Тайны ушедшего века. Власть. Распри. Подоплека

Этот порыв откровенности как нельзя лучше иллюстрирует высказанную Горбачевым в его новой книге мысль об их отношениях с Андроповым. «Были ли мы достаточно близки?» — задается вопросом Михаил Сергеевич. И отвечает: «Наверное, да». Но делает уточнение: говорит это с долей сомнения, потому что позже убедился — на верхах на простые человеческие чувства смотрят совсем по-иному.

Получается, и сам Михаил Сергеевич здесь не исключение. Впрочем, это специфическое свойство яда власти.

Андропов был одним из самых преданных Брежневу членов Политбюро, утверждают знающие люди. «Могу сказать твердо, что и Брежнев не просто хорошо относился к Андропову, но по-своему любил своего «Юру», как он обычно его называл», — свидетельствует бывший главный кремлевский врач Чазов. Неоценимую услугу оказал Андропов Брежневу в его борьбе с Подгорным, претендовавшим после разгрома Шелепина на пост лидера. Болезнь Брежнева во второй половине семидесятых годов вызвала невиданную активность некоторых соратников Леонида Ильича. Многомудрый Андропов молча наблюдал за начавшейся возней у трона, советуя Брежневу не торопиться с оргвыводами: пусть засветятся все претенденты. Брежнев оценил расчетливый ум и тонкую политику Андропова, использовавшего болезнь генсека для выявления всех его потенциальных противников. Глава могущественной и многоликой организации, подчинявшейся только генсеку, предопределял не только решение многих вопросов, но и в определенной мере жизнь общества.

Взяв на себя функции защиты имени Брежнева, его престижа, Андропов исходил из того, что стране как никогда нужна стабильность. «Фактор Брежнева» рассматривался им в качестве инструмента сохранения единства в руководстве, консолидации общества, социалистической системы. С подачи главы политической полиции министром обороны и членом Политбюро стал Устинов, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и членом Политбюро Тихонов. Андропов продолжал укреплять позиции Брежнева, и он, не опасаясь за свое положение в партии и государстве, мог теперь жить спокойно.

Если к выдвижению Горбачева на пост первого секретаря Ставропольского крайкома в 1970 году приложил руку в основном Кулаков, то к переезду в Москву — уже Андропов. Это признает и сам Михаил Сергеевич.

«Смотрины» состоялись 19 сентября 1978 года на железнодорожной станции «Минеральные Воды», где сделал остановку правительственный поезд, в котором Брежнев вез Азербайджану орден Ленина. На перроне Леонида Ильича встречали Андропов, отдыхавший в соседнем Кисловодске, и партийный руководитель края Горбачев. Из вагона вслед за Брежневым вышел Черненко в спортивном костюме.

— Ну как дела, Михаил Сергеевич, в вашей овечьей империи? — спросил генсек.

Брежнев мог проследовать в Баку без остановки на этой маленькой станции. Дорожной необходимости в этом не было. Ее включили в маршрут буквально в последнюю минуту перед отъездом — по настоятельной просьбе позвонившего из Кисловодска Андропова.

Остановка была короткой. Но она решила судьбу Горбачева — через два месяца он уже был в Москве. Об этой встрече нагромождено множество домыслов, в том числе и мистических. Еще бы — темной ночью на глухой безлюдной станции сошлись четверо, которым суждено будет стать последними руководителями Советского Союза — Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев.

Родился или рожден

В старину, горя желанием принести пользу отечеству, дворянские юноши при поступлении на государеву службу скромно указывали в анкетах — рожден тогда-то и там-то. Советская элита ввела новую, самоуверенно-вызывающую формулу — «я родился».

По этой формуле строились официальные биографии партийных, государственных, военных и прочих деятелей. Получалось, что выдвижение на ту или иную должность происходило вне связи с другими перемещениями. Тем самым подчеркивалась исключительность, богоизбранность лидеров, безмятежно передвигавшихся с одной ступеньки служебной лестницы на другую.

В жизни так не бывает. Буквально каждая служебная подвижка вовлекает в свою орбиту десятки людей. Каждое выдвижение сопровождается невидимыми постороннему взгляду интригами на такой верхотуре, что дух захватывает. Бывает, неискушенный выдвинутый, вернее, продвинутый, об этом и не догадывается, объясняя счастливый случай исключительно своими выдающимися способностями. А если и догадывается, то, естественно, не торопится поделиться с каждым встречным, в силу каких обстоятельств ему удалось пересесть в новое руководящее кресло.

