Тайны острова Эль-Параисо

Эпизоды, подобные описанному, случались в нашей повседневной жизни не часто, но они скрашивали и смягчали то несколько подавленное состояние духа, которое вызывалось безнадежностью положения Омара-Али.

Рельеф подводной местности, по которой, между тем, продвигался "Брами", продолжал оставаться благоприятным, и Грэнси жаждала сейчас только одного - чтобы такая удача сопутствовала нам и дальше.

Подводное плато, по которому мы продвигались, постепенно понижалось. Ничто не нарушало нормального течения жизни на борту "Брами". Каждый занимался своим делом, и поскольку до тех широт, которые принято считать приполярными, оставалось еще немалое расстояние, мысль о том, что произойдет, когда мы, наконец, приблизимся к Эль-Параисо, тревожила умы обитателей спиралехода.

Наши - точнее, мои с доктором Орфусом - шахматные сражения возобновились. Я видел, что мой друг угнетен, ибо никакие его усилия не могли излечить Омара-Али от рокового заболевания, и старался отвлечь его от невеселых мыслей. Иногда я (каюсь в этом!) даже умышленно играл так, чтобы оказаться в проигрыше, чем вызывал бурный протест Иля, наблюдавшего за изменениями на шахматной доске.

Мы знакомы и дружны с доктором Орфусом много лет, и однако же не все еще мне в нем понятно. Поэтому, когда мы играем в шахматы и он сидит передо мной в задумчивости, забыв обо всем, кроме комбинации, которую мысленно разыгрывает, - мне доставляет удовольствие размышлять о своем друге и стараться разгадать в нем то, что еще не разгадано.

Вот и сегодня... Я играю рассеянно и чаще думаю не о расстановке фигур, а о человеке, сидящем напротив. У него высокий (как замечают иной раз шутники - двухэтажный) лоб, длинный острый нос, о котором сам его обладатель говорит, что им можно измерять углы, и светящиеся неистощимой любовью к жизни глаза.

Его первое и главное занятие - медицинская биология, наука, которую он сочетает с лечебной практикой. И если говорить точно, то доктор Орфус является Действительным членом Всепланетной Академии Коммунистической Цивилизации, ученым магистром медицины Седьмого Круга и Высоким Адептом Геральдики.

В наше время (как-никак-XXII век на носу) люди не имеют фамилий. Не существует календарей или справочников имен, так называемых "именословов", согласно которым новорожденного нарекали тем или иным именем.

– Эт-то - неправильно!
– уже тысячу раз слышал я от доктора Орфуса категорическое на сей счет суждение.
– Человек должен знать свой род, его прошлое, должен им гордиться, если есть за что, и стыдиться, если есть чего. Да, да, именно так!

В моем лице он не встретил союзника.

– Помилуй, - возражал я ему.
– Разве ты не находишь, что в отсутствии так называемых фамилий и в том, что каждый имеет свое неповторимое имя, есть что-то как глубоко индивидуальное, так и всепланетное, всеохватное... Ну, как бы сказать - даже космическое: ты, я, мы все разные частицы огромного океана. Частицы разные, но одного океана. Ты меня понял?..

Но доктор Орфус не соглашался. Он, например, посвятил немало времени тому, чтобы выяснить - кто были его предки, вплоть до 1611 года, и установил, что в его жилах течет кровь, по крайней мере, четырнадцати национальностей.

В частной жизни он и был для всех просто - доктор Орфус, но на официальных торжествах или в деловых заседаниях неуступчиво требовал, чтобы его именовали полностью, с перечислением всех присутствовавших в его роду до четырнадцатого колена фамилий. Это неизменно вызывало смех, однако не более, чем любая другая причуда. Ибо все понимали, что это было хобби моего друга, доктора Орфуса.

Наши отношения я охарактеризовал бы так: большая дружеская нежность и понимание. Иногда, часами сидя за шахматами, мы почти не говорили. Но вовсе не потому, что нам нечего сказать. Наоборот.

Итогом всех моих размышлений явилось одно: "продул" одну за другой подряд три партии!

Перед наступлением вечера (здесь смена дня и ночи ощущалась по звуковым сигналам, которые раздавались каждые четыре часа) в рубке управления появилась встревоженная чем-то Наталья Ууль.

– Послушай, Йоноо, правильно ли мы идем? Нет ли какого-либо отклонения от маршрута?

– А почему ты об этом спрашиваешь? У тебя что-нибудь не так?

Наталья Ууль засмеялась.

– У меня как раз-все так! Но, прошу тебя, проверь!

Йоноо вместе со штурманом сверили курс "Брами" с лоциями, лежавшими тут же, на горизонтальной площадке: никакой ошибки не обнаруживалось.

– Все в порядке, - сказал Павел Береза.
– Но ведь ты, Наталья, наверное не напрасно спросила об этом?

– Да, не напрасно.
– Она положила перед ними лист с нанесенными на сетку кривыми.
– Смотрите: вот это - температура забортной воды, это ее соленость. Видите, как меняется то и другое!

Ионоо и Павел Береза увидели линию, которая графически выражала динамику гидрологических анализов, регулярно выполняемых Натальей Ууль и Квантой. Если за день, предшествовавший настоящему, эта линия представляла собой прямую, то за последние несколько часов картина изменилась.

Температурная линия стала более изломанной, но при всем том неуклонно подымалась кверху. А линия, определяющая соленость воды, опускалась. Падала.

– Что это может означать?
– спросил Йоноо.

– Это значит, - объяснила Наталья Ууль, - чем дальше мы идем, тем вода становится более теплой и более пресной.

– Не может быть!
– категорически опроверг ее информацию Павел, - Ведь мы удаляемся к северу.

– Да, да, это известно!
– перебила его Наталья.
– Ты скажешь: "Там льды и ледники, там Арктика - как может быть там вода теплей, чем у экватора!" И все-таки это так. Я предполагаю, что мы входим в зону подводного извержения!

Предположение это было настолько неожиданным и серьезным, что Йоноо включил сигнал, требующий немедленного сбора в рубку управления всей команды.

Совет был недолгим. Необходимость изменения курса становилась очевидной.

– Попробуем пойти западнее материковой части, - распорядилась Грэнси, соглашаясь в данном случае с мнением Кванты, - там сейсмичность должна быть меньшей.

Так и сделали.

Но, по прошествии двух часов, оказалось, что мы поступили неправильно. Температура забортной воды быстро повышалась, а чувствительные сейсмографы показывали, что грунт, по которому движется "Брами", испытывает временами слабые толчки.

Совершенно не предполагая этого, мы оказались близ астеносферы. Вопреки расчетам ученых, она в этом районе начиналась не в 70 километрах от поверхности, а гораздо выше, - всего в десяти с половиной. Очевидно, какой-то внутренний катаклизм недр заставил содержимое прорваться вверх, и теперь огненное пластичное вещество, растекающееся по дну океана, давало о себе знать.

Внутри спиралехода становилось ощутимо жарко. Металлическая оболочка корабля довольно быстро нагревалась. Пришлось включить все охлаждающие устройства. Когда стало ясно, что мы не уходим от очага извержения, а приближаемся к нему, Грэнси приказала повернуть в противоположную сторону.