Театр «Хамелеон»

На эту тему на днях у него был долгий и не очень приятный разговор с мамой. Она наконец-то обратила внимание, что в книжном шкафу всё переставлено, а некоторые книги из школьной программы переехали с полок на его стол.

– Ты, смотрю, на литературу нажимаешь? Проблемы какие-то? Или просто к экзаменам готовишься? – Они сидели на кухне после ужина, было поздно, и Богдан, если честно, уже клевал носом, но поговорить было нужно, причём давно.

– И к экзаменам тоже. – Богдан замялся. – Но вообще, я хотел тебе сказать, что собираюсь попробовать попасть в гуманитарный класс. Скоро собеседование, так что…

– Шутишь, что ли? – мама отставила в сторону чашку с недопитым чаем. Её левая рука с песочным печеньем зависла в воздухе. – Печенье, кстати, очень вкусное. Новый рецепт? Где нарыл? И что-то ты давно не пёк моё любимое шоколадное. После экзаменов, да?

Богдан давно знал за мамой эту особенность – забалтывать проблему. Если ей не хотелось что-то обсуждать, она находила миллион других тем для разговора. Иногда это было даже удобно. Если, например, Богдана ругали на родительском собрании (что случалось нечасто), мама кратко пересказывала суть претензий к сыну, а потом начинала балаболить обо всём подряд, лишь бы только не говорить о неприятном. Но сейчас этот вариант Богдана не устраивал, поэтому он вздохнул, придвинул к маме поближе чай и тарелку с печеньем и начал объяснять. Да, он по-прежнему собирается стать программером или ещё каким-нибудь технарём. Но с математикой, информатикой и тэдэ у него всё в порядке, а с литературой и русским – похуже. Но ведь при поступлении учитывается общий балл, и русский всё равно придётся сдавать. Да и вообще, профессия – это одно, а быть культурным человеком – немного другое.

– Это да, – уныло сказала мама, доедая пятое печенье. – Но как-то это всё… неожиданно. Я помню, на общешкольном собрании в начале года нам рассказывали про эти ваши переформирования, про специализированные классы. Директор у вас такой… тоже неожиданный. Больше на художника или музыканта похож, чем на учителя. Мы же тогда с тобой разговаривали, и ты сказал, в математический пойдёшь. – Мама снова вздохнула. – Ладно. Но надо, наверное, с папой обсудить. Мне кажется, он будет недоволен.

– А его это не касается, – Богдан старался говорить спокойно. – Это будет только моё решение, я имею право даже заявление написать без родителей. И когда он вообще бывает доволен?

Маму он убедил, точнее, она смирилась и даже пообещала поговорить с отцом. Тот позвонил через несколько дней, поздно вечером, и Богдану очень не хотелось отвечать, но он, конечно, ответил. Только сразу предупредил: решение принято и никакие аргументы не сработают. Отец ещё немного позанудствовал, а потом в сердцах сказал: «Умные такие все стали, слова не скажи!» – и бросил трубку. Так что и эта проблема была решена – настолько хорошо, насколько это было возможно.

А вот с Шабриным всё пошло наперекосяк. Они много занимались, почти каждый день. Богдан старался как мог, но чем глубже они копали эту несчастную геометрию, тем более явными становились пробелы в Мишкиных знаниях. «Ты вообще, что ли, не учил это никогда? – однажды возмутился Богдан. – Путаешь биссектрису с медианой!» Мишка психанул, швырнул учебник в угол и велел Богдану убираться, больше никогда не приходить, не звонить, не писать и забыть, как его зовут. Потом они, конечно, помирились и продолжили, но времени до экзамена оставалось всего ничего. Шабрин дёргался, потел, и из его головы, как из дырявого кармана, вываливалось даже то, что он помнил ещё вчера.

А потом в школе на доске объявлений появился список тех, кто прошёл собеседование в гуманитарный класс. Богдан, протолкнувшись через галдящую толпу, упёрся взглядом в самый последний пункт. «Юрченко Василиса», – было напечатано чёрным по белому, и последней в имени стояла буква «А», как и положено.

– Ну что, доволен? – Шабрин отирался неподалёку и на список не смотрел, ему достаточно было сияющей физиономии Богдана.

– Ну приятно, конечно, – Богдан пригасил радость.