Поднаторевшие в кадровых перипетиях правительственные чиновники знают: всякое начальственное лицо стремится не только обзавестись своей командой, но и распространять влияние везде, где только можно, через выдвигаемых для этих целей надежных людей.

Недоброжелатели последнего генсека относят его к числу тех деятелей, чей путь к вершинам власти был даже не результатом, а, скорее всего, побочным продуктом больших кремлевских игр. То есть перевод из Ставрополя в Москву был не наградой за крупные экономические достижения края, не признанием особых дарований, выделяющих ставропольского руководителя из среды секретарского корпуса КПСС, а фактором случайности, обусловленным озабоченностью набиравшего силу Андропова в укреплении своих позиций в брежневской команде и нуждавшегося в поддержке как можно большего числа высокопоставленных лиц.

Сторонники этой точки зрения не голословны. У них мощные аргументы: кто в стране, кроме узкого круга лиц, знал в 1975 году ставропольского партсекретаря Горбачева? Только те, кто отдыхал в привилегированных здравницах, которыми густо усыпан этот благодатный край.

Нашлись доброхоты, засели за стенограммы партийных съездов и пленумов, которые проходили с начала 1970 до конца 1978 года — в период, когда будущий генсек возглавлял ставропольскую краевую парторганизацию. Тщательное изучение привело к обескураживающему результату: за восемь с половиной лет работы в качестве первого секретаря Горбачев выступил на Пленуме ЦК КПСС лишь один раз, и то в июле 1978 года, накануне переезда в Москву, по сугубо узкому — аграрному — вопросу. Дотошные правдоискатели докопались, что первое и единственное выступление состоялось лишь на второй день работы пленума, 4 июля, да и то после малоизвестного секретаря Амурского обкома.

«А может, Михаил Сергеевич уже тогда разуверился в партии и потому больше преуспел в государственных органах?» — въедливо задаются вопросом его недоброжелатели, и тут же приводят убедительную статистику: за период с июня 1970 года, когда он впервые появился в союзном парламенте, будущий отец перестройки выступил на сессии Верховного Совета СССР лишь единожды. Это был ничем не запомнившийся самоотчет провинциального партийного функционера. В 1974 году его избрали руководителем второстепенной Комиссии по делам молодежи Совета Союза — было ему тогда 43 года, числился в молодых. В комиссию входили три десятка депутатов, особенного шума она не производила, влияния не имела, важных законов не подготовила.

В те времена выступления на съездах, пленумах, сессиях имели громадное значение. Списки ораторов тщательно обсуждались и утверждались на самом верху — слово давали только тем руководителям, которые добивались хоть каких-либо подвижек в решении вопросов, выносимых на пленум. Пустословов и краснобаев на трибуну не выпускали. И если ставропольского секретаря подпустили к трибуне пленума лишь единожды, на девятом году его секретарства, да еще при таких влиятельных покровителях, как Кулаков и Андропов, то, наверное, ничего из ряда вон выходящего в крае не происходило.

Не менее мощные аргументы и у сторонников экс-генсека. Не давали ему слова на союзных мероприятиях потому, что кое-кому в Кремле и на Старой площади ставропольский секретарь с его независимым характером и неприятием рутины был явно не по душе. Вот и устроили блокаду, чтобы не дать повода для сравнения с собой — косноязычными, угрюмыми, не имеющими свежих идей.

Впрочем, нельзя сказать, что в течение этих более восьми лет, которые будущий генсек провел на посту первого секретаря крайкома, не было попыток переманить его в Москву. По словам самого Михаила Сергеевича, в начале семидесятых П. Н. Демичев интересовался, как бы он отнесся к предложению перейти на работу в ЦК заведующим отделом пропаганды. Кулаков говорил о посте министра сельского хозяйства. Кандидатура «курортного секретаря» обсуждалась и на предмет назначения его на должность Генерального прокурора СССР. По свидетельству бывшего председателя Госплана Байбакова, он предлагал Горбачеву пост своего заместителя по вопросам сельского хозяйства. Однако во всех случаях Михаил Сергеевич отклонял подобного рода предложения, ожидая звездного часа. И он пробил.