Тайны смерти русских писателей

Казнь эта нередко считается жестокой ошибкой Николая I. Но мог ли император обойтись без столь сурового приговора и поступить иначе? О «расправе над героями», как нам внушают уже скоро 200 лет, даже разговора быть не может. Традиционный посыл, к которому мы привыкли с детства: «…он — декабрист, то есть уже заслуживает наше уважение» [42] , совершенно не приемлем. Учеными давно признано и доказано, что декабристы были столь разнородны, столь различные цели преследовали, столь противоречивым оказался результат их бессмысленного, во многом безнравственного выступления скучающих барчуков, что априори провозглашать всех участников восстания героями и светлыми личностями, значит, лгать, причем лгать сознательно. Одно дело благороднейшей души, великого ума и великой чести Михаил Сергеевич Лунин (1785–1845), и совсем иное — хитроватый, подловатый трус С. П. Трубецкой. А сколько было среди бунтовщиков российских «наполеончиков», готовых ради минуты тщеславия пожертвовать тысячами вверенных под их командование безграмотных парней? Добро бы ради дела, но командиры-то от скуки фрондировали, фактически в игрушки играли! Возвышенные писульки и призывы — всего лишь антураж кровавой драмы. А сколько среди декабристов было таких, кто жил по принципу «Ради красного словца не пожалею ни мать, ни отца»? Все списано на благородные цели. Однако на деле цели такие были у единиц, слишком для многих восстание оказалось вульгарным театром, а сами они — минутными героями на театральной сцене, вернее, на Сенатской площади… Власть наказала всех за дело, это не вызывает сомнений. Впрочем, сама она была не лучше осужденных, а во многом еще хуже. Опять получилось вечное: два сапога пара.

42

Рац Д. Вполне несчастный… М.: Альманах «Факел», 1989.

Надо подчеркнуть и тот момент, что постоянное муссирование темы крепостного права в документах и разговорах декабристов тоже является вопиющим блефом для малограмотных людей нашего времени. Равно как и постоянное повторение слов «свобода» и «тиран» в отношении российского самодержца. Доказывается это весьма просто. В 1803 г. Александром I был подписан Указ о вольных хлебопашцах. Согласно этому указу любой помещик имел право освободить от крепостной зависимости либо всех своих крестьян разом, либо даже одного крестьянина, если будет на то его помещичья воля. В этом случае между бывшим владельцем и освобожденными заключался договор, по которому крестьяне выплачивали помещику в рассрочку определенную сумму за свое освобождение или отрабатывали натурально по договоренности с ним. Причем помещик мог и отказаться от каких-либо выплат в его пользу. Государством и императором выставлялось единственное требование: крестьян следовало освобождать с землей и жильем. Освобожденные крестьяне становились вольными хлебопашцами, то есть государственными крестьянами, получали все гражданские права и оказывались под защитой непосредственно императорской власти. С 1803 г. и до восстания в декабре 1825 г. ни один декабрист не воспользовался этим указом! Другие помещики, пусть и малые числом, без лишнего шума на основании этого закона освобождали своих крестьян; всего за время действия закона так были освобождены около 1,5 % от общей численности крепостных.

Что касается непосредственно декабристов, то некоторые из них лишь делали попытки прогнать крестьян без земли и домов, но те отказывались уходить и даже грозили просить защиты у царя-батюшки. И до восстания, и после, уже восстановленные в правах, практически все декабристы предпочитали крестьян продавать. Случаи такие известны. А вот на освобождение крепостных вместе с землей никто так и не согласился.

Под «свободой» же практически всеми «борцами за свободу народа» понималось право дворян (если быть точнее, то самих декабристов) вмешиваться в государственное управление наподобие вольницы польской шляхты. Император же назывался тираном, поскольку своим существованием мешал устройству такой вольницы. Примечательны слова Николая I, сказанные им 14 декабря 1825 г. арестованным корнетам Кавалергардского полка И. А. Анненкову, А. М. Муравьеву и Д. А. Арцыбашеву:

— Судьбами народов хотели править — взводом командовать не умеете [43] .

Что касается тирании Николая I, приведем лишь один характерный, хорошо известный историкам случай. Замечательный русский скульптор «Федор Толстой, дядя Алексея Константиновича Толстого, держал открытый дом: музыкальные и танцевальные вечера сменялись живыми картинами и домашними спектаклями… У Федора Толстого часто прохаживались насчет императора. Дочь Федора Петровича вспоминала:

43

Aнненковa П. Е. Воспоминания. М.: Захаров, 2003.

