Тайны смерти русских писателей

Туристам обычно говорят, что он славится уникальным инженерным решением: Петр Карлович Клодт (1805–1867) сумел так технически рассчитать центр тяжести скульптурной группы, что впервые в истории конь ее твердо стоит и держит на себе всадника всего на двух небольших опорных точках — на задних копытах, никаких дополнительных подпорок, как на других подобных монументальных произведениях, там нет. Во всем прочем современные искусствоведы памятник критикуют, причем более политически, чем с позиций искусства.

Главный аргумент: Николай I преклонялся перед Петром I и одновременно славился небывалой манией величия, в связи с чем памятник ему установлен на одной оси с Медным всадником с обратной стороны Исаакиевского собора. В чем здесь вина самого покойного императора и откуда взялась история о его «мании величия», вразумительно никто не объясняет, но ось эта не дает покоя уже многим поколениям историков и особенно авторам путеводителей по Северной столице.

Между тем именно идейная составляющая такого местоположения двух знаковых скульптурных символов нашего Отечества необычайно велика. И если Петр I, жестко вздыбив великую державу, залив ее кровью соотечественников и навязав ей власть иноземцев, все же заложил долгосрочные (но, к сожалению, не вечные) основы для процветания Российской империи, то Николай I стал у руля власти в критический период ее истории, когда государство в очередной раз оказалось на краю пропасти, зависло между бытием и небытием и никак не могло найти баланс устойчивого равновесия. Тогда-то именно император, подобно создателям названного памятника, зорко рассчитал точку опоры, силой собственной воли удержал страну от катастрофы и с великим трудом помог ей вернуться к нормальной жизни, пусть исторически и ненадолго, и лишь посредством личной диктатуры, но все-таки… К сожалению, эффектность масштабных реформ и победоносных войн обычно затмевает для праздной публики обыденность кропотливого труда по сбережению уже имеющегося, но это ничуть не умаляет ни достигнутого результата, ни роли личности охранителя в историческом процессе.

Как ни странно это звучит, но Петру I было гораздо легче, поскольку он стоял в начале новой России. Николаю I ужасно не повезло: именно на время его царствования выпала эпоха окончательного оформления страшной гремучей смеси любого социума — национальной бюрократии и национальной интеллигенции. Эта два неизбежных и жизненно необходимых начала любого общества — власть (хотя и корыстная, и самовлюбленная власть преимущественно жлобов и недоумков, но все же власть, ставящая отприродное зло подавляющего большинства людей хоть в какие-то рамки, позволяющие выживать и продолжать род), с одной стороны, и ум (хотя и сосредоточенный в основном в головах самовлюбленных и словоблудливых фантазеров, которые мало знают реалии жизни, но полагают себя пупом земли, а потому основательно склонны к анархии и разрушительству), с другой стороны, — нигде и никогда не могут существовать раздельно или сосуществовать мирно. Но в России, в отличие от других стран и народов, они почему-то если уж колотят друг друга, то непременно стараются прикончить противную сторону насмерть. И это при том, что интеллигент без бюрократа, равно как и бюрократ без интеллигента — каждый обречен на вымирание, ибо два сапога — пара, а без пары им прямой путь на мусорку.

Есть ли тайна в казни пяти вождей восстания 14 (26) декабря 1825 г. Бесспорно, есть. И весьма серьезная и неожиданная, о ней мало кто говорит и мало кто задумывается. Однако для того, чтобы попытаться вникнуть в саму постановку вопроса, читателю придется непредвзято посмотреть на Николая I и на все семейство Романовых того времени.

Поясню на примере. Легенду о «мании величия» работавшего в течение 30 лет на износ по 16–18 часов в сутки (говоря современным языком: практически без отпуска и без выходных) императора Николая I его обличители конструируют преимущественно на основании двухтомника французского аристократа маркиза Астольфа де Кюстина (1790–1856) «Записки о России» да на нескольких мимоходом брошенных, ни к чему не обязывающих фразочках любимых наших A.C. Пушкина и Л. Н. Толстого. Обширная мемуарная литература современников императора, напрочь опровергающая такую трактовку его личности, в расчет не берется — авторы не столь авторитетны или считаются ангажированными.

