Тайны Темплтона

— Тренировалась, а посоревноваться не хочешь?

— Это я всегда готова.

Пока я объясняла Клариссе, что она должна делать, Хэйзел уже прибралась, потушила в библиотеке свет и ждала меня в дверях, звякая ключами.

— Вас подвезти? — предложила она.

— Нет, спасибо. Вечер сегодня чудесный, я с удовольствием пройдусь, — с улыбкой ответила я.

Она потрепала меня по щеке.

— Вам нужно больше улыбаться, вам это идет. — С этими словами она влезла в свою колымагу и укатила с чудовищным грохотом, оставив позади облако едкого дыма.

Было уже довольно поздно и темно, так что я смело зашагала через поле для гольфа, не рискуя словить лбом какой-нибудь шальной мяч. Я прошла через автостоянку загородного клуба, мимо ресторана, откуда неслась гавайская музыка, и безошибочно определила аппетитный запах подрумянивающейся на углях хрюшки. По холму я спустилась к пляжу, где резвились мальчишки и на теннисном корте два старичка еще пытались впотьмах перебрасываться мячом.

Ступая по шелковистой траве, я обнаружила, что вслух разговариваю с Комочком.

— Нет, ты пойми, я не из тех людей, кто то и дело оказывается в жизненном тупике, — разглагольствовала я. — Я вот только не знаю, что буду делать, когда избавлюсь от тебя.

И тут мне вдруг захотелось резко изменить планы — дать Комочку расти и расти, пока живот мой не распухнет до невероятных размеров на обозрение всему белому свету. Принять ухаживания Иезекиля Фельчера и в один прекрасный день оказаться в каком-нибудь убогом скромном домишке где-нибудь на отшибе с тремя детишками на руках и с фактическим мужем в наличности. С мужем, который будет обалденно жарить шашлык, каждую неделю приглашать друзей на пивные посиделки и даже привьет мне любовь к боулингу. Тогда я открыла бы магазинчик в центре Темплтона и продавала бы там не какую-нибудь бейсбольную ерунду, а полезные и приятные товары. Стали бы мы жить на широкую ногу, а после смерти моей матери перебрались бы в Эверелл-Коттедж и вместо старого пруда сделали бы крытый бассейн. Детишки мои выучились бы в престижных колледжах и нашли бы потом себе выгодную и престижную работу. А на старости лет, похоронив Зики, я бы вновь жадно набросилась на книжки и читала бы, читала с утра до ночи, как делала это до возвращения в Темплтон. Я бы даже сражалась со старческим маразмом, развивая какие-нибудь научные идеи, не мечтая, конечно, переплюнуть по этой части своих гениальных детишек.

Идея эта, хоть и была малоутешительной, все же прошибла меня до мурашек.

Добравшись до нашего двора, я не пошла в дом, меня почему-то понесло в гору за огородом. Мимо малинника, мимо моей детской дощатой хибары, мимо бабкиной вечной неувядаемой клумбы.

И тут я замерла на месте. Сначала я увидела круглые свечи, плавающие на дощечках по лягушатнику — в темноте они напоминали горящие островки, а потом обнаружила под липой накрытый скатертью стол, за которым сидели трое. Я недоумевала — неужто преподобного Молокана потянуло на романтику?

Среди голосов я узнала голос Ви. Затем порыв ветра раздул огонь свечей, и я разглядела еще два лица — Питер Лейдер (со скрипкой в руках) и Иезекиль Фельчер мечтательно любовались сквозь липовые ветви вечерним небом.

— Ну где же она ходит? А, миссис Аптон? спросил Питер и тронул скрипичные струны.

— Зная Вилли, скажу только, что ее может понести куда угодно, — отозвалась моя мать. — Она у нас чокнутая.

Они дружно рассмеялись, а я, разозлившись, вышла из тени и громко объявила: — Я здесь.

