Тайны Второй мировой

Перед отъездом из Берлина казаки посетили квартиру частнопрактикующего врача: «Квартира состоит: из комнаты ожидания, приемного кабинета, процедурной, рабочих кабинетов членов семьи, столовой, кухни, нескольких спальных комнат, библиотеки, всего — 12 комнат». Далее перечислялось самое современное оборудование процедурной и кабинета, которое все находится в личной собственности врача. Кудинов отмечал, что чистый годовой доход врача, за вычетом налогов и коммунальных платежей, превышает 10 тыс. марок. При этом «все взрослые члены семьи имеют велосипеды, для посещения больных на дому имеется автомашина. Жизнь среднего врача в Германии нельзя сравнить даже с жизнью крупного специалиста — профессора Советского Союза».

С этим утверждением согласятся читатели фантастической повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» (1925). Вспомним, что ее главный герой, профессор Преображенский, будучи мировой знаменитостью, располагал только 7-комнатной квартирой, но и за это подвергался постоянным нападкам со стороны домового комитета. К началу же Великой Отечественной войны такая 7-комнатная квартира и для известного врача в СССР была невиданной роскошью, а современного оборудования не хватало даже в крупных клиниках. Также и велосипеды для большинства советских граждан были предметами роскоши. Поэтому в Германии велосипеды стали одним из основных предметов реквизиции со стороны бойцов Красной армии.

Кудинов зафиксировал впечатление казаков от посещения немецких мануфактурных и обувных магазинов: «Большой ассортимент товаров позволяет в любое время без очереди купить по карточкам необходимый товар. Вследствие этого население Германии настолько хорошо одето, что по костюму нельзя судить, кто перед вами: рабочий или инженер, сельский учитель или профессор». Как известно, до 1943 года гражданское производство в Германии почти не сокращалось, и изобилие товаров на полках германских магазинов военного времени было недостижимым идеалом даже для довоенного Советского Союза. Единственным пропагандистским преувеличением в очерке кажется рассказ о преуспевающих «восточных рабочих», некоторые из которых будто бы «приняли уже европейский вид: модная прическа, хороший костюм, и только значок «ОСТ» указывает на происхождение». Заканчивался же очерк агитационным пассажем совершенно в советском стиле: «Политика национал-социалистической партии Германии направлена на поднятие материального уровня всех слоев населения. Поэтому немецкий народ так любит свою родину, дорожит ею и предан своему правительству».

Справедливости ради необходимо отметить, что жизнь основной массы немцев была не столь безоблачна, как она виделась участникам пропагандистских экскурсий. Вот, например, показания об условиях жизни в Германии бывшего рабочего, а потом техника завода «Ганномах» в Ганновере Вольдемара Зоммера, оказавшегося в советском плену в октябре 1942 года: «Денег в настоящее время подавляющему большинству хватает, так как купить на них все равно нечего. Я получал рабочим-токарем 200 марок в месяц, а техником 280 марок. Расходовал 27 марок на квартиру и 100 марок на питание, выдаваемое по карточкам. Большую поддержку в смысле питания давал мне мой личный огород. Остальные деньги тратить было некуда. Можно было бы, конечно, покупать товары по спекулятивным ценам, но они так высоки, что рука не поднимается что-либо купить». По точному замечанию Зоммера, «в Германии тихо не потому, что население живет в довольстве и благополучии, а потому, что гестапо «хорошо» работает»^{497}.

Стереотип Германии и у власовцев, и у казаков был практически одинаковым. Подобное сходство вряд ли можно объяснить общностью установок германского министерства пропаганды, контролировавшего все коллаборационистские издания. Скорее, дело было в общности условий жизни в СССР как казачьего, так и собственно русского населения, в сравнении с которыми условия жизни немецкого населения создавали разительный контраст.

В отличие от русских коллаборационистов, у большинства участников германского движения Сопротивления изначально существовал негативный стереотип России и русских, отчасти под воздействием нацистской пропаганды, отчасти из-за бросавшегося в глаза сходства национал-социализма с большевизмом. Участники антигитлеровского движения, не исключая и членов Национального Комитета «Свободная Германия», не имели почти никакого адекватного представления о советской жизни. В отличие от русских коллаборационистов, немецкие коллаборационисты из числа пленных практически не покидали территории лагерей, а организованные для них экскурсии носили характер «потемкинских деревень» и не давали представления о советской действительности. Подавляющее же большинство участников заговора 20 июля никогда не бывало на оккупированной советской территории, и их представления о России и русских носили в основном умозрительный характер, хотя и менялись по ходу войны в связи с изменением общей ситуации. Как отмечает Г. Юбершер, «тема России и германо-советских отношений не выделялась в качестве принципиально важного пункта в программных документах консервативно-национальных кругов Сопротивления, а многие их представители находились под воздействием антибольшевистского «образа врага»»^{498}. Однако германский историк вряд ли прав, когда считает текст приказа, отданного накануне нападения на СССР одним из участников Сопротивления командующим танковой группой генералом Геппнером, адекватным отражением его взглядов на Россию. В этом приказе со ссылкой на Гитлера говорилось о «беспощадной борьбе» с Советским Союзом, а предстоящее вторжение характеризовалось как продолжение «векового противоборства германцев и славян, защиты европейской культуры от московско-азиатского потопа и еврейского большевизма». При этом Геппнер, вслед за фюрером, требовал «не давать пощады сторонникам русско-большевистской системы»^{499}. Однако подобные приказы, подчас с использованием тех же самых словесных оборотов, издавали и командующие другими немецкими армиями, например Рейхенау и Манштейн^{500}. Скорее, эти приказы можно считать отражением инструкций и распоряжений вышестоящих инстанций, ОКВ, ОКХ и командующих группами армий, чем личной инициативой генералов. Приказ Геппнера от 2 мая отражал установки, данные Гитлером в большой речи перед генералами 30 марта 1941 года, где он заявил, что задачей вермахта в отношении России является уничтожение не только ее вооруженных сил, но и государства как такового^{501}. Поэтому вопрос о том, соответствовали ли такого рода приказы подлинным взглядам Геппнера или Манштейна на Россию и русских, остается открытым. Точно так же по приказам, которые отдавали в свою бытность в Красной армии Власов и другие генералы-коллаборационисты, нельзя судить об их подлинных чувствах по отношению к Германии и немцам, поскольку они просто транслировали пропагандистские формулы из приказов вышестоящих инстанций и выступлений Сталина. Следует подчеркнуть, однако, что подобные негативные оценки Германии и немцев повторялись и в личных письмах Власова 1941–1942 годов. Вероятно, в тот момент он действительно находился под влиянием «образа врага».