Маркиз де Кюстин, широко известный своими гомосексуальными похождениями и не раз битый за это в Европе, в 1839 г. в поисках любви направил стопы в Россию и был глубоко разочарован. В свое время Екатерину II весьма обеспокоила возможная бисексуальность будущего императора Александра I, потому ею своевременно были приняты радикальные меры, и с тех пор гомосексуализм при императорском дворе хотя и не преследовался (вспомним Ф. Ф. Вигеля или С. С. Уварова), но и не приветствовался. Так что отношение к де Кюстину в России оказалось весьма двойственное, а он, по слухам, был влюблен в самого Николая I.

В отместку по возвращении домой маркиз сочинил два тома «Записок о России», переполненные всевозможными инсинуациями, какие только можно было сочинить о нашей стране и о нашем народе. Книга традиционно была с восторгом принята европейскими интеллектуалами. По сей причине и поскольку до революции в России эта книга не издавалась, отечественная интеллигенция, как это обычно и бывает, провозгласила ее шедевром и вершиной истины о николаевском времени, обличением дикости, варварства и затурканности нашего народа. К примеру, русский историк Василий Васильевич Нечаев (1861–1918) без тени сомнения написал: «Добросовестность Кюстина, конечно, стоит вне всяких сомнений»!

Если мы отложим в сторону труды либеральных мемуаристов и всевозможных аналитиков, но почитаем личную переписку Николая I, то неизбежно признаем глубокий ум, совестливость и высокий аналитический талант российского императора. Правда, общепринято определять их как хитрость и коварство «прапорщика» на престоле (от пушкинского: «В нем много прапорщика и немного Петра Великого»). Хотя ум, коварство и хитрость никогда не перекрывали друг друга и в человеке наличествуют обычно сами по себе и даже независимо.

С другой стороны, невозможно отрицать благородство и романтичность души императора. Только наивные люди, к примеру, могут полагать, что прославленные декабристки стали бы декабристками сами по себе, повинуясь лишь зову собственного сердца. Не было бы на российском престоле благородного императора, будь это, скажем, в любой иной европейской державе — первым же таким дамочкам, не считаясь с титулами, задрали бы юбчонки и выпороли так, что всю оставшуюся жизнь садились бы на это место с превеликим опасением. Не власти выпороли бы, а собственные родители и родичи с подачи властей — чтобы был сохранен соответствующий имидж. Николай I и его жена Александра Федоровна (1798–1860) лично приняли у себя первую же собравшуюся следом за мужем Екатерину Ивановну Трубецкую (Лаваль) (1800–1854) и после долгой беседы не только согласились на ее отъезд, но императрица даже высказала восхищение супружеской верностью княгини. Это уже потом, задним числом, гениальный Алексей Николаевич Некрасов сочинил восхитительную по образности поэму «Русские женщины», на основании которой подавляющее число наших соотечественников и знают о «мучениях» жен декабристов и о «коварстве» и «гнусности» Николая I. Алексею Николаевичу фантазии его простительны, таков был характер творца — он во всем видел преимущественно печальное и тоскливое. Поэт и о муках волжских бурлаков написал потрясающе ярко, только не упомянул, что их работа была чуть ли не самой высокооплачиваемой в России и попасть в бурлаки мог далеко не каждый желающий. Или вспомните знаменитое:

Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую.

Эффектно звучит — трагично, живописно… Только поэт забыл указать, что это авторизированный перевод одного из стихотворений Эвариста Парни о наказании рабыни-негритянки на французском острове Бурбон (с 1793 г. — Реюньон). В России кнут как средство наказания по Своду законов 1832 и 1842 гг. применялся в исключительных случаях и только к особо закоренелым преступникам — каторжникам. На съезжей, которая располагалась на Сенной улице, пороли либо плетьми, либо розгами — согласитесь, разница существенная. Ведь после порки кнутом выживали единицы наказанных, нередко умирали уже после третьего удара. Но слово «розги» звучит не так эффектно и поэтично, как «кнут». Примерно таким же образом описал поэт в «Русских женщинах» страдания декабристок. Но какие при этом замечательные литературные героини были им созданы! Впрочем, Николай I к данному сочинению никакого отношения не имеет.

