Тайны и судьбы мастеров разведки

Первую скромную журналистскую лепту в работу по прояснению кое-каких установочных, как говорят в раз­ведке, данных на Вальтера Стеннеса мы уже внесли. На­чиналась же эта работа в 1939 году с сообщения советского разведчика Николая Тищенко, работавшего в ту пору под дипломатическим прикрытием в гоминьдановском Ки­тае. Перед первой конспиративной встречей с немецким любимцем Чан Кайши он направил в Москву шифротелеграмму. «Прошу проверить Вальтера Стеннеса по учетам Центра и высказать ваши соображения о целесообразности установления с ним контакта» — вот главное, что волно­вало Тищенко.

Стеннес отнюдь не запутался в сетях советской развед­ки. Но он осторожно, через посредника, давал понять, как следовало из сообщения Тищенко, что сам был бы не прочь прибиться к нашему берегу. К донесению из Китая в Центре отнеслись с особым вниманием. Начальник разведки Павел Фитин дал указание поднять дела по Германии и составить справку на Стеннеса. Выполнить задачу, вероятно, было не­сложно: разведка, оказывается, долго присматривалась к Стеннесу как к одному из возможных лидеров антигитлеровской оппозиции. Я не видел ту справку, но теперь это, пожалуй, неважно. Я не без оснований осмелился предположить, что моя газета получила куда более богатый материал о Сгеннесе, о том, кем и (что особенно важно) каким был этот человек. Я надеялся, что разведчиков мое заявление не обидит. В про­тивном случае не стоило бы и браться за перо.

Делить Стеннеса нам незачем. И я не могу не пере­сказать фрагменты ключевого для нашей истории диалога Тищенко и Стеннеса во время их первой конспиративной встречи. Она состоялась 14 марта 1939 года на квартире у немца. Первые фразы — светский разговор о политической погоде, зондаж. Почувствовав взаимопонимание, Стеннес стал более конкретен.

—Я считаю своим долгом предупредить вас, что Герма­ния активно готовится к войне против СССР. Моя инфор­мация основывается на достоверных источниках.

— Что вас побуждает к подобной откровенности? Вы понимаете, что я должен задать этот вопрос? — сказал Тищенко и, выслушав собеседника, подытожил:

— Я понял: цель вашей жизни — уничтожить режим Гитлера.

— Но не только это. Когда Гитлер будет низвергнут, необходимо, учитывая особенности нынешней междуна­родной обстановки, заключить союз, какое-то соглашение между Германией, СССР и Китаем. Этот альянс станет базой их успешного экономического развития, без каких-либо территориальных притязаний с чьей бы то ни было стороны.

Стеннес еще долго делился своими планами на случай развязывания Гитлером новой мировой войны. Тищенко находил в них немало здравого смысла. Но особый инте­рес у него вызвало последовавшее вслед за этим открытое предложение сотрудничества.

— В мои обязанности советника Чан Кайши входит также руководство его разведкой, — сказал Стеннес. — Я обмениваюсь здесь информацией с представителями разведок США, Англии и Франции. Я мог бы на «джентль­менской» основе делиться ею и с Советским Союзом, но не раскрывая моих источников. Мой опыт подсказывает, что так будет наиболее безопасно для всех.

— Нам нужны союзники в борьбе против Гитлера, и в вашем лице мы видим единомышленника и друга. Что же вы хотите взамен? У нас деловой разговор, и мой вопрос, надеюсь, не выглядит неуместным.

— За все, что я буду вам передавать, я прошу только одного: помочь мне проехать в Европу через СССР, когда для этого наступит время.

Понятно было, что Стеннес кое-что не договорил, рас­считывая на сообразительность партнера. Но в Москве после тщательного анализа сочли его предложение искрен­ним. На Лубянке завели личное дело особой секретности, закодировав его как Друг.

