Театр Черепаховой Кошки

Михаилу становится страшно. Он не видит, не слышит, не чувствует.

Он только помнит, в какой стороне должна быть дверь, и идет туда. Ему нужен солнечный свет. Он хочет убедиться, что глаза могут видеть.

Чувство направления не подводит, Михаил доходит до двери. Руки не слушаются, не могут нащупать ручку, но дверь распахивается сама. Виктор открывает ее, он тоже жаждет света, но Михаил не осознает, что рядом кто-то есть.

Он выходит на порог.

Сначала ему кажется, что он по-прежнему ничего не видит. Потом оказывается, что белый снег и залитое солнечным светом небо слепят, заставляют смыкаться веки. Усилием воли Вестник заставляет себя смотреть. Глаза различают размытые очертания сугробов и серый лес на горизонте. Взглянуть на мир яснее Вестник не успевает. Горячая капля стекает по его щеке. Потом вторая, третья. Они сливаются в тонкие потоки, и кожа под ними растрескивается, лопается, горит огнем. Это происходит так быстро, что Вестник не сразу осознает, что происходит с ним. Осознав же, бросается вперед. Его толкает ужас, панический ужас, и в действиях его больше нет логики.

Саша видит его.

Распахивается дверь эллинга, вороны с недовольным карканьем взлетают с ветвей.

Михаил выходит наружу, тяжело дыша, едва переставляя ноги. От первых же лучей солнца кожа его начинает дымиться и лопаться. Он пытается защититься руками, но и на руках — кровавые струпья.

Саша смотрит на свой последний рисунок: все правильно, все так. Красно-коричневый цвет, сетка трещин — совпадает идеально. Кажется, она наконец поняла, как с этим управляться.

Михаил бежит, достигает причала, делает по нему несколько шагов и, оступившись, падает вниз. Высота небольшая, но этого достаточно, чтобы лед на реке от удара начал трескаться.

Виктор слышит, как хрипит, задыхаясь, Рита. Он делает шаг вперед, к ней, потом понимает, что ничего не сможет сделать в темноте, и бросается назад, к выключателю.

Виктор не находит его сразу. Рука бессильно шарит по кирпичной стене, потом внезапно проваливается в дверной проем и касается ручки.

В это время Михаил проходит так близко, что Виктор почти касается его плечом, но не слышит шагов, не чувствует чужого присутствия.

Виктор толкает дверь, свет врывается в эллинг. В солнечном луче, разбиваясь о силуэт стоящего в дверях человека, пляшут пылинки. Пахнет свежестью и морозом. Слышно, как хрипло дышит в глубине эллинга Рита.

Долю секунды Виктор раздумывает над тем, что же делать: добивать ли врага или бежать к жене… Но Вестник выходит наружу, сбегает, мчится и кричит — и Виктор выбирает Риту. В рассеянном свете, падающем из крохотной двери, он не сразу находит ее — темную, сжавшуюся в комок, привалившуюся к металлической опоре. Он хватает жену под мышки, пытается посадить, но Рита хрипло, с присвистом, дышит и обмякает в его руках, как набитый мягким и тяжелым мешок.

Иногда дыхание прерывается, иногда его, кажется, нет, и Виктор подхватывает ее на руки, чтобы вынести на свет и увидеть, что происходит. Ритина голова безжизненно запрокидывается, но Виктор старается прижимать ее к своему плечу, чтобы жене не было больно.

Он выносит Риту, почти потерявшую сознание и оттого потяжелевшую вдвое, на порог и видит уродливые кровоподтеки на ее шее. Это выглядит страшно. Рита хрипло дышит, пытается кашлять, но задыхается. Ее глаза бессмысленны и ничего не видят. Виктора охватывает паника. Ему кажется, что жена умирает.

Саша смотрит на Михаила.

