Театр Черепаховой Кошки

Отправителем был какой-то Валерий, и с фотографии слева от сообщения смотрела наглая полупьяная рожа. Сообщение содержало только ссылку и фразу: «глянь чё у вас в городе происходет ахренеть».

Виктор щелкнул по ссылке, и губы его заранее скривились в брезгливой усмешке: ему было совершенно ясно, что ничего хорошего человек с таким лицом прислать не может.

Но по ссылке не оказалось того, что он предполагал увидеть. Это была on-line-трансляция, и Виктор видел, что время действительно то же, что и в реальности: маленький экранчик неизвестного сайта был так же залеплен снегом, как и окно его собственной комнаты.

Сначала трудно было разобрать, что же там происходит: шел густой снег, и казалось, камера была направлена в небо, потому что за снегом не мелькали ни люди, ни машины. Потом камера двинулась вперед, и объектив начал прорезать снежную завесу, словно ледокол — арктические льды. Виктор увидел высокий коричневато-красный дом с облупившейся штукатуркой: смутно знакомый дом. Он смотрел и долго не понимал, что ему показывают, пока, наконец, не разобрал на самом верху, почти под крышей, темный силуэт крохотного человечка.

Камера продолжала движение вперед. Стали видны очертания фигуры: шапка, натянутая по самые глаза, наглухо застегнутая куртка, руки в перчатках. Человечек стоял на карнизе, прижимаясь спиной к невысокой колонне, на которую опирались две арки. А картинка все увеличивалась и увеличивалась, и Виктор уже знал, кто это, но, словно для того, чтобы защитить себя, думал о совершенно посторонних вещах. Например, о том, что такого увеличения нельзя добиться без операторского крана, иначе вообще непонятно, как и кто это снимает.

Когда Сашино лицо заняло весь экран, Виктор перестал думать вообще. Он просто сидел и смотрел, оцепенев от ужаса.

Лицо Саши заняло весь экран, продержалось несколько секунд, потом картинка замерла, дернулась и пропала.

Виктор понял, что должен идти. Только не знал, куда. Он был уверен, что видел это здание — и видел не один раз, но вот где?

Тогда он вспомнил о Смерти: о вчерашнем финальном сюжете, в котором должна была быть подсказка.

Он откинулся в удобном Ритином кресле, закрыл глаза, стал вспоминать и сначала не вспомнил ничего, кроме густого снега и черных, похожих на муравейники деревьев. А потом на поверхность вынырнуло зеленое пятно. И Виктор вдруг вспомнил, что это за пятно. Он стоял напротив него не больше часа назад.

Это была вывеска последнего из телеканалов, на который зашел Виктор. А напротив возвышался как раз этот самый дом со странной крышей, под которой в стене были прорезаны арки. Пять минут на автобусе.

Наскоро одевшись, Виктор выскочил из дома.

Пряча подбородок за стоячим воротником пуховика, а руки в карманы, Виктор побежал к остановке.

— Ну вот смерть и выиграла, — думал он. — Вот я сам иду туда, на карниз. Ясно осознавая, что делаю, и совершенно не желая умирать. Железная, беспроигрышная комбинация.

2

Такси остановилось в лесу, и Вестник расплатился с водителем. Рита выглянула в окно: тут не было ничего — только широкая тропа, уходящая вдаль за древесные стволы. Ей вспомнилась удивись-игра, когда-то такая любимая, и Рита подумала, что в жизни все повторяется, но никогда в точности так, как было. Сейчас удивление не было приятным, потому что к Вестнику она не испытывала того, что когда-то испытывала к Вите.

Рита вышла из такси и едва не упала, наступив на больную ногу. Казалось, лодыжка едва помещается в ботинке. Машина тут же уехала.

— Пойдем, — сказал Рите Вестник и, подхватив за локоть, повел по заснеженной тропинке между деревьями, словно не замечая, что его спутница прихрамывает.

Рите казалось, что каблук растет у нее прямо из пятки. Она старалась не наступать на больную ногу, но каблук все равно цеплялся за комья снега, за любые неровности, и ногу при этом било разрядами боли.

— Эй, не отставай, — повторил Вестник. Он был на шаг впереди и не отпускал Ритиного локтя. — Тут очень красиво. Сейчас увидишь.

— Я не могу идти. Мне больно. — Рита решительно остановилась. Она не понимала, как человек, который полчаса назад нес ее на руках, может не замечать, что ей плохо. — И потом, — продолжила Рита. — Мне надо проверить дочь. Я боюсь, что…

— У тебя есть дочь? — прервал ее Вестник. Он остановился, обернулся и пристально уставился на нее. — Надо же. А я и не знал.

— Как — не знал? Я говорила. Я точно помню, что говорила тебе.

— Но не слишком часто. Похоже, она тебе безразлична. К тому же она уже взрослая и может о себе позаботиться. Ну и отец. Ты ушла от него ко мне, так что пусть занимается воспитанием. Дочери.

— Но я…

— Или ты хочешь сказать, что я тебе не понравился? Ты пытаешься от меня сбежать? Это просто предлоги?

Рита отвела глаза. Смотреть на Вестника было трудно. Ее взгляд наткнулся на густое переплетение ветвей, над которыми было темное, затянутое снежной тучей небо. И когда Рита посмотрела в другую сторону, там было то же самое: серовато-желтые тополя, за ними — темные, опустившие лапы ели, несколько берез. Только широкая, хорошо утоптанная снежная тропа говорила о том, что тут бывают люди.

— Пойдем, — потребовал Вестник.

Он сказал это так настойчиво, что Рита послушалась, сделала шаг и чуть не упала. Она упала бы, если бы он не дернул ее за руку вверх. Боль прошла по руке до самой груди, и Рита едва не заплакала.

— Твою мать, — тихо сказал Вестник, — я сюда ехал не для того, чтобы слушать твое нытье. Ты идешь?

— Иду, — ответила Рита.

Подумаешь, больно, сказала она себе. Просто растяжение. Не отвалится же у меня нога, если я потерплю до конца дороги. Прекрасной, ухоженной дороги, по которой только что проехал грейдер. Там будут люди, они вызовут мне такси, я поеду домой, увижу, что с Сашей все в порядке, а потом отправлюсь в больницу, потому что терпеть, честно говоря, трудновато. Обернулась — и зачем я обернулась? Если бы не нога, он бы так просто меня с вокзала не увез. Хорошая компания — Орфей, жена Лота и я. Говорили же мне: не оглядывайся.

Рита бормотала про себя, это помогало идти.

Она двигалась так медленно, что Михаил начал в нетерпении поглядывать на часы.

На вокзале он подыгрывал: когда Рита играла в недотрогу и напросилась, чтобы ее понесли на руках. Это было, в сущности, нетрудно и не шло вразрез с его планами.

Теперь же нытье начинало надоедать. Пора было Рите это почувствовать — но нет, она стонала, как чайка из школьной программы.

Михаил старался устроить ей гребаную романтику и ожидал услышать слова благодарности и восхищения, а не бессмысленный бубнеж «яхочудомой». Неужели она рассчитывает, что его терпение безгранично? И неужели думает, что он пойдет у нее на поводу, если она будет выпендриваться?