Тают снега

– Э-э, печально я гляжу на наше поколенье!
– прокричал он, останавливая трактор.
– Так можно, душевной страсти не изведав, солдатской каши не поев, окончить свой праведный путь во младости.
– И ошалело, на весь лес заорал: - Э-эй, подъем! Разминка-а! Командир обоза ко мне! Два нар-ряда и семь лет расстрела этому командиру за увяданье бравого вида у вверенного ему подразделения!

Тася, сцепив руки в рукавах, вяло и виновато улыбнулась. Не лучше выглядели и остальные.

– Прыгать, бороться, плясать!
– приказывал Василий. Сам толкнул какого-то парня - и тот, как гнилой пень, свалился в снег.
– Эх-ма. а говоришь: я тоже медведей убивал, девок целовал. А кто видал?
– помогая парню подняться, наговаривал Василий и быстро исчез в кабине. Через минуту послышался его голос:

– Сюда все! Ко мне-el

Ребята неохотно побрели из-за укрытия. У Василия в руках полная бутылка и консервная банка.

– А ну-ка, хлопцы и хлопчихи, тяните по маленькой, для разгонки крови. Оч-чень доброе лекарство! Обожаю! Спиртоцид называется!

– Как ты до сих пор не допил это самое лекарство?
– удивилась Тася.

– Х-м, сам удивляюсь, откуда у меня взялась такая железная выдержка, рассмеялся Василий и протянул ей банку.
– Начальнику фуражного обоза Таисье свет Петровне - первой!

Тася взяла банку и, зажмурившись, опрокинула ее. Сразу обожгло и перехватило горло.

– Снежку, снежку, - услышала она голос Василия и черпанула рукавичкой снегу.

Ободренные ее примером, выпили и остальные. Девчата, поперхнувшись, кашляли, беспомощно и ошалело размахивали руками, смеялись друг над другом.

Стало теплей и веселей.

На следующей остановке, ковыряясь в двигателе, Василий попросил крутнуть заводную ручку. Его просьбу бросились выполнять сразу двое. Они быстро выдохлись, разогрелись, но завести двигатель не смогли. Василий покачал головой и огорченно пробормотал:

– Жидки, жидки, ай-яй-яй! Кто-нибудь пусть сменит их. Им надо орудовать не тракторной ручкой. Ложкой у них лучше получается.
– Если бы было светло, то все увидели бы, какие хитрые искры прыгают в глазах тракториста.

За ручку в пару с Райкой взялась Тася.

– Во-во командир! Покажи удаль, крутни так, чтобы дым пошел коромыслом!
– Подбодрил Василий и, нырнув под капот, стал ощупывать вентиляционный ремень. Пальцы его торопливо и озабоченно бегали по тому месту, где он еще давеча заметил расползающийся шов. Ремень был старый, много раз чиненный. О ключах, о горючем, о запасных свечах и даже о водке Василий позаботился, а запасных ремней в мастерской не оказалось.
– Что у тебя там не заводится?
– услышал Василий Тасин голос и встрепенулся.

– Крутите неважно, вот и не заводится, - отозвался он и крикнул: - А ну, следующий! Эти тоже мало каши ели.

Так он погрел всех, а сам для виду ковырялся под капотом и напевал во все горло:

Умирать нам рановато,

Пусть умрет лучше дома жена!..

– Эх вы, мелочь пузатая!
– фыркнул Василий.

Незаметно открыв краник подачи горючего в карбюратор, он взялся за ручку, налег на нее - и двигатель, содрогнувшись, пустил длинную и громкую очередь.
– Учитесь, пока я живой!
– перекрывая шум, озорно закричал Лихачев озадаченным комсомольцам.
– Командир, твоя очередь занимать каюту-люкс, показал он на тракторную кабину.

Когда миновали крутые перевалы и трактор стал меньше дергаться, Тася задремала. Сидевшая рядом с ней девушка тоже притихла. Заметив это, Василий перестал болтать и молча глядел вперед. Здесь, в низине, ветер был тише, а снегу гнало больше.

