Те же и граф
Шрифт:
– Да я думал найти тебе работу с хорошим окладом. Чтобы можно было нормально жить.
Маша не стала спрашивать, какую работу он собирается ей подыскать, однако обижаться перестала. Они молчали до конца пути. Колосова не выдержала и уснула, запрокинув голову на подголовник. Периодически встряхивалась, смотрела на Орлова, не засыпает ли. Он слушал бодрую музыку, что-то из 70-х, кажется. Подпевал без слов.
– Спи, спи, - говорил ей совершенно мирно.
И было хорошо и спокойно.
К дому подъехали уже утром, в шестом часу. Маша мечтала о душе и своей кровати, однако в глубине души ждала, что произойдет
– Спасибо тебе за чудесный вояж, - заторопилась Маша.
– Я побежала!
Она чмокнула Игоря в щеку и направилась к подъезду. "Если уйду и он ничего не скажет, значит, все!" Что "все", она не до конца понимала.
– Подожди!
– услышала она за спиной, и сердце ее замерло.
Орлов нагнал Машу, развернул к себе и нежно поцеловал в губы.
– Ты не обижайся на меня. Ну, я бываю иногда придурком...
– Я не обижаюсь, - ответила расчувствовавшаяся Маша, ожидая продолжения, однако Орлов отстранил ее, развернулся и быстро пошагал к открытой машине.
Колосова вошла в подъезд.
Глава 16
Жизнь после
Нужно было подготовиться к урокам, а Маша никак не могла найти свою рабочую тетрадь с планами и конспектами и учительскую книжечку с оценками. Текущие оценки она выставляла сначала к себе, а потом переносила их в электронный журнал.
– Ничего не понимаю!
– бормотала Колосова, лихорадочно роясь на своем письменном столе.
Подозрительно было и то, что она нигде не находила также книжку с литературными манифестами, которой пользовалась в последний раз на уроках и захватила домой за ненадобностью. Маше стало не по себе. Записи в учительском журнальчике не восстановить: Колосова редко заполняла журналы, за что ей постоянно влетало от завуча. Оценки сохранились только у нее. Она вспомнила, что за прошедшую после каникул неделю она не успела ничего поставить, но тем не менее...
– Господи, что же делать? Где я могла их потерять?
Получалось, что она не донесла до дома пакет с общей тетрадью, и двумя книгами. Может, оставила в школе? Если так, то уже лучше.
Вдруг, осененная ускользающей мыслью, Колосова рванула в прихожую и стала шарить по карманам пальто. Нащупала и вынула из кармана ключ с номерком от ячейки круглосуточного продуктового магазина, что по соседству.
– Боже мой!
– только и воскликнула.
Она тотчас собралась и выскочила из дома. Войдя в магазин, Маша кинулась к ячейкам хранения, открыла нужный номер и вздохнула с величайшим облегчением. Ее пропавшие вещички лежали целые и невредимые. "Господи, какая дура!
– думала Маша, возвращаясь домой.
– Только со мной могло такое случиться! Неделю вещи пролежали в магазине! А если бы их выбросили? Нет, прав Игорь: не приспособленная к жизни мечтательница!"
Вспомнив об Орлове, расстроилась окончательно. Он не звонил с того момента, как они расстались у подъезда.
– Ничего не понимаю, - бормотала Колосова, вернувшись домой и снимая пальто и обувь.
– Ну, живешь ты своей таинственной жизнью, зачем тебе я?
Звонить самой она посчитала ниже собственного достоинства. Впрочем,
чего греха таить, не находила достаточно убедительного повода. Ну, позвонит, скажет: "Привет!" А дальше что? "Я по тебе соскучилась"? Вот еще, много чести. К тому же, если он женат или живет не один, надо ли напоминать о себе?Однако она была близка к тому, чтобы именно так и сделать. "Что я ему, девочка? Когда хочет, появляется, когда не нужна, и не вспоминает..." Эти мысли мешали Маше сосредоточиться, а ведь надо было подготовиться к урокам, время уже позднее...
Наверное, Милка опять права: Орлов несвободен. Маша, конечно, рассказала подруге о путешествии, о разговорах и спорах с Игорем. Правда, пока только по телефону.
– Нет, пусть он и говорит, что не женат, кто-то у него есть, - диагностировала Милка.
– А мне-то что?
– талантливо разыграла Маша удивление.
– Ну и пусть. Мы неплохо провели время. Когда бы я еще выбралась в Суздаль? Я ему очень благодарна, за то, что выдернул меня.
– Ну да, ну да, - хитро поддакивала Попова, однако Маше слышалась в ее голосе издевка.
А вчера, как всегда, без звонка явился Толя. Он выписался из больницы и вот нанес первый визит. Колосова обрадовалась ему, не знала, куда посадить, чем накормить. Толя занял любимое место за столом, важно достал трубку, плавно и медленно разжег ее и посмотрел на Машу сквозь прищуренные ресницы.
– Как вы поживаете?
– спросил он.
Маша пожала плечами:
– Как всегда. Вот в Суздаль съездила на каникулах.
Она выложила на стол зефир в шоколаде, халву - свои любимые лакомства. Налила Толе крепкого чаю с сахаром и подала ему.
– Спасибо, - поблагодарил юный поэт.
– И как вам показался Суздаль?
– Великолепный город! Знаешь, я будто там уже была когда-то, таким родным показался.
Толя, как всегда, отказался от еды, к угощению не притронулся. Только чай и табак.
– Я недавно был в книжном магазине, видел замечательный сборник стихов Бродского. Маша, вы бы не хотели Бродского почитать?
– С удовольствием.
Она принесла томик стихов.
– Да, - вспомнила попутно, - готовый сборник я отослала тебе по электронной почте. Ты получил?
– Спасибо, Маша, получил. И уже отправил в издательство "Скорпион".
Название издательства он произнес с видимым удовольствием.
– Там в редакции сидят две сестры, вот, собственно, и весь "Скорпион". Милые дамы, весьма образованные. Мы приятно пообщались. Обещают не задерживать с выпуском книжки.
Маша радовалась за него, как за себя. Она полистала томик стихов Бродского, начала читать. Бродский не относился к числу ее любимых поэтов, но Колосова умела ценить талант и восхищаться оригинальностью. Она читала, Толя слушал. Иногда они обменивались замечаниями о прочитанном. И казалось, что все как раньше, до этого невыносимого Орлова! "Вот и славно!
– думала Колосова с ехидством.
– Все у меня прекрасно, и совсем не нужны всякие грубые мужланы".
Они сидели долго: Толя ушел далеко за полночь. Оставшись одна, Маша набросилась на еду: успела за вечер страшно проголодаться. Ну вот. Опять наелась на ночь! Вытряхивая пепел от Толиной трубки и моя его чашку, Колосова припомнила слова Игоря: "Пора посмотреть на жизнь трезво". Неужели он все-таки прав, и она ни на что не годится в этой жизни?