Тазовое дно. Сборник коротких и смешных (но это не точно) рассказов

– Вас ждёт сюрприз, – предупредил папа и заперся в детской.

Мама побледнела. Она не любила папины сюрпризы, от них у нее пропадало молоко. Мы же с сестрой радостно предвкушали и подслушивали под дверью. Папа чем-то гремел.

Я знала, что буду спать на верхней полке, и мысленно расклеивала плакаты группы Ласковый май на потолке (мечтательностью я пошла в папу). Средняя сестра радовалась без всякой задней мысли. Ну а младшая, как обычно, сосала грудь, еще не подозревая, что можно существовать отдельно от мамы.

Папа пригласил нас в детскую.

На железных ножках посреди комнаты, поскрипывая цепями, раскачивался подвесной диван.

– Ну! Как вам?

Мы долго смотрели на диван, потом на маму. Мне почему-то стало за нее страшно. На лице ее отразилась слишком сложная гамма чувств.

– Сморите, он с балдахином, – папа с энтузиазмом накинул на конструкцию яркую брезентовую ткань с бахромой. – Вы только представьте, как диван будет смотреться на даче.

Дачный участок на тот момент у нас был. Из построек на нем стоял сарай для лопат и тяпок. Мы представили, как шикарно будет выглядеть рядом с сараем подвесной диван… с балдахином. Папа уловил идущие от нас флюиды сомнения.

– Мы построим большой дом и сделаем навес. И под ним поставим диван. Будем отдыхать и качаться.

Мы молчали. Никто из нас не умел представлять «большой дом». Зато прямо перед глазами была маленькая комната, которую мы делили с сестрой, и уже подрастала третья.

– На чем дети будут спать? – спросила мама, стараясь не слишком мертветь лицом.

Папа проигнорировал вопрос, но какая-то тень прошла по его жизнерадостности.

– Девчонки, залазьте. Покачаю вас. Покажем маме.

Мелкая вскарабкалась на диван. Я тоже села, мучимая сомнением. Хотелось мрачно захохотать, но я стеснялась. Папа стал качать диван, который стоял чуть наискось и бился левым передним углом в стену, а задним правым задевал стол. Качаться нужно было на маленькой амплитуде.

Папа, начиная осознавать непоправимость своего поступка, без энтузиазма спросил:

– Ну ведь классно же?

– Да. Просто великолепно.

Я еще не знала значение слова «сарказм», но уже понимала, что в нем должно быть много трагизма.

Папа все понял. Он помрачнел, перестал раскачивать и ушел в гараж, где несколько дней обмывал покупку.

Мы папу очень любили, и спали на этом диване пять лет (пока родители копили на следующую двуспалку). Вернее, сам гамак пришлось убрать, он занимал слишком много места. Подушки от дивана раскладывали на полу, застилали пледом, чтобы не разъезжались, сверху стелили простыню. Но они все равно разъезжались.

Конструкция от дивана пылилась в кладовке, потом переехала ржаветь в гараж. Когда дом у нас все же появился (я, правда, тогда уже жила в Москве), и диван занял свое законное место, встав под нафантазированный в прошлом навес, он уже переживал ветхую старость: цепи его скрипели, из подушек торчал поролон.

Что действительно пригодилось так это яркий брезентовый балдахин. Я любила играть в придворную жизнь Франции эпохи трех мушкетёров, а из балдахина получалась шикарная пышная юбка, если собрать его вокруг талии бантом. Я наряжалась и расхаживала по квартире, обмахиваясь бумажным веером и придерживая подол. «Миледи, умоляю вас. – Ах, оставьте. – У меня срочное поручение от королевы. – Когда я снова увижу вас?».

Иногда я играла с сестрами. Королева и ее фрейлины. Высшей милостью с моей стороны было дать им надеть балдахин.

Счастливая семейная жизнь

Что может испортить хорошо налаженную и счастливую семейную жизнь? Практически, ничего. Разве что, случайные роковые ошибки.

У Саши и Маши все было хорошо, пока супруги не совершили роковую ошибку. Вернее, их было две, но следовали они одна за другой и потому являлись как бы продолжением друг друга.

Первой ошибкой было решение Маши выкинуть из прихожей коврик. Саша не то чтобы был привязан к нему, но считал его личным вкладом в семейный быт. И когда Маша запихала коврик в черный пакет для мусора, испытал неосознанное беспокойство. Но здание семейной жизни не рухнуло, даже не покачнулось, в нем лишь появилась незаметная трещинка.

Следующую роковую ошибку совершил уже он, глава семьи. Испытывая тревожность, Саша неосознанно покупал в магазине сладости, брал на кассе первое, что попадалось на глаза. В «Пятерочке» была акция на «Нутеллу». Саша вспомнил, как в детстве облизывал вымазанные шоколадом пальцы. А тут еще акция. В общем, купил.

Маша и в детстве и теперь теряла контроль при виде шоколадной пасты, съедала всю банку, стоило их оставить наедине. Но, кроме того, Маша всегда худела. Естественно, увидев банку «Нутеллы» она запаниковала. Ночью, соскребая остатки с донышка, она поняла, что мужу этого не простит.

– Ты делаешь, а я страдаю, – трясла она спящего, не подозревающего о своей преступной сути, мужа. Саша, который во сне собирался вступить с другой женщиной в половую связь, удивился проницательности жены. Ничего не ответив, он затаился, еще сильнее притворяясь, что спит. Но готовился перейти к контр-наступлению: «Я не виноват! Я не контролирую себя когда сплю. Лучше ты расскажи, почему стонешь иногда во сне». Однако, про другую женщину Маша молчала.

Она в этот момент думала, что муж – равнодушный козел, безразличный к ее проблемам. Мысленно собирая коллекцию претензий, она не спала всю ночь, и насобирала если не на «Большой Петергофский дворец», то уж точно на маленькую «Оружейную палату». Утром, измученная внутренней войной, она встала такой разбитой, будто по ней проехал танк. Виноват в этом, конечно, был Саша.

Он, ни слухом ни духом, спокойно завтракал свой омлет, который сам же и приготовил, ибо чувствовал, что Машу лучше не просить. Она вошла на кухню и воззрилась, будто планировала его испепелить. Саша струхнул, и, намереваясь поскорее покинуть область поражения, запихнул в себя весь омлет. Дожевывая на ходу, Саша скрылся за дверью.

Маша осталась один на один со своим взглядом, который уже на полную мощность бесцельно пепелил, словно звезда смерти. Словно две звезды. Маша встала перед зеркалом и пепелила себя, пока ей это не надоело. Тогда она расплакалась и плакала три часа с перерывом на кофе. Наконец, силы оставили ее, и она уснула.

На работе Саша старался не думать про семейную жизнь, лодка которой раскачивалась под действием непостижимых сил. Он думал про самолеты, как у них открываются и закрываются шасси, как устроены крылья, про конвейеры и шарикоподшипниковые механизмы, об освоении космоса и судьбах человечества, о прекрасном и светлом будущем, которое надо так устроить, чтобы все были счастливы и веселы. Саше казалось, что он это может. И только одного человека не умел осчастливить – свою жену, которая в этот самый момент грызла от отчаяния ортопедическую подушку, которая, между прочим, стоила почти как то самое крыло от самолета, про которое мечтал Саша.