Тайны великой пустыни
Шрифт:
Первоначально эти и другие привезенные из Синьцзяна сокровища хранились в Музее этнологии, но в конце Второй мировой войны при очередном налете авиации союзников его главное здание было разрушено, значительная часть реликвий погибла. Оставшееся перевезли в относительно безопасное место. Некоторые документы и предметы исчезли во время и после взятия Берлина.
Сомневаюсь, что они привлекли внимание советских военнослужащих, хотя ряд зарубежных авторов считают такое развитие событий наиболее вероятным. Об этом, например, пишет в предисловии к книге А. фон Ле Кока, вышедшей в Пекине в 2002 году под названием «Записки о сокровищах Синьцзяна», китайский переводчик Лю Цзянь-тай. В царской России старинными манускриптами на экзотических языках и непонятными древностями из тех мест интересовался крайне ограниченный круг выдающихся ученых-интеллектуалов, поэтому заявления о причастности офицеров Красной Армии к пропаже делают честь системе образования
В августе 1905 года А. фон Ле Кок и Т. Бартус прибыли в Хами, где вскоре торговец из Ташкента сообщил им об обнаруженных в Дуньхуане таинственных рукописях, которые «никто не может прочитать». Они были хорошо осведомлены о крупном буддийском комплексе Могаоку и знали, что ранее там побывала лишь горстка путешественников из Европы. Одновременно немцы прекрасно понимали: местные жители считают эти пещеры святыней и вряд ли позволят им действовать в таком же ключе, как и в Синьцзяне. Однако библиотека, если она на самом деле существует, представляла бесспорный интерес.
Согласно поступившей из Берлина информации, в середине октября в Кашгар должен был прибыть А. Грюнведель — официальный руководитель проекта, который просил встретить его и обсудить дальнейшие перспективы научных исследований. Чрезвычайно сложный переход Хами — Дуньхуан через пустыню в противоположном направлении занял бы 17 дней, а уже наступил конец августа. В сложившейся ситуации добраться до Кашгара (1250 миль) к установленному сроку было немыслимо. Не зная, как поступить, А. фон Ле Кок решил довериться слепому жребию. Он вытащил китайскую серебряную монету и загадал: орел — Дуньхуан, решка — Кашгар. Выпал второй вариант.
В итоге первым из иностранцев увидел Дуньхуанскую библиотеку и получил доступ к ней англичанин А. Стейн, о чем уже было сказано выше. Для российского читателя вопрос первенства в данном случае не имеет, на мой взгляд, принципиального значения. Другое дело, если бы квалифицированные специалисты из Германии, прибыв в Дуньхуан, стали срезать замечательные фрески пещер Могао, ибо трудно представить, что они устояли бы против соблазна. При таком развитии событий уникальный памятник очень скоро разделил бы участь многих ограбленных монастырей и храмов.
Знаменитый русский живописец и разносторонне образованный интеллигент Н. К. Рерих (1874–1947 гг.), в начале апреля 1926 года направлявшийся во главе экспедиции из Карашара в Урумчи, долго размышлял об опустевших храмах и монастырях, о мотивах, побудивших ученых с мировым именем принять самое активное участие в разрушении древних памятников: «В пути думалось: не правы европейцы, разрушая монументальные концепции Ближнего и Дальнего Востока. Вот мы видели обобранные и ободранные пещеры. Но когда придет время обновления Азии, разве она не спросит: «Кто же это обобрал наши сокровища, сложенные творчеством наших предков?» Не лучше было бы во имя знания изучить эти памятники, заботливо поддержать их и создать условия истинного бережливого охранения. Вместо того фрагменты фресок перенесены в Дели, на погибель от индусского климата. В Берлине целые ящики фресок были съедены крысами. Иногда части монументальных сооружений нагромождены в музее, не передавая их первоначального назначения и смысла. Прав наш друг Пельо, не разрушая монументальных сооружений, а изучая и издавая их. Пусть свободно обращаются по нашей планете отдельные предметы творчества, но глубоко обдуманная композиция сооружений не должна быть разрушаема. В Хотане мы видели части фресок из храмов, исследованных Стейном, а остальные куски увезены им в Лондон и Дели. Голова бодхисатвы— в Лондоне, а расписные сапоги его— в Хотане. Где же тут беспристрастное знание, которое прежде всего очищает и сберегает, и восстанавливает? Что же сказал бы ученый мир, если бы фрески Гоццоли или Мантеньи были бы распределены таким «научным» образом по различным странам? Скоро по всему миру полетят быстрые стальные птицы. Все расстояния станут доступными, и не ободранные скелеты, но знаки высокого творчества должны встретить этих крылатых гостей». Комментарии здесь, как говорится, излишни.
А. фон Ле Кок постоянно отправлял ящики с древностями и отчеты о проделанной работе в Берлин. Спонсоры были в восторге, большой интерес к реликвиям проявил кайзер Вильгельм II. Амбициозный ученый, возглавивший экспедицию в силу весьма неординарных обстоятельств, явно спешил сделать себе имя. Его планам в какой-то мере мешали указания А. Грюнведеля, который предлагал отложить на более поздний срок раскопки в особо интересных местах. Получив очередное письмо, где сообщалось о задержке отъезда А. Грюнвиделя из Германии, А. фон Ле Кок решил рискнуть и направился к пещерному комплексу Безеклык, нарушив все инструкции. О том, что произошло в этом монастыре, читатель узнал в третьей главе.
