Те слова, что мы не сказали друг другу
Шрифт:
— Не понимаю твоего тона?
— Ты поступила совершенно правильно. Лгать, умалчивая, гораздо милосерднее и куда более честно. Кроме того, это даст вам возможность кое-что разделить между собой. Он будет не единственным, кому ты солжешь.
— Можно узнать, о ком же ты?
— Да о тебе самой! Каждый вечер, когда ты будешь ложиться с ним в постель, ты хоть на мгновение вспомнишь о своем друге с Востока, и пусть немного, но солжешь; каждый раз, как почувствуешь хотя бы крошечное сожаление о несбывшемся, ты опять-таки солжешь; каждый раз, спросив себя, не стоило ли все-таки вернуться в Берлин, чтобы разобраться во всем, ты снова солжешь. Погоди-ка, дай сосчитать,
— Я вижу, ты очень доволен собой! — заключила Джулия, с саркастической усмешкой аплодируя отцу.
— А как ты думаешь, разве жить с кем-то, не будучи уверенным в собственных чувствах, — это не ложь, не предательство? Ты хоть представляешь себе, во что превращается совместная жизнь, когда один из супругов попросту существует рядом как сосед, как чужой?!
— А ты, я вижу, очень хорошо представляешь?
— Твоя мать последние три года своей жизни называла меня «мистер», а когда я входил к ней в спальню, указывала мне дорогу в туалет, воображая, что пришел водопроводчик. Может, одолжишь мне свои карандаши, чтобы я нарисовал картину такой жизни?
— Ты правду говоришь? Мама действительно называла тебя «мистер»?
— Это в так называемые «хорошие» дни, а в плохие она звонила в полицию, объявляя, что к ней в дом проник незнакомец.
— И тебе действительно хотелось, чтобы она тебе написала до того как?..
— Не бойся называть вещи своими именами. До того как она потеряла рассудок? До того как окончательно впала в безумие? Я отвечаю: да, хотелось, но мы сейчас говорим не о твоей матери.
И Энтони устремил на дочь пристальный взгляд.
— Ну как мед — вкусный?
— Да, — ответила Джулия, хрустя сухариком.
— Немного гуще, чем обычно, правда?
— Верно, немного гуще.
— Пчелы, наверное, обленились после того, как ты покинула этот дом.
— Вполне возможно, — с улыбкой ответила она. — Ты желаешь побеседовать о пчелах?
— Почему бы и нет?
— Тебе ее очень не хватало?
— Конечно, что за вопрос!
— А когда ты прыгнул обеими ногами в водосток, ты сделал это ради мамы?
Энтони порылся во внутреннем кармане пиджака, извлек из него конвертик и пустил его по столу в сторону Джулии.
— Что это?
— Два билета до Берлина с пересадкой в Париже — прямых рейсов в Германию до сих пор нет. Вылет в семнадцать часов, ты можешь отправиться туда одна, со мной или не отправляться вовсе — в общем, решай сама. Это тоже что-то новенькое, не так ли?
— Почему ты это делаешь?
— А куда ты подевала тот клочок бумаги?
— Какой клочок?
— Записку Томаса, которую ты всегда носила с собой, — она как по волшебству появлялась на свет божий всякий раз, когда ты опорожняла карманы; эта смятая бумажка всегда напоминала мне о том, какое зло я тебе причинил.
— Я ее потеряла.
— А что в ней было? Хотя нет, не отвечай, любовь всегда выражается до ужаса банально. Ты действительно ее потеряла?
— Да, я ведь сказала!
— Я тебе не верю, такие вещи никогда не исчезают бесследно. В один прекрасный день они появляются снова, из самой глубины сердца. Ладно, иди, собирай сумку.
Энтони встал и вышел из кухни.
На пороге он обернулся:— Поторопись, тебе не нужно заходить домой: если понадобятся какие-то вещи, мы их купим там, на месте. Времени у нас мало, я жду тебя на улице, машина уже заказана. Слушай, я вот говорю это, и у меня какое-то странное ощущение дежавю, или, может, я ошибаюсь?
И Джулия услышала шаги отца, отдающиеся гулким эхом в холле.
Она закрыла лицо руками и тяжело вздохнула. В щелку между пальцами она видела баночку меда на столе. Нет, ей нужно лететь в Берлин не столько для того, чтобы отыскать Томаса, сколько для того, чтобы продлить свое путешествие с отцом. И она дала себе самую что ни есть искреннюю клятву, что это не будет ни предлогом, ни извинением и что когда-нибудь Адам все обязательно поймет.
Джулия вернулась к себе в комнату, и в тот момент, когда она поднимала с пола сумку, ее взгляд упал на этажерку с книгами. Из их ровного ряда высовывался учебник по истории в темно-красной обложке. Поколебавшись, она достала его, вытряхнула спрятанный между страницами голубой конверт и положила в сумку. Потом затворила окно и вышла из комнаты.
Энтони и Джулия успели в аэропорт до окончания регистрации. Стюардесса вручила им посадочные талоны и сказала, что нужно спешить: времени осталось в обрез и она не гарантирует, что посадка не закончится, когда они доберутся до своего терминала.
— О, с моей ногой это безнадежно! — объявил Энтони, жалобно глядя на нее.
— Вам трудно передвигаться, сэр? — забеспокоилась молодая женщина.
— В моем возрасте, мисс, это довольно обычное явление, — гордо ответил он, одновременно предъявляя ей свидетельство о наличии кардиостимулятора.
— Подождите здесь, — сказала стюардесса, включая свой телефон.
Через несколько секунд электрокар уже вез их к посадке на парижский рейс. В сопровождении агента авиакомпании контроль безопасности на сей раз прошел гладко.
— У тебя опять сбой? — спросила Джулия, пока электрокар на полной скорости мчал их по длинным проходам аэропорта.
— Молчи ты, ради бога, — шепнул в ответ Энтони, — а не то нас засекут. Моя нога в полном порядке.
И он продолжал увлеченно беседовать с водителем, как будто его ужасно интересовала жизнь этого парня. Десять минут спустя Энтони и его дочь сели в самолет первыми.
Пока две стюардессы помогали Энтони устроиться в кресле (одна подкладывала ему подушечки под спину, вторая предлагала плед), Джулия вернулась к выходу из самолета и сказала стюарду, что ей надо сделать еще один звонок. Ее отец уже на борту, а сама она вернется через несколько минут. Остановившись на трапе, она включила мобильник.
— Ну, как проходят загадочные канадские странствия? — спросил Стенли, взяв трубку.
— Я сейчас в аэропорту.
— Уже возвращаешься?
— Наоборот, улетаю.
— Постой-ка, дорогая, неужели я прохлопал какой-то этап твоего приключения?
— Нет, сегодня утром я вернулась в Нью-Йорк, но не успела с тобой повидаться, хотя, поверь, мне это было очень нужно.
— А могу я узнать, куда ты теперь направляешь стопы — в Оклахому или, может, в Висконсин?
— Стенли, если бы ты вдруг нашел письмо от Эдварда — письмо, написанное его рукой как раз перед кончиной, но так и не прочитанное, ты бы его распечатал?
— Я уже говорил тебе, Джулия, дорогая, что его последними словами было: «Я тебя люблю». Что же еще мне нужно было знать после этого? Какие-то извинения, сожаления? Нет, те три слова из его уст затмили все, что мы не успели сказать друг другу.