и народовольцы, их преемники эсеры, большевики, оставляли большой простор для проявления чисто уголовных устремлений.

Как ни отличались эти революционные теории друг от друга, один постулат был общим для них — а впоследствии и для нацистов, и для коммунистов — «цель оправдывает средства». Еще предтеча народовольцев Сергей Нечаев считал не только допустимым, но и необходимым убийство, шантаж, кровавую круговую поруку между революционерами для достижения ими своей цели. «Он (революционер) знает только одну науку, науку разрушения… Он презирает общественное мнение… Он презирает и ненавидит общественную нравственность… Все изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены единой холодной страстью революционного дела… Особо зверских злодеев для пользы дела убивать не сразу… Высокопоставленных скотов надо эксплуатировать, опутать, сбить с толку и, овладев их грязными тайнами, сделать своими рабами.» Это все из «Катехизиса революционера» С. Нечаева. Народовольцы считали допустимым для добычи денег на теракты грабить банки, правда, не всегда умели находить общий язык с уголовниками. Зато это хорошо получалось у большевиков. А уж анархисты, с их поэтизацией свободы личности от государства, прямо облагораживали своей наукообразной теорией воровскую мораль, основной принцип которой — полное отстранение вора от государства.

Бунтарские, по сути своей преступные, наклонности Махно как нельзя лучше укладывались в рамки анархистского учения, ничуть не препятствовали ему примкнуть в случае надобности к большевикам, равно как и стать их врагом, что и подтвердилось в дальнейшем. Ибо как для вора не существует понятия патриотизма или партии, а есть свой воровской закон, так и для анархиста свобода личности выше партий, морали и властей.

Так кем все же был Махно — революционером или разбойником? И тем и другим, ибо эти понятия взаимопроникающие и взаимно дополняющие друг друга.