Тайны смертей русских поэтов
Шрифт:
Однако и в этой идиллии появилась трещина. Девиз «Все или ничего!», по которому Нина Петровская жила всю свою жизнь, сыграл с ней дурную шутку. Считая, что влюбленный поэт принадлежит только ей, она с каждым днем все сильнее и сильнее ревновала его к творчеству.
Сначала Брюсов пытался ее понять, затем убедить, что его поэзия – это то, чем он дышит, без чего не сможет жить. Да, он любил Нину, но поэзия – это госпожа, которой он будет служить всю жизнь. В отчаянии, не зная, как еще убедить любимую, Брюсов говорил: «Я живу – поскольку она (поэзия) во мне живет, и когда она погаснет во мне, умру». Возможно, в какой-то момент поэту и удалось бы переубедить возлюбленную, но в одном из разговоров с ней он произнес фразу, которую женщина
Тем временем Россию захлестнула волна насилия. По стране ураганом прокатился дух первой революции. Обилие бытовых проблем, постоянные скандалы и ссоры с любимой помешали Валерию определиться со своей политической позицией. Однако, стараясь быть объективным, он счел своим долгом написать несколько стихотворений, посвященных революции. В своем произведении «К счастливым» Брюсов обращается к людям будущей России с такими словами:
И ляжем мы в веках, как перегной,
Мы все, кто ищет, верит, страстно дышит,
И этот гимн, в былом пропетый мной,
Я знаю, мир грядущий не услышит.
И словно предчувствуя безнадежность усилий, Валерий подводит черту: «Дышать грядущим гордая услада».
Несмотря на свое неопределенное отношение к революции, Брюсов относился к людям, напуганным идеей переворота, с большим презрением. Поэтому сразу после опубликования царского манифеста в октябре 1905 года Брюсов написал стихотворение «Довольным», каждое слово которого буквально сочится ядом поэта и презрением ученого:
Довольство ваше – радость стада,
Нашедшего клочок травы.
Быть сытым – больше вам не надо,
Есть жвачка – и блаженны вы!
По большому счету, все созданные им в это время произведения пронизаны духом революции. Это особенно заметно на примере некоторых стихотворений «Венка» и драмы «Земля. Сцены из будущих времен», которая, собственно, и стала родоначальницей российской научной фантастики XX столетия.
Период между революциями также ознаменовался окончанием написания романа «Огненный Ангел» и рукописным воззванием «К народу»:
…Но ты не узнал моего горького голоса,
Ты не признал моего близкого лика, —
В пестром плаще скомороха,
Под личиной площадного певца,
С гуслями сказителя вечных времен.
…Я слушал твой голос, народ!
…Без тебя я – звезда без света,
Без тебя я – творец без мира,
Буду жить, пока дышишь ты
и созданный тобою язык.
Однако, несмотря на эти наполненные горечью строки, Брюсов до конца остался верен себе в непостоянстве и парадоксальности. В одних своих произведениях он превозносил волю народа, а в других предавал ее осмеянию. Это отчетливо видно на примере стихотворения «Грядущие гунны», где поэт в полной мере использовал любимые приемы символистов – образность и ассоциативные ряды:
Где вы, грядущие гунны,
Что тучей нависли над миром!
Слышу ваш топот чугунный
По еще не открытым памирам.
В данном случае гуннами автор называл как раз революционеров, которые, будто ураган, разрушили старую культуру, оставив на ее месте дымящиеся развалины.
Между тем в межреволюционный период личная жизнь Брюсова сильно изменилась, поскольку поэт наконец-то помирился со своим другом Андреем Белым. Как только это произошло, Валерий Брюсов окончательно отказался от попыток примириться с Петровской. Не в силах оправдать свою страсть к поэзии, в письмах к ней он писал: «Милая, девочка, счастье мое, счастье мое! Брось меня, если я не в силах буду стать иным, если останусь тенью себя, призраком прошлого и
неосуществленного будущего».Со временем любовь Брюсова к Нине Петровской превратилась в холодный пепел бывшей страсти. Пытаясь подготовить ее к окончательному разрыву, он понимал, что импульсивность и взрывной характер женщины не позволят ей уйти спокойно и без сожалений. Пытаясь объяснить ей свои чувства, он в отчаянии писал:
Тайной волей вместе связаны.