Он поднимается на ноги. Под ним — покрытая льдом река. Поверхность ее спокойна и безмятежна, но всего секунду. Раздается хлопок, похожий на выстрел из далекой пушки. Синие до свинцового трещины — в точности такие, как Саша нарисовала на платке, — расходятся от Михаила во все стороны. Несколько секунд он еще стоит среди них, будто в центре холодной паутины, потом что-то окончательно надламывается, из трещин начинает сочиться вода. Она касается ног, набирается в ботинки. Михаил вздрагивает, охваченный обжигающим жаром сверху и обжигающим холодом снизу. Он погружается в разбуженную реку, и мелкие льдинки льнут к нему, будто пытаясь пожалеть. Руки зачерпывают мокрого снега, прижимают холодную кашицу к лицу. Михаил стонет от облегчения.

Ледяная вода уже у подбородка и касается губ.

Скрываются в темной мгле нос, глаза и лоб. Рука вздымается вверх, ладонь бьет по воде, но бесполезно: Михаил не поднимается ни на йоту. Словно жирная холодная рыба вцепилась зубами в его ноги и тянет за собой в свинцовую, тяжелую мглу.

Уходят под воду волосы. Последнее, что видит Саша, — маленький, с ладонь величиной, черный круг. На долю секунды вода замирает у невидимой границы, загибается внутрь, потом натягивается над макушкой тонкой пленкой, колышется, образует тонкие, еле видные круги, и успокаивается. Раскрошенный лед и мокрый снег затягивают трещину, она становится белесой, как бельмо.

Сашу начинает бить дрожь. Она первый раз видит, как умирает человек. Она первый раз убивает человека. Зубы стучат, очень страшно, и очень нужно, чтобы кто-то сказал, что она все сделала правильно.

Саша растерянно оглядывается и видит родителей на пороге эллинга. Папа держит маму на руках, ее голова безжизненно лежит у него на плече.

— Мама! — кричит Саша и бросается к ним.

Видеть маму еще страшнее, чем умирающего убийцу. Красные следы на ее шее ярче, чем белая крошка над успокоившейся водой. Дыхание ее хрипло, тяжело, и воздух вырывается из груди с легким свистом.

В глазах отца растерянность и безнадежность.

— Надо в больницу? — спрашивает отец и смотрит на Сашу так, будто ждет, что она поможет.

А она в ужасе. Руки трясутся, кажется, что она не может ровным счетом ничего, потому что одно дело рисовать смерть человеку, которого не видишь, а только представляешь себе, и совсем другое — рисовать, глядя в бледное мамино лицо, и знать, что неточное движение кисти может стоить ей жизни.

Саша растерянно качает головой.

Виктор — что ему остается делать? — идет вперед, несет жену к шоссе. Им нужно добраться до города, до больницы.

Саша замешкивается. Ей все же хочется что-то сделать. Она смотрит в небо и вдруг решается. Достает отрез небеленого шелка, разводит берлинскую лазурь и рисует для мамы яркое небо. Это воздух, это успокоение.

Рита на руках у мужа делает глубокий вдох и начинает кашлять. Звучит это страшно, но легкие Риты наконец наполняются воздухом. Это делает ее легче. Вес у Виктора на руках оживает. Ему больше не кажется, что он несет умирающего человека.

Достигнув леса, он оглядывается. Саша спешит следом. Виктор кивает ей. Этот кивок означает, что они идут вместе.

Они проходят охранников, сидящих в своей будке за стеклом. Охранники не удостаивают их ни единым взглядом.

У дороги стоит то же самое такси с номером 607. Очумевший от клубного ритма водитель бросает на пассажиров мутный взгляд.

Он не обращает внимания на женщину на руках у мужчины, на кровоподтеки на ее шее и неестественно вывернутую ногу.

— Куда едем? — спрашивает он, и Виктор говорит:

— В ближайшую больницу.

Риту усаживают на заднее сиденье, Саша и Виктор садятся по краям. Рита смотрит на дочь полными слез глазами, и губы ее слегка шевелятся.

Саша двигает рукой и находит холодную и узкую мамину ладонь. Теперь они держатся за руки.

В такси душно, печка истекает маслянистым вязким теплом, а за окнами сверкает морозный солнечный лес.

Какое-то время они едут молча. Даже водитель не включает музыку. Только покачивает головой, словно может слышать ее сквозь тишину.

Виктор что-то напряженно обдумывает. Потом достает из кармана мобильник и набирает номер. В динамике раздается голос, такой громкий и басовитый, что даже Саша слышит его.