Тайный грех императрицы

– Сами вы-то как бы? – всхлипывая, возопила дама из кареты. – Можно ли?! Как же вам-то?!

– Да как раньше, – небрежно ответила «камеристка». Однажды – было, ну и еще раз – не беда. Он нужен мне. Я бы на все пошла, чтоб его заполучить!

Наступило молчание, изредка нарушаемое сдавленными всхлипываниями.

– Ну, делать нечего, надо исхитряться, – проговорила наконец первая женщина своим мягким и вкрадчивым, но властным голосом. – То есть хитрить хватит. Напротив – надо идти ва-банк. Чувствую, что с ним игры наши бессмысленны, он слишком прост. Этим и привлек меня. Когда среди одних хитрецов живешь, к простоте тянет.

– Надолго ль простота сия вас будет привлекать? – сочувственно проговорила вторая дама, все еще хлюпая набухшим от слез носом. – Не станется ли так, что, использовав этого юношу, вы и его отбросите?

– А твоя печаль какая? – фыркнул «камеристка». – Это его печаль будет!

– Ну да, ну да! – засуетилась ее собеседница. – Теперь главное – так устроить, чтобы он согласился!

– Да что он, дурак совсем, отказываться после того, что я ему предложу? – пренебрежительно проговорила первая. – Только дурак и откажется!

– А как же вы... как же вы уговорите его, после того, что нынче было? – затаив дыхание, спросила вторая.

– Ну, – ухмыльнулась «камеристка», – придется, видать, поплакать, слезу уронить, а то и не одну, да мне, чай, не впервой. Тебе тоже ревмя реветь придется, чтобы его ко мне заманить. Но только смотри, Наташка, коли на сей раз дело испортишь, не видать тебе твоего Гончарова. Расстрою свадьбу вашу, так и знай!

– Ради Господа Бога! – взвизгнула вторая. – Не нужно! Я все сделаю! Все, что потребуется! Все, что скажете!

– Смотри же мне! – последовал угрожающий ответ.

* * *

– Не пойму, – угрюмо сказал Константин, испытующе глядя на сестру. – Вы что, рады?

– Тому, что император рогат? – уточнила Катрин. – Вовсе нет. Но я рада, что наконец выйдет наружу то, какая лживая тварь эта наша государыня. – Последнее слово она произнесла с непередаваемым презрением. – Право, можно подумать, что имя ей выбрано не случайно. Луиза, Елизавета! Ты слышал, что государыня Елизавета Петровна была первостатейной распутницей? Сущей блядью? И наша тихоня, которую в ее честь окрестили, вся в нее вышла!

Константин не посмотрел на сестру с ужасом, не перекрестился, не зажал уши, не начал причитать, мол, такие выражения не к лицу невинной девице. Он знал, что Катрин, при всей своей нежной внешности, словесно может дать фору гвардейскому прапорщику. Ну что ж, она ведь выросла в Гатчине, а там вовсю звучали прусские команды и русская брань, причем самая отборная. Папенька покойный умел и любил сказануть так, что уши вяли, Константин с Катрин не только носами в него удались.

– А вам-то что до того? – допытывался Константин, который, хоть убейте, не мог понять ярости Катрин. – Ну, ежели по справедливости, коли муж распутник, то и жена у него должна быть такая же, ибо, по пословице, муж и жена – одна сатана. Сашка, сами знаете, у кого днюет и ночует, кому детей строгает, так отчего ж и заброшенной супруге его не потешить бесов хотя бы изредка? И злиться по этому поводу не стоит!

Нет, Константин вовсе так не думал! Жена Цезаря должна быть выше подозрений, жена российского императора Александра – тем паче. Но ему хотелось заставить Катрин разговориться. Выдать свои тайные мыслишки! Не все так просто, как она пытается представить, а вот в чем дело – неведомо.

Однако он просчитался...

– Да? – насмешливо протянула Катрин. – Вы в самом деле так полагаете, дорогой брат?

Константин посмотрел на нее и понял, что попался в собственную ловушку.

Черт, как же он мог забыть, что именно супружеская измена в свое время вызвала такой бурный скандал в его семье?!

