Театр Шаббата

— Слава богу, да.

— И я подумал: хочу его повидать. Помнит ли он еще меня или моего брата. Мой брат Морти. Вы помните моего брата? Он тоже был ваш племянник.

— Память совсем плохая. Я мало помню. Я здесь живу уже шестьдесят лет. В этом доме. Я купил его, когда был еще молодой. Около тридцати. Вот когда. Я купил тогда этот дом, и вот он стоит, на прежнем месте.

— А по лестнице вы можете сами подняться? — В другом конце комнаты, недалеко от двери, была лестница, по которой Шаббат взбегал с Ирвингом наперегонки, чтобы из окна спальни подглядывать за Лоис. «Си энд Ски». Кажется, именно этот крем для загара она выдавливала из тюбика? Или «Си энд Ски» появился позже? Какая жалость, что она не дожила, чтобы сказать мне, что же такое она тогда в себя втирала, что я чуть не умер. Держу пари, ей сейчас приятно было бы это услышать. Держу пари, что теперь приличия ее не очень заботят.

— О, да, — сказал Фиш. — Могу. Поднимаюсь по лестнице, конечно. Забираюсь наверх. Моя спальня наверху. Так что надо подниматься. Раз в день поднимаюсь, конечно. Поднимаюсь и спускаюсь.

— Вы много спите?

— Нет, это моя беда. Я плохо сплю. Почти не сплю. Всегда плохо сплю. Не могу.

Неужели это то, о чем Шаббат подумал? Всегда считалось, что ему не свойственно никого опекать. Но у него уже много лет не было такого интересного разговора — если не считать, конечно, вчерашнего разговора с Мишель. Это первый мужчина с тех пор, как я ушел в море, который не нагоняет на меня мертвую скуку.

— И что вы делаете, когда не можете заснуть?

— Просто лежу и думаю, вот и всё.

— О чем?

У Фиша вырвался какой-то лай. Казалось, звук доносится из глубокой пещеры. Должно быть, это все, что осталось от его смеха. А смеялся он будь здоров — как безумный хохотал, когда выигрывал по-крупному.

— Да о разном.

— А старые времена помните? Помните кого-нибудь из прежней жизни?

— Кого, например?

— Итту и Сэма. Моих родителей.

— Так это ваши родители.

— Да.

Фиш сосредоточился, он напрягался, как человек, который мучается на стульчаке и не может сделать свои дела. И какая-то тень воспоминания пробежала по его лицу. Но в конце концов он вынужден был сдаться:

— Не помню, честно.

— И чем вы занимаетесь целыми днями теперь, когда не торгуете овощами?

— Хожу. Разминаюсь. Хожу по дому. Когда солнечно, сижу на солнце около дома. Сегодня тринадцатое апреля, верно?

— Верно. Откуда вы знаете, какое сегодня число? У вас есть календарь?

В его ответе слышалось неподдельное возмущение:

— Нет. Я просто знаю, что сегодня тринадцатое апреля!

— Вы слушаете радио? Вы иногда слушали с нами радио. Новости с фронта.

— Да? Нет, не слушаю. У меня есть радио. Но я не слушаю. Слышу плохо. Мне и лет немало. Как вы думаете, сколько мне?

— Я знаю, сколько вам. Вам сто лет.

— Откуда вы знаете?

— Потому что вы на пять лет старше моего отца. Мой отец был ваш двоюродный брат. Торговал маслом и яйцами. Сэм.

— Так это он тебя прислал? Или что?

— Ага. Он меня и прислал.

— Ага, так это он. Он и его жена, Итта. Часто с ними видишься?

— Иногда.

— И он прислал тебя ко мне?

— Да.

— Восхитительно!

Это слово сильно обнадежило Шаббата. Если он способен выговорить «восхитительно», значит, его мозг в состоянии выдать и то, чего я от него хочу. Ты имеешь дело с человеком, в сознании которого сохранился отпечаток прошлой жизни. Он остался там, у него в голове. Надо просто побыть с ним подольше, подождать, пока можно будет снять копию с этого отпечатка. Услышать от него: «Микки. Морти. Итта. Сэм». Услышать, как он скажет: «Я был там. Клянусь, я вспомнил. Мы все — были».

— Вы неплохо сохранились для своих ста лет.

— Слава богу. Неплохо, да. Я нормально себя чувствую.

— Ничего не болит?

— Нет, нет. Слава богу, нет.

— Вы счастливый человек, Фиш, живете без боли.

— Да, слава богу. Да.

— И как вы теперь развлекаетесь? Помните, вы любили играть в карты с Сэмом? А рыбалку помните? Как ловили с берега? В лодке с гоями? Вы любили приходить к нам по вечерам. Вы похлопывали меня по коленке и говорили: «Это кто у нас тут такой: Микки или Моррис?» Не помните? Вы с моим отцом говорили на идиш.

— Vu den? Я все еще говорю на идиш. Я не забыл его.

— Это хорошо. Значит, говорите иногда на идиш. Это хорошо. А что еще доставляет вам удовольствие?

— Удовольствие?

Он удивлен. Я спрашиваю про удовольствие, и ему впервые приходит в голову, что он имеет дело с сумасшедшим. Сумасшедший забрался к нему в дом, и мало ли чем это может кончиться.

— При чем тут удовольствие? — говорит он. — Я просто сижу дома, и всё тут. Я не хожу в кино, и вообще никуда. Не могу. Все равно я ничего не увидел бы. Так зачем?

— А с людьми общаетесь?

— М-м-м, с людьми… — Тут, видимо, набежали тучи и заволокли ответ. Люди. Он задумался, кто знает, что потянуло за собой это слово. Тяжело добраться до сути — все равно что разжечь костер из сырых дров. — Почти нет, — наконец ответил он. — Вижу иногда своего соседа. Он гой. Не иудей.

— Ничего? Хороший сосед?

— Да, да, хороший парень.

— Это хорошо. Так и должно быть. Их учат любить ближнего своего. Возможно, вам даже повезло, что он не еврей. А кто у вас убирает?

— Одна женщина убирала пару недель назад.

Ага, и эта женщина получит коленом под зад, как только я сюда перееду. Грязища кругом. В гостиной ничего, кроме пола, и нет — разве что диван, низенький столик да сломанное кресло с одним подлокотником у лестницы. А пол — как в обезьяннике, в зоопарке в одном итальянском городке. Этот зоопарк я никогда не забуду Но мусор и пыль — это еще не самое худшее. Либо эта женщина видит еще хуже, чем Фиш, либо она халтурщица или пьяница. Она уволена.

— Тут нечего убирать, — сказал Фиш. — А постель — постель в порядке.

— А кто вас обстирывает? Кто стирает вашу одежду?

— Одежду… — Трудный вопрос.

Становится все труднее. То ли устал, то ли вот-вот помрет. Если это и правда смерть подходит, смерть Фиша, которая так задержалась, то не так уж плохо, если последнее, что он услышит, будет вопрос: «Кто стирает вашу одежду?» Все-таки о деле. Это были не люди, а дела. Человек и его работа — одно.

— Ну да, кто занимается стиркой?