Тайный гонец

— Посвети-ка на себя, — сурово не то попросил, не то приказал дед Макарий. — Не узнаю.

— Бога ты забыл, Макарий, где тебе помнить божьих людей. — По сытому лицу келаря скользнула усмешка.

— Стало быть, ты, Савва, ноне келарь?

— Стало быть, так.

Почуял Ива: должно, не больно дружны были дед Макарий и нынешний келарь.

— Брат Серафим, — вырос рядом человек в чёрной одежде, проводи старца Макария с мальчишкой и странником. Передай, я велел накормить. Да открой пустую келью.

— Нет, — Ива не узнал голоса деда Макария, — сперва в церковь…

Брат Серафим поглядел на келаря, тот кивнул головой и медленно и степенно пошёл прочь.

В темноте горой возвышалась к небу церковь. Да решётчатыми окошками — свет. В дверь вошли — у Ивы глаза разбежались. Впереди иконы до самого верху. И кругом иконы. Перед ними горят разноцветные огоньки.

А главное, и стены, и столбы-колонны, и потолок — всё расписано яркими красками. Строго глядят бородатые люди. Стоят суровые воины.

Ива и прежде бывал в церквах, однако в деревянных, маленьких, с закопчёнными потолками и стенами.

Деда Макария за рукав потянул:

— Гляди, деда, красота какая!

Поднял голову, а у деда Макария по морщинистым щекам, растрёпанной бороде — слёзы.

— Ты что, деда?!

— Не вижу. Всё в тумане…

Вспомнил Ива разговор перед монастырской калиткой:

— Неужто это ты?

Опёрся дед Макарий, по привычке, на Ивино плечо, дрожит рука мелкой дрожью. Словно промёрз дед в зимнюю стужу и, войдя в избу, никак не может согреться.

— Я, Ива…

— Как же с глазами-то своими?

— Тут и попортил. Должно, краски были небезвредные. Своды расписываешь — в глаза нет-нет и брызнет с кистей… — Вытер дед Макарий ладонью лицо. Пошли. Всё одно не вижу. А ты наглядишься.

Свернул дед Макарий по выходе из церкви направо. Монах, брат Серафим, что шёл рядом:

— Налево надобно.

— Так ведь направо трапезная.

— Там старая была. Давно выстроили новую.

— Не худо живёте.

— С божьей помощью, — смиренно ответил монах.

— Поди, и сами не плошаете.

Смолчал монах.

В трапезной, где вкушали еду и питие монахи, было сейчас всего три человека. Облокотись о стол, проворно работал ложкой попутчик деда Макария и Ивы. Ему прислуживал монах с заплывшими от жира, поросячьими глазками. Да поодаль стоял келарь Савва.

Дед Макарий с Ивой переступили порог — оборвался разговор.

Все трое уставились на вошедших.

— С чем пожаловал в монастырь, раб божий Макарий? — спросил келарь.

— Жить осталось недолго. Хочу последний раз поглядеть на свою работу.

— Другого дела в монастыре нет?

Впились дедовы пальцы в плечо Иве.

— Донесли?

— Свет не без добрых людей…

— Он, что ли, добрый? — мотнул дед бородой в сторону недавнего своего попутчика, которого в полутьме трапезной видеть не видел, а слышал.

— Что ты? — притворно удивился племяш Василия Гольцева. — Я тебя впервой на дороге встретил.

— Старика — в угловую башню! — приказал келарь жирному монаху. — И чтобы ни одна живая душа о нём не знала. Так и брату, что в воротах стоял, передай.

— Не тронь! — с угрозой сказал Ива и, сжав кулаки, стал между дедом и монахом.

— Ой, испугал! — затрясся монах от хохота.

— Не торопись, Ива, — сказал дед Макарий, — всему свой час.

Увёл деда монах.

Келарь к себе Иву пальцем поманил и спросил спокойно, вроде дружелюбно даже:

— К кому старик Макарий шёл в монастырь?

— Не знаю, — ответил Ива. Однако не вытерпел и добавил: — А кабы и знал, всё одно не сказал.

— Пусть будет по-твоему. — Тонкие губы келаря тронула усмешка.

Вернулся жирный монах. Келарь ему:

— Мальчонку в сторожевую башню, вниз…

Ухмыльнулся жирный монах:

— Понятно. — Иве кулаком по шее. — Шевелись!

— Не торопись, брат Амвросий, — остановил келарь. — Верно сказал старик: всему свой час…

Глава 8. Пленник

Проскрипел ржавым железным нутром замок. Стихли шаги за дверью.

Ива потёр шею. Не утерпел-таки жирный Амвросий. Дал на прощание крепкую затрещину.

Темно. Сыро. Пахнет плесенью.

Выставил Ива вперёд руки, пошёл, осторожно ступая. Ровно слепой. Про деда Макария подумал: худо плохо видеть-то.

Упёрся руками в скользкую стенку. Обошёл свою темницу. Невелика. Шагов по семь каждая стенка. Пусто. В одном углу — солома. Посерёдке вроде палки набросаны. Ощупал — не понял, что бы то могло быть.

Лёг на прелую солому. Под голову положил кулак.

Полезли в голову невесёлые мысли. Вот тебе и оружие… Едва с дедом Макарием переступили монастырские ворота — и прямёхонько в подземелье. Вспомнил дорожного попутчика. Ух, злыдень! Выйти только из башни, уж тогда бы Ива с ним посчитался. Только как выйти? Крепки каменные стены, дверь окована железом. Разве что келарь с Амвросием сами выпустят. А выпустят ли? Вдруг оставят тут на веки вечные, до самой смерти, что тогда?

Подать бы весточку неведомому иконописцу Игнатию, про которого сказывал дед Макарии. Может, чем и помог бы. Так где он, этот Игнатий, и как известить его о беде?

Решил Ива: утро вечера мудренее. Надо спать. Повернулся на другой бок, закрыл глаза. И стал тут подкрадываться к Иве страх. Уснуть хочет Ива, а не может.

Сел на солому. К стенке прижался. На потолок поглядел, а там вверху, в кромешной темноте, мерцают звёзды. Догадался: окошко. Повеселел даже.

Только быстро кончилось веселье. Заглянула в окошко луна — осмотрел Ива ещё раз свою темницу и обмер.

Посередине — человеческий скелет. Череп смотрит на Иву пустыми глазами.

— А-а-а! — закричал Ива, кинулся к двери, забарабанил в неё руками и ногами.

Глухо загудела обитая железом дверь.

— Откройте! — бился в отчаянном страхе Ива. — Откройте!

Только кто его голос услышит из башенного подземелья?

Однако произошло чудо.

Скрипнул железом замок, дверь пропела свою визгливую песню, вошли двое с фонарём. Узнал Ива Амвросия и келаря Савву. Кинулся келарю в ноги: