Тайные дневники Шарлотты Бронте

— Я уже приступила, — заявила я. — Начала работать над романом прошлой осенью. Если постараюсь, то смогу осилить один том.

— Хорошо, — кивнула Эмили.

Мы немного помолчали. Затем Анна тихо произнесла:

— Я тоже сочиняю роман.

— Правда? С каких пор? — осведомилась я.

Мужество покинуло Анну; она покраснела, отвернулась и чуть слышно пробормотала:

— Начала несколько лет назад в Торп-Грин-холле и работала над ним время от времени, когда выдавалась свободная минутка. Я хотела признаться, но боялась, что ты высмеешь меня: ты считала подобные сочинения легкомысленными.

— Полагаю, ты никогда не напишешь ничего легкомысленного, Анна. Чему посвящена твоя книга?

— Я назвала ее «Эпизоды из человеческой жизни». Повествует об испытаниях и горестях молодой гувернантки и молодого викария, которого она любит с давних пор.

Я не успела толком обдумать новость, поскольку Эмили немедленно сообщила:

— И я пишу роман.

С огромным удивлением я уставилась на сестер: Анну с ее застенчивым румянцем и тихой грацией и Эмили, которая объявила о своей попытке мимоходом, так спокойно, будто это самое обычное дело.

— Вы обе пишете романы?

— Сначала я решила переделать несколько своих гондальских историй, — пояснила Эмили, — но в итоге получился роман.

— Как далеко ты продвинулась? — поинтересовалась я.

— Сложно сказать. Возможно, на две трети. Пока готовы двадцать глав.

— Двадцать глав! — потрясенно воскликнула я. — Эмили, это чудесно! А ты, Анна?

— Завершила первую попытку, но результат мне совершенно не нравится. Собираюсь значительно переработать рукопись.

Я засмеялась. Было немного досадно, что сестры, единственными литературными притязаниями которых я полагала поэзию, настолько опередили меня в данном отношении. В то же время меня переполняла чистая, наэлектризованная радость, как если бы в лицо мне бросили перчатку как знак непреодолимо соблазнительного вызова.

Мы остановились на гребне холма, выходящего на широкие просторы пустошей и далекие холмы за ними, окутанные серой пеленой тумана. Внезапно сверкнула молния и раздался раскат грома. «Вот знамение неведомого будущего, лежащего перед нами», — подумала я, поскольку в то мгновение казалось, что мы находимся на пороге приключения, такого же дикого, бурного и неожиданного, как надвигающаяся гроза.

— Возможно, все мы станем публикуемыми авторами! — Меня переполняли возбуждение и решимость. — Но прежде чем это произойдет, мне предстоит немало потрудиться, чтобы догнать вас.

Теперь, когда правда открылась, мы с сестрами перестали таиться, по крайней мере друг от друга. Мы следовали тем же путем, что и во время подготовки поэтического сборника. Разделавшись с домашними делами и сократив ежедневные прогулки, мы выкраивали час-другой утром или днем, запирались в столовой или спальнях и корпели над своими историями. По вечерам, сразу после молитвы, когда все в доме спали, мы снова собирались в столовой и работали допоздна.

Мы не опасались, что привлечем нежелательное внимание домочадцев. Табби и Марта уже считали нас весьма эксцентричными, а папа и Бренуэлл ничего не подозревали, поскольку мы марали бумагу с самого детства. Эмили и Анна уже написали толстые карандашные черновики, мне предстояло написать гораздо больше, но мы решили начать редактуру, чтобы равно ознакомиться с произведениями друг друга.

Раз или два в неделю, по мере завершения отдельных отрывков, мы переключались на чтение вслух, что было невероятно интересным и волнующим. Затем обсуждали услышанное, или, точнее, полемизировали: делились мыслями, советами и оценками достижений друг друга в атмосфере абсолютного равенства и откровенности — и в то же время щедро критиковали и часто разражались жаркими спорами о стиле и содержании. Устав сидеть, мы продолжали словесные баталии на ногах, гуськом передвигаясь вокруг обеденного стола, — привычка, оставшаяся у меня после Роу-Хед. Мисс Вулер водила нас на такие «прогулки», которые, как она утверждала, «улучшают кровообращение и повышают умственные способности».

Один из вечеров мы посвятили Анне — читали ее спокойную и правдивую историю гувернантки. По моему совету сестра переименовала ее в «Агнес Грей».

— Обожаю твоего мистера Уэстона, — сказала я Анне. — Такой сердечный и искренний, любезный, добрый к бедным, поистине преданный своему делу — не то что большинство наших знакомых молодых викариев.

— Он очень напоминает Уильяма Уэйтмана, — заметила Эмили, имея в виду нашего дорогого викария, который трагически скончался от холеры несколько лет назад.

— Я думала о мистере Уэйтмане, когда начинала писать, — призналась Анна, прохаживаясь вместе с нами вокруг стола, — но теперь персонаж больше похож на мистера Николлса.

— Мистера Николлса? — удивилась я. — Что за нелепость! Мистер Николлс не обладает ни одним из достойных восхищения качеств твоего мистера Уэстона.

— Нет, обладает, — настаивала Анна.

— Марта говорит, что ее мать очень признательна мистеру Николлсу, — вставила Эмили. — Он добрый и внимательный жилец, а когда мистер Браун болел, был ей надежной опорой.

— Все в деревне любят мистера Николлса, — согласилась Анна.

— Все в деревне, кроме Мэлоунов, — не сдавалась я. — Если бы они из осторожности не скрывали историю этого джентльмена, к нему бы стали относиться совсем по-другому.

— И все же я считаю, что от мисс Мэлоун мы услышали только часть правды, — упиралась Анна.

— Лично я услышала о мистере Николлсе более чем достаточно! — раздраженно воскликнула я. — И вообще, мы собирались критиковать наши книги.

— Итак, Анна, — вернулась Эмили к прежней теме, — на мой взгляд, мистер Уэстон — ходячая добродетель, но остальные твои персонажи мне нравятся. Ученики и хозяева Агнес изумительно эгоистичны, а их вспышки жестокости весьма любопытны.

— Как раз эти места мне не нравятся, — заявила я. — Возможно, читателей покоробит эпизод, в котором маленький мальчик мучает и убивает птиц. Это возмутительно. Представить не могу, что шестилетний ребенок способен на такое.

— Но это правда, — пожала плечами Анна. — Канклиф Ингхэм, мой подопечный, именно так и поступал. Более того, все описанные мною случаи взяты из личного опыта, за исключением… — Она покраснела. — За исключением финала, который вы еще не слышали.

На следующий вечер мы обсуждали запутанный роман Эмили, действие которого происходило на наших родных йоркширских пустошах. Она назвала его «Грозовой перевал» — в честь дома, играющего важную роль в романе. Эпитет «грозовой» указывал на те атмосферные явления, от ярости которых дом, стоящий на юру, нисколько не был защищен в непогоду.