– И когда ты им всем скажешь, что не пойдёшь к гуманоидам? После экзаменов? Или… – Мишка заткнулся на полуслове, словно прочитал на лице Богдана ответ на ещё не заданный вопрос. – Ясно. Ты не будешь ничего говорить. А в математический вообще не собирался, да?

Эту тему они больше не поднимали. Да и вообще общались мало: «Привет». – «Пока». – «Как жизнь?» – «Нормально».

Поначалу Богдан чувствовал себя виноватым, особенно после того, как Шабрин провалил экзамен, точнее, получил результат, намертво перекрывший ему дорогу к технарям. Но постепенно чувство вины вытеснялось раздражением. С какого перепуга Шабрин решает, где Богдану учиться? Тоже мне! Ещё другом себя называл. А что облажался – сам виноват, нужно было больше заниматься, и не в последнюю неделю, а с самой осени.

Так и не успокоившись, с клокочущей внутри злостью, Богдан сдал экзамены – лучше, чем ожидал. Мама была довольна, подарила новый смартфон и велела «отдыхать на всю катушку», но Богдан вдруг скис. Затянувшаяся ссора с Мишкой – даже не ссора, а какое-то глупое недоразумение – беспокоила, как давний ушиб: ни синяка, ни шишки, а дотронешься – и хоть кричи. Богдану не хватало шабринских шуточек и его показушных обид, когда Мишка, надувший губы, становился похож на какую-нибудь бьюти-гёрл. Богдан скучал даже по возможности в очередной раз гавкнуть на Шабрина за обгрызенные ногти, что было уже полным идиотизмом.

Развалившаяся «случайная» дружба болела, как настоящая, и быстро унять эту боль не было никакой возможности. Вскоре после экзаменов Богдан увидел через кухонное окно, как Мишка вместе с родителями загружал в машину сумки и коробки. Это означало, что Шабрина, как обычно, до конца лета отправляли на дачу. Не мириться же по телефону? Тут одними словами не обойдёшься, и эмодзи, которые так любят девчонки, тоже не помогут. Надо смотреть человеку в глаза, и тогда, если повезёт, даже не придётся много говорить.

Но хуже всего было то, что и Василиса тоже пропала, как будто на самом деле была мифическим и мистическим существом. Две недели Богдан каждый день ходил по трём адресам и по очереди дежурил во всех дворах. Он подкарауливал Василису то утром, то днём, то вечером и, кажется, на всю жизнь возненавидел детские площадки, где громкоголосые мамы и бабушки пытались сделать из нормальных детей послушных роботов. Потом вдруг резко похолодало, и Богдан, три часа мотавшийся под дождём, простудился и слёг. Слабый и горячий, он валялся в кровати, глотал таблетки, литрами пил клюквенный морс, таращил в ноут слезящиеся глаза или спал, как дохлый сурок.

От этой ли слабости или от отчаяния, он поддался на мамины уговоры и согласился «провести хотя бы недельку с папой».

Поездка ожидаемо превратилась в одно сплошное мучение. Отец был недоволен всем: жёсткой курицей, которой их накормили в поезде, невкусным кофе, шумными соседями в гостинице, очередями в кассы музеев, ценами, погодой и мироустройством в целом. Из-за этого Богдан не получил ни капли удовольствия и, вспоминая ту неделю, ещё долго натыкался памятью не на хорошие моменты, которые тоже случались, а на раздражённый голос и хмурое лицо отца. Но Нижний Новгород ему понравился, как и Казань, которая оказалась шумным, весёлым, молодым и очень столичным городом.

Мама после поездки Богдана похвалила:

– Папа сказал, что ты вёл себя практически идеально и что вы ни разу не поругались.

– А что толку-то? Можно подумать, от ругани что-то изменится. Или изменится он.

– Зря ты, – мама вздохнула, – папа, конечно, человек… э-э-э… непростой, но очень ответственный и надёжный.

– Да? – скептически хмыкнул Богдан. – И чего ж тогда ты с ним развелась, раз он такой надёжный?

Она снова вздохнула и стала рассказывать про какую-то тётку на работе, у которой телефонные мошенники выманили ползарплаты, про рецепт капкейков, который дала коллега, и ещё сказала, что завтра пойдёт выкупать путёвки в Турцию.