Следует подчеркнуть, что у А. фон Ле Кока с А. Грюнведелем сложились натянутые отношения. Во многом это было обусловлено подспудным соперничеством за руководство указанными экспедициями, но главной причиной конфликта стал описанный выше метод работы.
А. Грюнведель, для которого каждый археологический объект существовал в едином пространстве, полагал, что «изъятие фресок ничуть не лучше охоты за сокровищами и грабежа». В своей деятельности он преследовал сугубо научные цели, поэтому всегда очень тщательно срисовывал фрагменты настенной живописи, аккуратно составлял топографические схемы пещерных комплексов.
А. фон Ле Коку мешал не только А. Грюнведель, раздражение у него вызывали и специалисты из России, работавшие во время второй немецкой экспедиции в районе Лэнгдон Уорнер города Куча (вторая половина 1905 г.), — М. М. и Н. М. Березовские. Любопытно, что братья довольно успешно сотрудничали с французской экспедицией во главе с П. Пельо.
Они в основном активно собирали древние монеты, снимали схематические планы, делали фотографии, акварельные копии и кальки с настенных росписей. Поскольку Н. М. Березовский был по профессии художником, братья подготовили альбом, озаглавленный «Орнаменты на фресках. Китайский Туркестан. Кучарский округ». Он включает акварельные зарисовки фресок и их деталей. В развалинах буддийских храмов они обнаружили следы древних фресок, обломки большой глиняной фигуры, фрагменты терракотовых скульптур. В Кызыле М. М. Березовский собрал обломки статуй и деревянной резьбы, фрагменты рукописей, обрывки шелковых тканей, бляшки и бусы, др. Там же он нашел алебастровые формы для изготовления деталей скульптур. Интересные находки были сделаны в Субаши, Кумтуре, Кирише. Представленные материалы поступили в Музей антропологии и этнографии АН СССР, а в 1934 году были переданы в ленинградский Эрмитаж.
Не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто русские ученые, проводившие исследования в Синьцзяне, выглядели стопроцентными «чистюлями» на фоне европейских «монстров». Так, участники экспедиции Д. А. Клеменца 1898 года, побывавшие в Турфанском оазисе и обследовавшие за несколько месяцев не менее полутора десятков комплексов, привезли в том числе и ограниченное количество небольших фрагментов древних росписей, отделенных от стен пещерных монастырей и храмов. А. Грюнведель, кстати, позднее отмечал, что первоначальный план его экспедиции (осень 1902 г. — весна 1903 г.) был разработан в 1899 году «непосредственно после посещения Берлина русскими академиками В. В. Радловым и К. Г. Залеманом, а также путешественником по Турфану Д. А. Клеменцем».
Очень помогла специалистам из Германии и изданная Д. А. Клеменцем в 1899 году на немецком языке книга о результатах изысканий с многочисленными фотографиями и большой складной картой, где были точно указаны все выявленные объекты. Как считают западные авторы, «русские фактически преподнесли немцам Турфан в качестве подарка».
Объективности ради надо признать, что объем работ в Синьцзяне ученых-археологов из России в те годы не шел ни в какое сравнение с масштабом деятельности экспедиций из Германии, Англии, Франции, а также Японии (три экспедиции в августе 1902 г. — феврале 1904 г., октябре 1908 г. — сентябре 1909 г. и октябре 1910 г. — ноябре 1914 г.). По сложившейся в нашей стране давней традиции, на науке решили в очередной раз сэкономить. Академик Щербатской, например, писал: «К сожалению, тогдашнее правительство не нашло возможным сразу же ассигновать средства на осуществление… русской экспедиции, между тем как экспедиции английская, французская, три германских и несколько японских одна за другой избороздили Сериндию вдоль и поперек. Результатом этого было то, что, когда наконец явилась на место русская экспедиция, значительная часть древностей оказалась увезенной в разные музеи Европы и Японии, а много памятников оказались просто разрушенными при попытке снятия их с места для перевозки».
Ему вторил С. Ф. Ольденбург: «Русским ученым и на этот раз, как бывало и бывает нередко, пришлось отойти на время от начатого ими вполне успешного дела, которое перешло в руки иностранных, в первую очередь немецких, ученых, получивших в своей стране средства на экспедицию. Только много лет спустя, при условиях гораздо менее благоприятных, русским ученым удалось продолжить дело Д. А. (Клеменца. — Н. А.)».
«Разведочная археологическая экспедиция в Китайский Туркестан» под руководством С. Ф. Ольденбурга состоялась лишь в 1909–1910 годах. Подобно А. Грюнведелю он всегда осуждал тотальное обрушение фресок в монастырях и храмах, хладнокровное изъятие культурно-исторических памятников из реально существующей среды. Выступив с докладом по итогам поездки, ученый говорил о необходимости покупки старинных предметов и рукописей на местах, для чего предлагал снабдить соответствующими средствами русских консулов в Урумчи и Кашгаре.