Они разом обернулись, а Питер Лейдер даже вскочил, да так резко, что опрокинул стул. И Ви встала. Питер заиграл на скрипке, а Фельчер подошел ко мне и за руку подвел к столу. Стол был накрыт как на праздник — сыры, закуски, вино. Я уселась спиной к дому и лицом к озеру, и Фельчер вдруг вытащил из-под своего стула огромный букет лаванды. Я сидела, потеряв дар речи от изумления, и слушала скрипку, а когда та умолкла, в образовавшейся тишине заквакали лягушки и со стороны загородного клуба снова донеслись звуки гавайской музыки.

— Может быть, кто-нибудь скажет, что здесь происходит?;- наконец поинтересовалась я.

Мне ответил Фельчер:

— Мы с Питом хотели загладить свою вину, Вилли. У тебя тогда и так кошки на душе скребли, а мы, похоже, еще масла в огонь подбавили. Я вот сегодня позвонил, хотел извиниться, а трубку взяла твоя мама. Мы с ней немного поболтали, и она предложила устроить тебе маленький праздник. Они с Питом приготовили всю эту вкусноту, и Пит еще хочет поиграть тебе на скрипке. Посидим, выпьем, а может, даже в озере искупнемся.

— Да, это так романтично, — сказала Ви, и по голосу чувствовалось, что винцо ее уже пробрало.

— Да ничего романтичного, просто сидим по-дружески, и все, — возразил Фельчер.

— У меня нет слов, — ответила я.

— Этого мы и добивались, — добавил Питер.

— Ничего подобного! Вы сделали это из жалости ко мне. Просто из жалости, так?

— Ого! Мы, кажется, задели ее за живое, а это опасно, — проговорила Ви.

— Заткнись, Вивьен, — попросила я.

Засим последовала долгая неуклюжая пауза. Мать задумчиво щипала хлебный батон. Молчание нарушил Фельчер:

— Знаешь что, Вилли, так тоже нельзя! Мы же просто хотели тебя порадовать. Мы видим, какая ты вернулась в Темплтон, худая, изможденная, после этих твоих скандальных приключений, которые еще неизвестно чем кончатся. Да и здесь ты тоже торчишь целыми днями в исторической библиотеке, а ведь ты археолог. Я вот, например, не видел тебя тысячу лет, и что получаю? Только тычки да обиды! Все тебе не то да не так — «не ходи со мной, Иезекиль!», «не хочу, чтобы видели, как мы выходим вместе из бара!», «двух слов связать не можешь, Иезекиль!», «примитивный ты, Иезекиль!», «не подходишь ты мне, Иезекиль!» Да пошла ты сама куда подальше, Вилли Аптон!

Он вскочил, но тут же снова плюхнулся на стул. Ви принялась разливать по бокалам вино, а Фельчер скорчил обиженную рожицу, как маленький мальчик; мне даже захотелось поцеловать его в эти надутые губки, но в этот момент Питер со вздохом сказал:

— Мы устроили все это, Вилли, просто потому, что любим тебя. Любим и хотим, чтобы ты была счастлива.

Так или иначе, но эти его слова растопили остатки льда. Ви сияла. Все, кроме меня, накинулись на еду. Мать нахваливала Питеровы блинчики с паштетом, он — ее фаршированные крабами артишоки, Фельчер пел оды чилийским сухим винам, и даже обнаружил в том, что мы пили, смородиновый и табачный аромат, а Питер заявил, что одна из лягушек в пруду имеет безукоризненное контральто.

Почему-то вспомнилась Кларисса, ее всегдашнее умение приободрить, и мне стало стыдно.

— Извините, — тихо сказала я.

— Что такое, Королева? — заговорил Фельчер. — Я не расслышал. Что ты сказала?

— Я говорю, извините. Извините за то, что у меня сегодня плохое настроение и что я порчу вам такой чудесный вечер. Давайте выпьем.

— Вот это молодец! — просиял Фельчер, и я только теперь заметила, что он стал выглядеть гораздо лучше — немного похудел, побрился, даже рубашку надел с запонками. Он, кажется, начал отращивать волосы, и ему это шло, особенно сейчас, в сумерках. Подняв бокал, он воскликнул: — Пьем за Вилли!