Тайны военной агентуры

Эйзенхауэр и его командиры погрузились в раздумья, продлившиеся четверть часа. Напряженность момента, связанная с необходимостью принятия быстрого решения, была усугублена адмиралом Рэмзи, напомнившим, что контр-адмирала Алана Дж. Кирка, командующего американскими военно-морскими силами, обеспечивающими высадку, следовало оповестить в течение получаса, в случае если «Оверлорд» будет назначен на вторник, чтобы он успел подготовиться.

Эйзенхауэр стал просить собравшихся одного за другим высказываться. Генерал Смит полагал, что нападение следует осуществить 6-го числа — это был риск, но на него следовало пойти. Теддер и Ли-Мэллори боялись, что прогнозируемая облачность окажется все же слишком сильной, чтобы авиация могла действовать эффективно, а это означало, что высадка будет осуществляться без необходимого прикрытия с воздуха, и считали, что она обещает оказаться «рискованной». Монтгомери придерживался того же мнения, которое он высказал предыдущей ночью, когда было решено отложить день «Д» с 5 июня. «Я говорю — вперед!» — были его слова. Наконец пришел черед высказаться Айку. Наступил момент, когда он должен был принять решение. В те долгие минуты, когда Эйзенхауэр взвешивал все «за» и «против», в комнате стояла полная тишина. Генерал Смит вспоминает, что на него тоща произвела сильное впечатление «какая-то недосягаемость и одинокость» верховного главнокомандующего, когда он сидел, сложив перед собой руки и неподвижно глядя на стол.

Наконец Эйзенхауэр поднял глаза и медленно произнес:

— Я абсолютно убежден, что мы должны отдать приказ... Мне это не нравится, но тем не менее... Я не вижу никаких иных путей действия.

Он поднялся. Айк выглядел уставшим, но прежде напряженное выражение его лица теперь разгладилось. Вторнику 6 июня предстояло стать днем «Д».

Опускалась темнота, и солдаты сил вторжения по всей Англии готовились вновь провести ночь в бездеятельном ожидании. Взвинченные месяцами тренировок, они были готовы немедленно выступить, и откладывание операции заставляло их нервничать. Войска еще не знали, что до дня «Д» осталось всего 26 часов, пока было рано сообщать эту новость. Поэтому той штормовой воскресной ночью люди ждали — в щемящей тоске, тревоге и тайном страхе — что что-нибудь, наконец, произойдет. Они не знали точно, насколько им придется тяжело, что именно потребуется от человека в таких обстоятельствах, и думали о своих семьях, о своих женах, детях, подругах и все говорили о предстоящих боях. Что будет представлять из себя побережье, на которое им придется высаживаться? Будет ли высадка таким трудным делом, как это каждому думалось? Никто не мог сказать, что собой будет представлять день «Д», и каждый готовился к нему по-своему.

Понедельник 5 июня 1944 года был спокойным и не отмеченным никакими особенными событиями для немцев. Погода была такой плохой, что в Париже, в штабе люфтваффе, полковник профессор Вальтер Штебе, возглавлявший метеорологическую службу, сказал штабным офицерам, что они могут расслабиться,— он сильно сомневался, что самолеты союзников поднимутся в этот день с аэродромов. Расчетам зенитных орудий было приказано оставить дежурство и идти отдыхать.

Затем Штебе позвонил в штаб-квартиру фон Рундш-тедта в Сен-Жермене. Фельдмаршал в этот день спал, как обычно, долго, и уже почти наступил полдень, когда он встретился со своим начальником штаба и прочитал и одобрил подготовленную его штабом «Оценку намерений союзников», которую после этого следовало отправить в ставку Гитлера. Эта оценка являла собой другой пример совершенно неправильных предположений. Она гласила: «Систематическое и отчетливое усиление воздушных налетов показывает, что противник достиг высокой степени готовности. Вероятным фронтом вторжения по прежнему остается сектор от Шельды до Нормандии... и нельзя исключить, что этот фронт может захватить и северное побережье Бретани... [но]... еще не ясно, на каком именно участке этой протяженной линии будет осуществляться вторжение. Сосредоточенные воздушные атаки на береговые укрепления между Дюнкерком и Дьеппом могут означать, что главные силы союзников будут высаживаться здесь... [но]... признаков того, что вторжение произойдет в ближайшие дни, не замечено...» Удовлетворившись столь общим анализом, охватывающим 800 миль побережья, фон Рундштедт отправился вместе с сыном, молодым лейтенантом, в свой любимый ресторан «Кок Харди», находившийся поблизости, в Бугивале. Было уже около часа дня, до дня «Д» оставалось 12 часов.

Все германское командование от полковников до фельдмаршалов воспринимало затянувшуюся плохую погоду как успокаивающее обстоятельство. В штабах были абсолютно уверены, что в ближайшее время нападение произведено не будет, и эта уверенность основывалась на тщательном анализе погодных условий, которые наблюдались во время высадки союзников в Северной Африке, на Сицилии и в Италии. Данные варьировались, но метеорологи отметили, что союзники никогда не начинали десантные операции, если прогноз не обещал благоприятной погоды — прежде всего чтобы иметь прикрытие с воздуха. И для методичною немецкого ума здесь все было однозначно: союзники могут напасть только в том случае, если установится хорошая погода. Погода же была плохой.