У участников немецкого Сопротивления образ России стал меняться не из-за знакомства с жизнью русских, а лишь под влиянием военных неудач и необходимости в случае свержения Гитлера вести переговоры со Сталиным. Как остроумно отмечает Юбершер, «образ России как воплощения «еврейского большевизма» ни в коем случае не соответствовал отношениям с великой державой СССР»^{502}. Такой положительный компонент образа страны и народа как высокий уровень жизни в случае с СССР начисто отсутствовал. В этом отношении пропагандистский стереотип не расходился с реальностью, в чем смогли убедиться немцы, побывавшие на Восточном фронте.

Более тесно, чем участники Сопротивления, соприкасались с советской действительностью пленные — участники Национального комитета «Свободная Германия». Бывший вице-президент комитета офицер люфтваффе граф Генрих фон Айнзидель в интервью журналу «Новый Часовой» вспоминал: «Когда я попал в плен, я не знал, кто такой Маркс, кроме того, что он еврей и изобретатель коммунизма. Я ничего не знал об истории и развитии Советского Союза, о Ленине, Сталине, Троцком. Но это не относилось к моим проблемам. Моей проблемой я считал «поставить часы на правильный ход в Германии и устранить Гитлера»^{503}. Аналогичным образом некоторые русские коллаборационисты сначала не слишком интересовались теоретическими воззрениями Гитлера и Розенберга и нацистской расовой доктриной, считая своей главной проблемой свержение Сталина. Но очень скоро они убедились, что теория арийского «сверхчеловека» и славянского «недочеловека» является труднопреодолимым препятствием для создания прогерманского русского правительства и военных формирований.

Как утверждает Айнзидель: «Для меня было ясно, что сталинская Россия, сталинский Советский Союз в военном отношении гораздо сильнее, чем царская империя в Первой мировой войне. Когда я начал заниматься историей Советского Союза, та понял… что нападение Гитлера задним числом способствовало оправданию сталинской тирании. Если бы Сталин не провел насильственную коллективизацию и не форсировал индустриализацию, Гитлер выиграл бы войну. Гитлер задним числом дал оправдание его (Сталина. — Б.С.) террору».

Следует отметить, что тезис о том, что только коллективизация крестьянства и ускоренная индустриализация обеспечили СССР победу в войне с Германией, весьма спорен. Ведь в случае, если бы крестьяне не были деморализованы коллективизацией, Красная армия получила бы гораздо лучших по качеству бойцов, и значительно меньше советских граждан пополнили бы ряды вермахта и С.С. Что же касается индустриализации, то она все равно не сделала Советский Союз автаркией, и военная экономика СССР во многих критических пунктах зависела от англо-американских поставок по ленд-лизу. Переизбыток же количества танков и самолетов к началу войны негативно сказался на уровне освоения красноармейцами боевой техники.

Айнзидель вспоминает: «Еще в 1944 году в антифашистской школе в Красногорске я понял, что сталинская система является антиподом социалистической идеи… Гораздо позднее я понял, что Сталин был неизбежным продолжателем Ленина. Потом я увидел, как советские оккупационные власти обращаются с Восточной зоной Германии, с Венгрией, с Польшей».

В отличие от немецких, русские коллаборационисты постфактум не видели в большевистской угрозе оправдания нацистской диктатуры, очевидно, потому, что Германия войну проиграла. Из них также не пытались сделать проводников идей национал-социализма, поскольку, по мысли Гитлера, эти идеи не предназначались для экспорта.

Зато от иллюзий в отношении Гитлера участники РОД излечились значительно быстрее, чем деятели германского Сопротивления и члены Национального Комитета «Свободная Германия», поскольку довольно скоро узнали о страданиях военнопленных и репрессивной политике на оккупированных территориях. Айнзиделю и его товарищам окончательно глаза на сущность сталинского социализма открылись уже после войны, когда они узнали о трагической участи сталинградских пленных и о репрессиях, творимых советскими войсками в Германии.