.. .Если б наша разведка выбрала для Стеннеса его са­мый первый «псевдоним», это, право, была бы не меньшая головоломка для противника. В начале Первой мировой войны Стеннес заработал кличку Мэри, чем был обязан добродушным окопным зубоскалам. Собственно, в мо­лоденьком лейтенанте не было ничего женоподобного, если не считать женского имени в ряду прочих, мужских. Кстати, Мария — нормальное, обычное второе или третье имя для мальчика, родившегося в католической семье, где неизменно царит культ Пресвятой Девы. Но за это имя Стеннеса постоянно дергали, как девочку за косичку. Страсть лейтенанта к трофеям стала новой мишенью для острот. Стеннесу всегда было важно собственноручно убедиться в надежности и удобстве оружия и снаряжения британских «томми». В итоге Мария «стала» Мэри. А еще его называли Лейтенант Аист — за долговязость и худобу. Но эти ярлыки приклеились к нему ненадолго.

В одном из боев Стеннес получил ранение в ногу. При­казав денщику оставаться на передовой, он сам дополз до лазарета. И уже на следующий день — и все последующие недели, пока не зажила рана, — он по-стариковски ковылял с палочкой от полевого госпиталя до своего окопа. С тех пор сослуживцы называли его не иначе как Старик. И в этом уже не слышалось ни капли иронии, равно как и па­нибратства. В конце концов, девятнадцатилетний Старик уже десять лет не снимал военной формы, впервые приме­рив ее еще мальчиком в Королевском прусском кадетском корпусе.

Тут как-то в популярной газете автор отрапортовал: Стеннес — «отпрыск известного германского аристокра­тического рода». Насколько это соответствует действитель­ности, можно судить хотя бы по тому, что у рода Стеннесов не было даже фамильного герба. Л в аристократических кругах, знаете ли, положение обязывает. Никакой «голубой крови», никаких дворянских «фон» и «цу» в фамилиях ни по отцовской, ни по материнской линии. Отец Вальтера был чиновником, как бы сказали у нас, районного масштаба. Однако в роду Стеннесов можно отыскать не только чи­новников, но и бравых вояк. Отсюда известность семьи в офицерских кругах и вполне логичное зачисление мальчика в кадетский корпус. Вот там из него и делали аристократа. Учили не только военному делу, но и, к примеру, тому, как правильно надевать перчатки, как входить в ресторан, а танцы преподавал знаменитый балетмейстер Берлинской оперы. Все это, правда, не очень пригодилось Стеннесу в окопах. Но воспоминания о тех годах остались самыми теплыми.

Я не случайно заговорил о детстве: оно многое предо­пределяет. В этом был убежден и сам Стеннес: «Мое детство было исполнено счастья, поэтому я и вырос счастливым человеком. Может быть, с Геббельсом мы и не понимали друг друга из-за того, что он никогда не был счастлив — только удачлив. Он был озлоблен из-за своей колченогости, из-за несложившихся отношений с католицизмом (его ведь воспитывали как будущего священника), но более всего из-за пережитой в юные годы бедности, которую он никогда не мог забыть. Он был, безусловно, самым способным пар­тийным фюрером. У него был шарм, очень много шарма. Но юность оставалась для него открытой раной. Какое-то время мы тесно сотрудничали, но смотрели на все вещи под противоположными углами зрения, и не было никакой надежды, что мы когда-нибудь поймем друг друга».

О том, как воевал Стеннес, в германской армии ходили легенды. Но при всем его бесстрашии, как ни странно, воевал он без ненависти. Был случай, когда британцы по­сле очередного боя бросили на простреливаемой со всех сторон ничейной земле двух своих убитых офицеров. По приказу Стеннеса его солдаты соорудили трехметровый дубовый крест — настолько тяжелый, что поднять его можно было только вчетвером. Под прицелами неприяте­ля сорвиголовы из роты Стеннеса выползли с крестом из окопа, дотащили его до места гибели англичан и, вырыв могилы, похоронили их.