Не его, Константина, измена. Измена его жены, каким невероятным это ни казалось.

И он вспомнил, как это было.

* * *

– ...Ну да, господа, ну да, я признаю это! – с капризной ленцой протянул красивый молодой человек в форме кавалергарда. – Она была моя, и не единожды. Как человек воспитанный и учтивый, я не мог поступить иначе. Дама от меня была без ума. Она проходу мне не давала. Что я должен был сделать, как немедленно не удовлетворить ее желание? И я его, клянусь, удовлетворял до тех пор, пока только что замертво не упал. Ох, и жадна... Ох и жад-на эта Ан-на... – скабрезничал он, тонко усмехаясь и глядя на собравшихся такими искренними, такими честными глазами, что им совершенно нельзя было не поверить. И только люди более проницательные и опытные могли бы сказать, что искренности и честности таковой степени просто не существует в природе.

Вообще во всей этой сцене было что-то ненатуральное. Счастливый любовник публично хвастался своей победою. Ну ладно, времена рыцарства, говорят, давно канули в Лету, мужчины сделались болтливее иных кумушек, но если ты овладел сердцем (и, как уверяешь, телом!) не кого-нибудь, а великой княгини, супруги Константина Павловича, то не разумнее было бы помалкивать об этом? Ну хорошо, ежели тебя так уж распирает гордость, то исповедуйся ближайшим друзьям, о которых ты знаешь, что они ни словом никому не обмолвятся и не станут пачкать доброе имя согрешившей дамы своими языками. Этак ведь и приличнее, и гораздо безопаснее для тебя будет. Рогоносец-то... о-го-го кто! Брат государя! Не лучше ли поостеречься? Болтать о таком принародно... а самое главное, описывать интимные прелести этой дамы в присутствии Нефедьева, Чичерина, Олсуфьева и других близких друзей ее супруга, великого князя Константина... Ну, тут надо быть сущим самоубийцею!

Однако штаб-ротмистр кавалергардского полка Иван Линев самоубийцей себя отнюдь не ощущал. Он словно бы и не сомневался в своей безнаказанности, продолжая трепать языком, а означенные друзья обманутого супруга смотрели на рассказчика с явным одобрением. Вообще, человек приметливый и непредвзятый, окажись таковой в этой компании, мог бы сказать, что Линев сейчас более всего напоминает прилежного ученика, сдающего трудный экзамен, ну а приятели великого князя – благосклонных экзаменаторов. Или смахивает Линев на дебютанта, играющего ответственную роль под присмотром опытных режиссеров...

Впрочем, играл он весьма правдоподобно. Настолько, что эхо сего дебюта отозвалось на другой же день в Мраморном дворце, который был отведен под резиденцию великого князя Константина и его жены Анны Федоровны. Ни свет ни заря туда заявилась, клокоча, словно вскипевший самовар, вдовствующая императрица Марья Федоровна и обрушилась на невестку с такой яростью, что, право, если бы незваная гостья прямо с порога облила Анну крутым кипятком, та чувствовала бы себя лучше.

– Вы развратны! Вы чудовищны! Преступная жена! Боже мой, я знала, я с первой минуты знала, что он не принесет добра, этот брак! Старая дура накануне смерти выжила из ума, она всех нас держала в кулаке, я не смела возражать! Хотя ведь это очевидно, что принцесса из Кобургского дома не может быть приличной женщиной! Только девушка из Вюртембергского дома, из которого происхожу я сама, в состоянии сделать мужчину счастливым, каковым стал благодаря мне незабвенный Паульхен!

Паульхеном вдовствующая императрица называла своего мужа Павла, который, конечно же, был счастлив с ней, но при этом всю жизнь имел фавориток. Под «старой дурой» подразумевалась покойная императрица Екатерина Алексеевна, устроившая браки своих внуков: сначала Александра, потом и Константина. Сама Марья Федоровна некогда звалась Софьей-Доротеей-Луизой, принцессой Вюртембергской, а этот незначительный герцогский дом Германии имел какие-то стычки с домом Саксен-Кобургским, откуда, как уже можно догадаться, происходила великая княгиня Анна Федоровна, прежде именовавшаясая Юлианой-Генриеттой-Ульрикой.