Мы напрасно узы рвем,
Наши клятвы не досказаны,
Но вовеки мы вдвоем!
Ненавистная! любимая!
Призрак! Дьявол! Божество!
Душу жжет неутолимая
Жажда тела твоего!
Как убийца к телу мертвому,
Возвращаюсь я к тебе.
Что дано мне, распростертому?
Лишь покорствовать Судьбе.
Прошло совсем немного времени, и Брюсов поставил точку в своих отношениях с Ниной Петровской, но женщина так и не успокоилась. Скорее всего, ее психика уже находилась в расстроенном состоянии, и после ухода любовника Петровская окончательно перестала себя контролировать, чем можно объяснить невероятный случай, произошедший на глазах множества людей.
В 1907 году Валерий Брюсов пришел в Политехнический музей послушать лекцию Андрея Белого. Нина Петровская, также придя на собрание, увидела бывшего возлюбленного, воодушевленно внимающего речам лектора. Петровская молча достала револьвер, подошла к Брюсову и выстрелила в него в упор. Оружие дало осечку. После кратковременного замешательства присутствующие вырвали из рук женщины револьвер, скрутили ее и вывели из здания музея.
В своих мемуарах Владислав Ходасевич, присутствующий при инциденте, написал: «Замечательно, что второго покушения она не совершила. Однажды она сказала мне (позднее): „Бог с ним. Ведь, по правде сказать, я уже убила его тогда, в музее“.
Угнетенная разрывом с Брюсовым, Нина Петровская несколько раз подумывала о самоубийстве, а затем начала регулярно принимать морфий и злоупотреблять спиртным. Через некоторое время она уехала из России, со слезами на глазах вспоминая своего возлюбленного, который однажды декламировал ей строки из «Огненного ангела»:
Вспомни, вспомни! луч зеленый
Радость песен, радость плясок!
Вспомни, в ночи – потаенный
Сладко-жгучий ужас ласк!
В течение ряда лет Нина Петровская переезжала с места на место, из города в город, из поселка в поселок, как будто бежала от чего-то. Она вела нищенскую и одинокую жизнь, постоянно употребляла наркотики и алкоголь.
Ходасевич, встретивший ее однажды во время путешествия по Италии, в своей автобиографии написал: «Война застала ее в Риме, где прожила она до осени 1922 года в ужасающей нищете. Она побиралась, просила милостыню, шила белье для солдат, писала сценарии для одной кинематографической актрисы, опять голодала. Пила. Перешла в католичество. „Мое новое и тайное имя, записанное где-то в нестираемых свитках San Pietro, – Рената“, – писала она мне, – вспоминал Ходасевич. – Жизнь Нины была лирической импровизацией, в которой, лишь применяясь к таким же импровизациям других персонажей, она старалась создать нечто целостное – “поэму из своей личности”. Конец личности, как и конец поэмы о ней, – смерть.
В сущности, поэма была закончена в 1906 году, в том самом, на котором сюжетно обрывается “Огненный ангел”. С тех пор и в Москве, и в заграничных странствиях Нины длился мучительный, страшный, но ненужный, лишенный движения эпилог».
Жизнь не пощадила Брюсова. Он больше не любил Петровскую, но и забыть ее не мог. Измученный воспоминаниями и угрызениями совести, он, несмотря на отчаянное сопротивление Андрея Белого, также начал принимать морфий. Близкий друг Брюсова Владислав Ходасевич вспоминал: «В конце 1919 года мне случилось сменить его на одной из служб. Заглянув в пустой ящик его стола, я нашел там иглу от шприца и обрывок газеты с кровяными пятнами».