«Резкие речи его иногда доходили до императора; один раз Адлерберг [44] нарочно приехал к отцу и передал ему слова монарха: «Спроси ты, пожалуйста, у Толстого, за что он меня ругает? Скажи ему от меня, чтобы он, по крайней мере, не делал это публично»» [45] . Вот такой был тиран — «прапорщик на престоле».

Так что вопрос о правомерности возмездия декабристам отпадает сам собой. Нас интересует иное: насколько адекватным было это возмездие, насколько справедливым и те ли закончили свои дни на эшафоте?

44

Владимир Федорович Адлерберг (1792–1884) — в описываемый период генерал-адъютант Николая I; по жизни одно из самых доверенных лиц императорской фамилии, так, в частности, именно он 14 декабря 1825 г. привез семилетнего наследника престола из Аничкова дворца в Зимний и постоянно находился при императрицах Марии Федоровне и Александре Федоровне. Впоследствии генерал-адъютант, с 1842 г. пятнадцать лет управлял почтовым ведомством России — при его главенстве были выпущены первые российские марки. В царствование Александра И — канцлер и министр уделов. С 1878 г., в связи с потерей зрения, находился в отставке.

45

Жуков Д. А. Алексей Константинович Толстой. М.: Молодая гвардия,

2

22 декабря 1825 г. великий князь Константин Павлович (1779–1831) писал брату императору Николаю I: «Донесение о петербургских событиях, которые вам угодно было мне прислать, я прочел с живейшим интересом и с самым серьезным вниманием. Когда я перечитал его три раза, внимание мое остановилось на одном замечательном обстоятельстве, которое поразило мой ум: список арестованных содержит только имена лиц до того неизвестных, до того незначительных самих по себе и по тому влиянию, которое они могут иметь, что я вижу в них только передовых охотников и застрельщиков шайки, заправилы которой остались сокрытыми до времени, чтобы по этому событию судить о своей силе и о том, на что они могут рассчитывать. Они виноваты в качестве застрельщиков-охотников, и по отношению к ним не может быть снисхождения, так как в подобных вещах нельзя допускать увлечения; но вместе с тем нужно разыскивать подстрекателей и руководителей и непременно найти их на основании признания арестованных…» [46]

46

Переписка Императора Николая Павловича с Великим Князем Константином Павловичем. Часть 1-я (годы с 1825 по 1829) // Сб. Имп. Русского ист. общества. Вып. 131. СПб., 1910. (Курсив мой. — В. Е.)

Уже из этих строк видно, что братья Романовы видели в восстании декабристов всего лишь внешнее проявление более глубокого и куда более серьезного заговора и рассчитывали в ходе следствия выйти на главных заговорщиков. По мере того как становилось понятно, что сделать это не удастся, следствие стало превращаться в грандиозный аттракцион, призванный, с одной стороны, продемонстрировать истинным организаторам заговора, что династия сильна и в случае новой попытки переворота готова пойти на самые жестокие меры, а с другой стороны, показать всем этим мелким «наполеончикам», что Россия — не Франция, что Романовы — не Бурбоны и что если обстоятельства того потребуют, то власть готова первой начать гражданскую войну и своевременно подавить смуту в зародыше, но в этом случае «наполеончики» заплатят за все по полному счету. Именно последнего и не ожидали те, кого мы сегодня называем декабристами, — красивые эмоциональные высказывания Рылеева и некоторых ему подобных о готовности пожертвовать жизнью ради абстрактной свободы не в счет, — а потому в конечном итоге стали бессмысленными пешками и жертвами в чужой игре. Театр, бесспорно, был мрачный, но эффектный. Одна гражданская казнь чего стоила: ночь, костры, ломание шпаг над коленопреклоненными, сдирание мундиров и т. д. Финалом стало повешение пятерых избранных.

Урок, преподнесенный России Николаем I: никогда не бояться гражданской войны и начинать ее без смущения, поскольку, если сложились все предпосылки, она неизбежна и непременно будет развязана, только сделают это иные силы и окажется она гораздо подлее, длительнее и кровавее. Урок этот можно назвать классическим, он навечно остался руководством к действию (великим символом чего и является ныне памятник императору на Исаакиевской площади Санкт-Петербурга).

