Тайны Второй мировой

Коллаборационистам фактически пришлось разделить единый стереотип немцев на два. После того как рассеялись первые иллюзии насчет немцев — освободителей русского народа от большевизма, в сознании русских, выступавших на стороне Германии, произошло четкое разделение немцев на нацистов и тех, кто не разделял национал-социалистическую идеологию. Власов, например, так отзывался об одном из участников антигитлеровского заговора бароне Фрейтаге-Лорингофене: «Этот барон мне очень нравится, когда я с ним что-либо обсуждаю, я забываю, что он немец. Его доводы и то, как он их излагает, доказывают, что он желает нашего успеха…»^{527} А Штрик-Штрикфельдту Власов говорил: «Видите, Вильфрид Карлович, чего я понять не могу. Вот тут, в Тиргартене, люди кормят птиц и кошек, относятся к ним с любовью, а в лагерях оставляют военнопленных умирать с голоду. И это те же немцы делают — и то, и другое… Немцы — прилежный, трудолюбивый народ; они скромны и бережливы. Вы делаете все для семьи и дома. Я верю, что немцы охотно работают. Но в ходе вашей истории вас преследует рок — появляются императоры, вожди и все летит. Разве это не так? И немцы начинают все сначала и работают, как волы, чтобы снова добиться благосостояния. Это сделало их мелочными и завистливыми. Национал-социалисты объявляют теперь немца «сверхчеловеком», но мне кажется, ему недостает того аристократизма, который в России считался непременным признаком подлинного барства». Мне жаль немцев…»^{528}

Когда же подписанное генералами Власовым и Василием Ф. Малышкиным так называемое «Смоленское воззвание» было запрещено распространять на оккупированной территории, стало ясно, что оно имеет только пропагандистское значение, направлено лишь на разложение Красной армии и не отражает подлинных взглядов германского руководства. Власов в связи с этим лишился последних иллюзий насчет целей Гитлера в отношении России и удивлялся только тому, что в национал-социалистической Германии «люди еще могут сами ослаблять гайки и что таких людей, как доктор Р., Гроте и Штрикфельдт (немцы, работавшие с РОД. — Б.С.), не поставили к стенке»^{529}.

В отношении Власова к Германии и немцам можно выделить три этапа. До того, как он оказался в плену, общая положительная оценка немцев, зародившаяся еще в юности, сочеталась с советским пропагандистским стереотипом немцев как вероломных захватчиков, побеждающих только благодаря численному и техническому превосходству и внезапности нападения. В плену образ Германии и немцев у Власова первоначально был целиком положительным, однако потом, под влиянием информации о нацистских преступлениях, стал более сложным. При этом командующий РОА считал основную массу немцев соучастниками деяний Гитлера.

Итоги и выводы

Присущий русским коллаборационистам в 1941–1945 годах стереотип Германии и немцев опирался на реальные факты и в своей положительной части, в общем, соответствовал действительности. Он сформировался еще до непосредственного контакта будущих участников РОД с немцами и базировался на традиционных, в том числе литературных представлениях о Германии. Немцы, с их высоким уровнем жизни, в сопоставлении с очень низким уровнем жизни советского населения, рассматривались как образец для подражания.

Знакомство с теорией и практикой расовой теории национал-социалистов, в том числе геноцидом евреев и цыган и уничтожением психически больных, привело к возникновению параллельного отрицательного стереотипа, относящегося в первую очередь к тем немцам, которые, по мнению русских коллаборационистов, разделяли национал-социалистическую идеологию. При этом положительный стереотип немцев как народа сохранялся, хотя порой Власова и его друзей охватывали сомнения, не большинство ли немцев сочувствует планам Гитлера.

Следует отметить, что подобный отрицательный стереотип, как кажется, так и не появился у коллаборационистов-казаков, которые ориентировались на рейхсминистерство Восточных территорий, а не на вермахт, и никак не были связаны с заговорщиками 20 июля. Казаки даже разделяли некоторые политические ценности национал-социализма.

Коллаборационисты так и не смогли дать рационального объяснения, почему немцы почти до самого краха рейха не рассматривали их в качестве полноправных союзников. Уже в 70-е годы К. Кромиади пришел к весьма парадоксальному выводу:

«…Когда на политическом горизонте появился генерал А. Власов, Гитлер с упорством маниака продолжал быть нетерпимым по отношению к русским национальным формированиям, хотя тогда уже ясно и бесспорно в перспективе было поражение Германии. Очевидно, он думал, что, раз Германия проиграла войну, то пусть и Россия останется коммунистической, ибо после войны разбитая Германия скорее станет на ноги, чем коммунистическая Россия, если даже она выйдет из войны победительницей»^{530}. Трудно сказать, действительно ли Кромиади и кто-либо из его соратников именно так думали о мотивах действий фюрера в годы войны. Скорее можно предположить, что подобная оценка намерений Гитлера учитывала послевоенные события — «экономическое чудо» в Западной Германии и выявившуюся экономическую слабость СССР и стран Варшавского пакта, а также политическую нестабильность в ряде стран Восточной Европы (ГДР, Венгрия, Польша).