В штабе Роммеля в Ла-Рош-Гайон работа шла своим обычным чередом, как будто фельдмаршал никуда не уезжал. При этом начальник штаба, генерал-майор доктор Ганс Шпайдель, счел обстановку достаточно спокойной, чтобы можно было устроить небольшой званый обед. Он пригласил несколько человек и среди них Эрнста Юнгера, философа и писателя. Интеллектуал Шпайдель ожидал предстоящий обед с нетерпением: он надеялся побеседовать на свою любимую тему,— о французской литературе. Появилось и еще кое-что, что требовалось обсудить,— двадцатистраничная рукопись, набросанная Юнгером и тайно переданная им Роммелю и Шпайделю. Последние оба придавали его труду большое значение и сильно рассчитывали на него: это был проект заключения мира — после того, как Гитлер будет осужден немецким судом либо убит.

В Сен-Лo, в штабе 84-го корпуса, начальник разведки майор Фридрих Хайн занимался подготовкой праздничного ужина, посвященного дню рождения командующего корпусом генерала Эриха Маркса, который приходился на 6 июня. Генерал должен был днем уехать в Бретань, в город Ренн, и его офицеры решили устроить вечеринку-сюрприз. Марксу вместе со всеми остальными старшими командирами дислоцированных в Нормандии войск предстояло принять участие в тактических играх на большой карте, которые должны были начаться во вторник утром. Каждый из приглашенных ожидал, что Kriegsspiele будут интересными: их темой ожидалось теоретическое «вторжение», ожидаемое в Нормандии.

Предстоящие учения беспокоили начальника штаба 7-й армии — бригадного генерала Макса Пемзеля. Представлялось очень скверным, что старшие офицеры его стоявших в Нормандии и на полуострове Котантен частей будут отсутствовать все одновременно. Но то, что их не будет всю ночь, было просто опасным — Ренн находился от большинства из них довольно далеко, и Пемзель боялся, что кое-кто решит отправиться туда до рассвета. Генерал считал, что если вторжение будет предпринято в Нормандии, то оно начнется с первыми лучами солнца, и решил предупредить всех отьезжающих. Переданный по телетайпу приказ гласил: «Командующим генералам и остальным, принимающим участие в учениях Kriegsspiele, не уезжать в Ренн до рассвета 6 июня». Но было поздно: некоторые уже отбыли.

Один за другим старшие командиры покидали фронт в самый канун вторжения. Каждый из них имел на то причину, но это выглядело так, будто они выполняли предначертание судьбы. Во всем этом чувствовалась какая-то предопределенность: офицер оперативного отдела штаба группы армий «Б», полковник Ганс Георг фон Темпельхофф, был в отъезде; генерал-майор Хайнц Хелльмих, командовавший 243-й дивизией, оборонявшей одну сторону полуострова Котантен, отбыл в Ренн, как и генерал-майор Карл фон Шлибен, возглавлявший 709-ю дивизию; бригадный генерал Вильгельм Фолей, командующий сильной 91-й авиадесантной дивизией, которую только что перебросили в Нормандию, к отъезду готовился; полковник Вильгельм Майер-Детринг, начальник разведки фон Рундштедта, был в отпуске, а начальник штаба одной из дивизий уехал на охоту со своей французской подругой.

(С наступлением дня «Д» такое совпадение этих многочисленных отлучек сказалось на немецкой обороне столь пагубно, что велись серьезные разговоры о необходимости проведения расследования, чтобы выяснить, не приложила ли к этому руку британская разведка! Сам Гитлер, который находился в своей резиденции в Берхтесгадене в Баварии, оказался не более готовым к вторжению, чем его генералы. Фюрер в этот день поднялся поздно, провел свое обычное военное совещание и в четыре часа сел обедать. Кроме его подруги, Евы Браун, за столом сидело еще несколько высокопоставленных нацистов и их жен. Вегетарианствующий Гитлер прокомментировал присутствующим фрау свою безмяс-ную диету своим обычным предобеденным замечанием: «Слон — самое сильное на земле животное, и он тоже не ест мяса». После обеда все перешли в сад, где фюрер любил пить липовый чай. Между шестью и семью он вздремнул, в 23.00 провел еще одно военное совещание, после чего, уже слегка за полночь, фрау были приглашены послушать пару часов Вагнера, Легара и Штрауса.)

В это же время, когда высшие командиры, отвечавшие за оборону плацдарма от надвигающегося десанта, разъезжались по всей Европе, германское верховное главнокомандование решило убрать с побережья Нормандии последние остававшиеся во Франции эскадрильи истребителей. Летчики пришли в ужас. В качестве главной причины их передислокации объявлялась необходимость защиты рейха, который уже несколько месяцев день и ночь подвергался постоянно усиливающимся интенсивным бомбардировкам союзников. В таких обстоятельствах верховному главнокомандованию казалось просто неразумным оставлять столь жизненно необходимые самолеты на открытых взлетных полях во Франции, где их уничтожали истребители и бомбардировщики противника. Когда-то Гитлер пообещал своим генералам, что в день высадки союзников их атакует на побережье тысяча самолетов люфтваффе. Теперь это, очевидно, уже было невозможным. На 4 июня во всей Франции оставалось только 183 дневных истребителя. Из них около 160 считались в исправном состоянии, из которых 124 машины — 26-й истребительный авиаполк — в этот самый день с побережья оттягивали.

Из миллионов французов, с нетерпением ждавших по всей стране начала вторжения союзников, лишь около десяти мужчин и женщин действительно знали, что оно произойдет со дня на день. Но эти люди продолжали вести свою работу хладнокровно и осторожно, как обычно,— хладнокровие и осторожность входили в их обязанности: они были руководителями французского подполья.

Большая часть главных подпольщиков находилась в Париже. Отсюда они осуществляли руководство обширной и сложной организацией и были так законспирированы, что нередко знали друг друга лишь по условным именам, а одна подпольная группа почти никогда не представляла, чем занимается другая.