Сколько времени прошло, Тася не знала, когда ее разбудила неожиданная тишина. Она вздрогнула и с недоумением огляделась. Трактор не работал. Из радиатора валил густой пар. Василий поднял капот, нагнулся и пошел в кабину. В руках его, как мертвая змея, болтался ремень.

– Вот, - бросил он его под ноги, - на соплях тянул. Хорошо, не на перевале порвался, - загорали бы.

– А мы сейчас где?
– стараясь что-либо разглядеть сквозь мчавшиеся тучи снега, спросила Тася.
– Ой, как метет, еще сильнее ветер сделался.

– Нет, ветер не усилился. Это мы на реку спустились. Ехать-то пустяк остался - километров пять. Если бы ремень не подвел, сейчас бы газанули будь здоров!

– Какая тут дорога, - стараясь сгладить досаду Василия, проговорила Тася и про себя отметила: "Вот он о чем давеча беспокоился. Ну и хитрый!" И, покосившись на него, спросила: - А теперь как быть?

– Потихоньку поползем. Через каждые полкилометра будем останавливаться и снег толкать в радиатор.

– Ребят, может, пешком послать?

– Не выдумывай. Еще заплутают, тогда намылят тебе шею, - пообещал Василий.

Он надолго смолк. В сумраке кабины было чуть видно его лицо, и Тася различала, как устало у него опустились плечи и поникла голова.

– Досталось тебе, Вася.

Он встрепенулся и, стараясь придать своему голосу бодрость, отозвался:

– Ничего, не привыкать.
– И, помолчав, со вздохом добавил: - То ли бывало во времена не столь отдаленные.
– И тут же постарался замять проскользнувшую грустную нотку в голосе: - Однако тронулись! За простой не платят!

Когда-то Василий полушутя, полусерьезно обронил фразу, что они обязательно поладят, и он оказался прав. Тася с Василием крепко сдружились. Василий за это время во многом и сильно изменился: перестал пить, сделался скромней и выдержанней, правда, иногда еще паясничал. Тася не раз ловила себя на том, что, если Василий долго отсутствует в Корзиновке, ей чего-то недостает. Относилась она к нему с той заботливой теплотой, с какой матери обращаются к милому, но непутевому ребенку. Василий принимал ее покровительство хотя и полушутя, но беспрекословно. Очень нравилась Тасе в нем та особенная черта, которой другие люди в нем не подозревали. Он был скромен в отношениях не только с ней, но и вообще со всеми девушками! За его внешней разболтанностью Тася сумела распознать и душевную доброту, и природный такт. В Корзиновке говорили о нем много, говорили беззлобно, потому что Лихачев ничем не запятнал своей мужской репутации. Более того, он не ухаживал ни за одной из девушек. Находились люди, которые были склонны отнести это к его зазнайству: не хочет, мол, с нашими девками знаться. Он и за Тасей не ухаживал, а просто по-дружески относился к ней и к Сережке. В нужную минуту как-то незаметно приходил на помощь. Когда человек идет навстречу с открытым сердцем, трудно не принять его.

Не успели отъехать и десятка метров, как впереди появились подводы. С них махали руками, кричали. Василий остановил машину.

– Что такое? Заблудились, что ли? Да это корзиновские, оказывается! Ну и ну! Догадливый народ.
– Он оглянулся на Тасю.
– Должно быть, подводы выслали за нами.

Тася соскочила прямо в снег и, проваливаясь почти по пояс, побрела туда, где тускло светили фары. Только она вышла на свет, как из темноты вынырнула маленькая фигурка и кто-то повис у нее на шее.

– Мамка!

Горячее мальчишеское дыхание опалило ее. Тася прижала подвижную, легкую фигурку к себе и счастливо засмеялась.

– Серьга! Сорванец ты мой отчаянный!
– При неясном свете она видела, как радостно сияли большие серые глаза Сережки, а на разгоревшейся щеке блестели размазанные соплишки. Она чмокнула его в эту щеку, потом в другую, такую же холодненькую, родную. Но Сережка, заметив, что на свет фар появляются люди, высвободился из Тасиных рук.

– Дай я тебя обтрясу, мам. Снегу на тебе пуд!
– сконфуженно бормотал он и, хотя снегу на Тасе почти не было, начал старательно обмахивать ее рукавичкой.