В целом, повторим, стереотип Германии и немцев у русских коллаборационистов во многих пунктах совпадал с действительностью. Это тем более удивительно, что их знакомство с немецкой жизнью было достаточно поверхностным и ограничивалось туристическими поездками в рейх и общением с немцами-переводчиками, поскольку подавляющее большинство коллаборационистов немецкого языка не знало. Данный опыт позитивного восприятия вчерашнего противника на поле боя не имел никакого продолжения и не вошел в русскую культурную традицию, поскольку с гибелью третьего рейха погибло и коллаборационистское РОД.

Довольно реалистический и положительный стереотип восприятия Германии и немцев служил до некоторой степени оправданием коллаборационизма. Однако параллельно сформировался отрицательный стереотип Гитлера и национал-социализма, имевших слишком много общих черт с новым противником — Сталиным и коммунизмом. Вспомним, как в романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» (1960) майор Ершов, возглавивший антифашистскую организацию в немецком лагере, размышляет о власовской пропаганде: «Власовские воззвания писали о том, что рассказывал его отец (об ужасах раскулачивания. — Б.С.). Он-то знал, что это правда. Но он знал, что эта правда в устах у немцев и власовцев — ложь. Он чувствовал, ему было ясно, что, борясь с немцами, он борется за свободную русскую жизнь, победа над Гитлером станет победой и над теми лагерями, где погибли его мать, сестры, отец». Точно так же участники власовского движения верили, что победа Германии над Сталиным покончит также с национал-социализмом, приведет к власти в рейхе «здоровые силы» заговорщиков 20 июля и обеспечит союз свободной России и свободной Германии. Россия при этом мыслилась ни коммунистической, ни капиталистической, но с сохранением основных демократических свобод. Ошиблись и ершовы, и власовцы. Что же касается казаков-коллаборационистов, то у многих из них присутствовало более глубокое родство с национал-социализмом. Отсюда идеал казаков Краснова, во многом скопированный с «государства Фюрера»: автономные казачьи области под протекторатом Германии Адольфа Гитлера, построенные на основах «вождизма», с казаками в качестве «высшей расы» (к казакам термин «унтерменш» не применялся) и «свободные от евреев». Этот идеал был столь же недостижим, как и власовский.

СОВЕТСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОДВИГИ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ: ОТ МИФОВ ВОЙНЫ К МИФАМ ЛИТЕРАТУРЫ {531}

В России в XX веке военная мифология была связана главным образом с двумя мировыми войнами. При этом между мифами Первой мировой и Великой Отечественной войны существует принципиальная разница. В 1914–1917 годах российская пропаганда акцентировала внимание на подвигах солдат и офицеров, которые спасли раненых товарищей или уничтожили несколько неприятельских военнослужащих, оставшись при этом в живых. Напротив, в 1941–1945 годах советская пропаганда делала упор на те подвиги, когда красноармейцы ценой своей жизни уничтожали врагов или обеспечивали успех своим товарищам. Мы рассмотрим в качестве образцов таких жертвенных мифов подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев во главе с политруком Василием Клочковым у разъезда Дубосеково под Москвой 16 ноября 1941 года, подвиг пяти моряков-севастопольцев во главе с политруком Николаем Фильченковым у селения Дуванкой 7 ноября 1941 года и подвиг рядового Александра Матросова у деревни Чернушки недалеко от Великих Лук 23 февраля 1943 года Их критический анализ приводит к выводу, что в действительности все эти подвиги либо вовсе не имели места в действительности, либо происходили совсем иначе, чем гласит официальная патриотическая традиция. При этом прослеживается трансформация мифов первых двух подвигов в художественной литературе — в очерке Александра Кривицкого «О 28 павших героях», поэме Николая Тихонова «Слою о 28 гвардейцах» и рассказе Андрея Платонова «Одухотворенные люди». Для сравнения привлечены материалы о мифологизированных подвигах периода Первой мировой войны — подвиге донского казака Кузьмы Крючкова, летчика Петра Нестерова и некоторых других, также отразившихся в художественных произведениях, в частности в романе Михаила Шолохова «Тихий Дон». Советские героические мифы также сравниваются с немецкими героическими мифами Второй мировой войны.

Все три выбранные нами жертвенных мифа характерны еще и тем, что позволяют установить истинный ход событий. В случае с 28 гвардейцами-панфиловцами подлинные обстоятельства боя у разъезда Дубосеково оказывается возможны выяснить благодаря материалам следствия по делу одного из участников. Подвиги же пяти моряков-севастопольцев и Александра Матросова в их официальной трактовке не выдерживают критики с точки зрения здравого смысла, законов природы и некоторых твердо установленных фактов, связанных с боевыми действиями в Крыму в ноябре 1941 года и в районе деревни Чернушки в феврале 1943 года.