Вот и возникает вопрос: почему умный, благородный душой император пошел на казнь вождей декабрьского восстания? Ну, с отставным поручиком, знаменитым в столице бузотером Петром Григорьевичем Каховским (1797–1826) вроде бы все ясно — убийца героя 1812 г., генерал-губернатора Санкт-Петербурга Михаила Андреевича Милорадовича [40] (1771–1825) и командира лейб-гвардии Гренадерского полка Николая Карловича Стюрлера (1786–1825) меньшего и не заслуживал, даже невзирая на то, что он во время следствия тысячекратно раскаялся и молил о пощаде, заверяя в своей преданности и благонамеренности. Но стрелявший тогда же в великого князя Михаила Павловича (1798–1849) Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797–1846) императором был помилован, десять лет провел в тюрьме, а затем отправился в ссылку. Казнь полковника Сергея Ивановича Муравьева-Апостола (1796–1826) была неизбежна — руководитель восстания Черниговского полка (29 декабря 1825–3 января 1826), превратившегося фактически в дикий разгул пьяной банды, он был взят в плен с оружием в руках во время боя и на следствии пожалел только об одном — что вовлек в восстание невинных солдат. Повешение Павла Ивановича Пестеля (1793–1826) тоже можно безоговорочно признать справедливым — самый радикальный и жестокий по характеру руководитель восстания, российский «наполеон». Но Никита Михайлович Муравьев (1796–1843), первым выдвинувший идею о неизбежности цареубийства (Пестель требовал истребления 13 членов семьи Романовых, включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну и тяжелобольную жену покойного императора Александра I — Елизавету Алексеевну, подразумевалось также, что будут вырезаны и все дети Николая I и Михаила Павловича), был приговорен к 20 годам каторги, уже через 10 лет его перевели на поселение в слободу Уриковская (ныне село Урик Иркутского района Иркутской области), где он через 7 лет умер.

40

В литературе мелькает ошибочная версия о том, что М. А. Милорадович был смертельно ранен случайно; будто он заметил, что П. Г. Каховский целится в подскакавшего к восставшим частям Николая I и заслонил императора своим телом. Документального подтверждения этому не существует, да и российские власти, случись такое повторение подвига Ивана Сусанина, молчать о сем не стали бы.

Почему же были повешены вроде бы искренне раскаявшийся в содеянном Кондратий Федорович Рылеев и фантазер и наивный мальчишка подпоручик Михаил Павлович Бестужев-Рюмин (1801 или 1804–1826), которого сами заговорщики полагали малолетним недоумком и повсюду подставляли для отвода глаз от истинных руководителей заговора? В литературе его даже сравнивают с Хлестаковым, поскольку подпоручику была присуща «легкость мысли необыкновенная» [41] . Конечно, Бестужев-Рюмин имел неосторожность войти в число так называемых главарей вооруженного восстания Черниговского полка. Но история о том, будто он был взят в плен с оружием в руках, чистой воды выдумка властей. «Кавалерийский полк правительственных войск первой же атакой смял восставших, и проскакавший мимо Бестужева-Рюмина офицер услышал на отличнейшем французском языке: «Сделайте мне одолжение, дайте мне лошадь, я очень устал»». Парень явно игрался в восстание, куда ему в руководители? В отличие от избранного диктатора куда более масштабного декабрьского восстания в столице, князя и гвардии полковника Сергея Петровича Трубецкого (1790–1860), который отделался каторгой, уже через пару лет обратившейся в почти курортное времяпрепровождение; в 1856 г. амнистированный поселился близ Москвы и благополучно скончался в почете и уважении, года не дожив до отмены крепостного права. Правда, князья Трубецкие были кровными родственниками Романовых и знали многие опасные тайны императорской семьи, а Бестужевы-Рюмины являлись обычными дворянами среднего достатка.

41

Крутов В. В., Швецова-Крутова Л. В. Белые пятна красного цвета. Декабристы. В двух книгах. Книга первая. Новости прошлого. М.: Терра, 2001.