3

Кондратий Федорович Рылеев относился как раз к тем самым незначительным и невлиятельным лицам в российском обществе. Он родился 18 (29) сентября 1795 г. в имении Батово, неподалеку от Гатчины под Петербургом. Отец его был небогатым помещиком, в прошлом офицером, человеком очень жестоким. Биографы декабриста обычно называют его деспотом. Детей папаша беспощадно сек лозой за малейшую провинность.

Бытует любопытное народное предание о раннем детстве Кондратия: «Оптинский старец Варсонофий рассказывает о матери [47] , которой было открыто будущее ее сына — одного из декабристов, Кондратия Рылеева.

«Когда сыну было три года, он опасно заболел, находился при смерти; доктора говорили, что не доживет до утра. Я и сама об этом догадывалась, видя, как ребенок мечется и задыхается, — и заливалась слезами. Я думала: «Неужели нет спасения? Нет, оно есть! Господь милостив, молитвами Божией Матери Он исцелит моего мальчика, и он снова будет здоров… А если нет? Тогда, о Боже, поддержи меня, несчастную!» И я в отчаянии упала перед ликами Спасителя и Богородицы и жарко, горячо, со слезами молилась.

47

Анастасия Матвеевна Рылеева (ур. Эссен) (1758–1824).

Наконец, облокотившись возле кроватки ребенка, я забылась легким сном. И вдруг ясно услышала чей-то незнакомый, но приятный, сладкозвучный голос, говорящий мне: «Опомнись, не проси Господа о выздоровлении ребенка… Он, Всеведущий, знает, зачем хочет, чтобы ты и сын твой избежали будущих страданий. Что, если нужна теперь его смерть? Из благости, из милосердия Своего Я покажу тебе — неужели и тогда будешь молить о его выздоровлении?» — «Да, буду!» — «Показать тебе его будущее?» — «Да, да, я на все согласна». — «Ну, так следуй за Мной». И я, повинуясь чудному голосу, пошла сама не зная куда. Передо мной возник длинный ряд комнат. Первая, по всей обстановке, была та, где теперь лежал умирающий ребенок. Но он уже не умирал. Не слышно было предсмертного хрипа, он тихо, сладко спал, с легким румянцем на щеках, улыбаясь во сне. Я хотела подойти к кроватке, но голос уже звал меня в другую комнату. Там находился крепкий, резвый мальчик, он уже начинал учиться, кругом на столе лежали книги, тетради. Далее я видела его юношей, затем взрослым, на службе. Но вот уже предпоследняя комната. В ней сидело много незнакомых людей, они оживленно разговаривали, спорили о чем-то, шумели. Сын мой возбужденно доказывал им что-то, убеждал… Следующая комната, последняя, была закрыта занавесом. Я хотела было направиться туда, но снова услышала голос, сейчас он уже звучал грозно и резко: «Одумайся, безумная! Когда ты увидишь то, что скрывается за этим занавесом, будет уже поздно! Лучше покорись, не выпрашивай жизнь ребенку, теперь еще такому ангелу, не знающему зла…» Но я с криком: «Нет, нет, хочу, чтобы он жил!» — задыхаясь, спешила за занавес. Тут он медленно поднялся, и я увидела… виселицу! Я громко вскрикнула и очнулась. Наклонилась к ребенку, и каково было мое удивление, когда я увидела, что он спокойно, сладко спит, улыбаясь, с легким румянцем на щеках. Вскоре он проснулся и протянул ко мне ручонки, зовя: «Мама!» Я стояла недвижимо, словно очарованная. Все было как во сне, в первой комнате… И доктора, и знакомые, все были изумлены происшедшим чудом.

Время шло, сон мой исполнялся с буквальной точностью во всех, даже мелких подробностях: и юность его, и, наконец, те тайные сборища… Когда сын знакомил меня с новым своим другом, я сразу узнала человека, которого видела в предпоследней комнате. А дальше… более не могу продолжать. Вы поймете: эта смерть… виселица… о Боже! Клянусь вам, что это не бред, не больное мое воображение, а истина!»» [48] Надо сказать, что и самому Рылееву впоследствии довелось услышать самые мрачные предсказания о своей судьбе от парижской гадалки, о чем часто поминали его сослуживцы.

48

Непознанный мир веры. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2001.