Театр в квадрате обстрела

писал Михаил Дудин.

Нового «Самсона» воспроизвел в 1947 году скульптор Василий Львович Симонов.

В «Акте Ленинградской городской комиссии о преднамеренном истреблении немецко-фашистскими варварами мирных жителей Ленинграда и ущербе, нанесенном хозяйству и культурно-историческим памятникам города за период войны и блокады» указывается, что за время осады бомбами и снарядами разрушено 187 исторических зданий города, построенных великими зодчими.

134 имени палачей Ленинграда приводится в этом Акте. Среди них, среди этих проклятых нами имен, — генерал-полковник Линдеман, генерал-лейтенант Томашки, генерал-майор Кратцер, майор Реннер.

Ты помнишь и чтишь имена погибших, имена друзей, товарищ мой, ленинградец. Но знай же и эти имена! Чтобы ничего не было ни прощено, ни забыто. Ты знаешь имена Бетховена, Гёте, Шиллера, Дюрера. Но запомни и тех их соотечественников, кто уничтожал культуру. Чтобы не было забыто ничего!

В годы блокады в осажденном городе состоялось несколько художественных выставок. То были выставки Репина, Конашевича, Остроумовой-Лебедевой, художников «Боевого карандаша». Небывалый вернисаж картин на историко-патриотические темы состоялся осенью сорок первого года в колоннаде Казанского собора. Но одна выставка особенно потрясла ленинградцев: на асфальт Дворцовой площади были свезены тяжелые фашистские орудия, бившие по Ленинграду, прямой наводкой стрелявшие в детей, в тех, кто держался из последних сил, чтобы не упасть от голода. Эти пушки били по жилым домам, по трамвайным вагонам, по госпиталям и музеям. Выставка на Дворцовой площади стала первым актом горького торжества ленинградцев.

Сколько раз к этим проклятым орудиям подходили немецкие артиллеристы, чтобы выбрать очередной квадрат обстрела с аккуратно обозначенными ориентирами: «театр», «собор», «музей»?! Об этом тогда думал каждый, кто в молчании проходил по Дворцовой площади.

Мы знаем теперь — сколько раз.

Из этих пушек было выпущено по городу 225000 снарядов.

На город было сброшено 100 000 бомб.

Итого — 325 000 бомб и снарядов.

Если принять население Ленинграда к началу войны за три миллиона и помнить при этом, что 641 803 человека умерли от голода, то получится по бомбе или по снаряду на каждые семь человек. Около 750 памятников архитектуры состоит в Ленинграде под государственной охраной — эти памятники представляют особую историческую, художественную и научную ценность. Каждый из них стал мишенью для фашистских артиллеристов. Гитлер не скупился, не экономил на ленинградцах!

…В 1962 году появилась книга под названием «Блокада Ленинграда». В ней, между прочим, есть такие строки: «Уцелевшие ленинградцы предпочитают забыть об ужасах осады, которые живо напоминают им о том, что звание города («город-герой». — Ю. А.) было оплачено жизнями дорогих им людей». Кто это написал? Где это напечатано?! Эти строки взяты мною из клеветнической книги американского разведчика Леона Гура, выпущенной в свет издательством Стенфордского университета.

Вскоре после этого вышла книга английского журналиста Александра Верта «Россия в войне» — правдивая книга, где о блокаде Ленинграда говорилось как о небывалом народном подвиге. И тогда западногерманские немцы обрушили на голову автора потоки грязной клеветы и брани. «Некоторым немцам, — сказал А. Верт, выступая по французскому радио, — и старым гитлеровцам и новым реваншистам, всякой сволочи попросту, — моя книга не понравилась. Им не хочется, чтобы им напоминали о том, что происходило по их вине, например, в Ленинграде…»

Забыть, забыть, — твердят в Вашингтоне и Бонне.

Помнить! — говорят ленинградцы.

Именно поэтому написана, напечатана и переиздана эта книга.

Она называется «Театр в квадрате обстрела». Но говорится на этих страницах не только о театре. Общее дело, общий коллективный подвиг совершали тогда писатели и артисты, сотрудники музеев и работники типографий, редакторы и журналисты, художники и кинооператоры. В этой книге они не делятся па «ведущих» и «рядовых». Все они были героями. Каждый спектакль, созданный в осажденном городе, симфония и песня, серия гравюр и отпечатанная книга становились огнем по врагу.

Огнем, которого он не выдержал!

Глава 2. Баллада о репродукторе

Нигде не значило радио так много, как в нашем городе во время войны.

Ольга Берггольц.

Черный репродуктор висит на стене в Музее истории Ленинграда — большая бумажная «тарелка», укрепленная на железном кронштейне. Плотная черная бумага во многих местах порвана. Репродуктор изранен. Наверное, не раз срывался он со стены и падал на пол — там, в том доме, в той квартире, где провел десять лет своей жизни. Он срывался и падал, когда бомба или снаряд сотрясали дом до основания. Израненную черную «тарелку» поднимали — пока было кому поднимать, — наскоро залечивали и вешали на прежнее место.

Об этом репродукторе мне и хочется вам рассказать. Именно о нем, а не о современных его элегантных потомках, сделанных из цветной пластмассы, миниатюрных и нарядных. Я расскажу вам о репродукторе-бойце. Он сделан из бумаги и железа. У него на груди начертаны слова: «Завод имени Калинина. Ленинград. 1936». Он висит на стене в Музее истории Ленинграда.

Ленинградские репродукторы еще в двадцатые годы вышли из квартир на улицы. Первые два уличных динамика заговорили в конце 1924 года на Невском проспекте — у Гостиного двора — и на углу Надеждинской улицы, ныне — улицы Маяковского. Тогда, в часы передач, у репродукторов собирались толпы людей — послушать концерт, непривычно звучавший прямо под открытым небом. Уличные динамики кричали «ура» папанинцам и челюскинцам, Чкалову и Расковой; передавали взволнованные, сбивчивые речи строителей Турксиба и Днепрогэса; траурной музыкой оплакивали погибших на стратостате навигаторов.

Перед началом Великой Отечественной войны в Ленинграде работало более четырехсот тысяч радиоточек и репродукторов. А протяженность городских трансляционных сетей составляла свыше 12 000 километров — это почти равно расстоянию между Ленинградом и Владивостоком.

У репродукторов, как и у людей, появились разные профессии и разные характеры. Одни усердно трудились на подъездных путях больших железнодорожных узлов, командуя маневровыми паровозами. Другие оглашали парки культуры и отдыха тяжелым грохотом «легкой» музыки. Третьи громко, но невнятно бормотали что-то под сводами ленинградских вокзалов. Четвертые настойчиво приглашали граждан в кабины междугородных телефонных станций.

Герой моего рассказа был универсалом. Он транслировал симфоническую музыку, тревожил соседей вечерним джазом. И это именно он заставил остановиться и замереть многомиллионный город, когда летним воскресным утром сообщил, что началась война. Он все повторял свое сообщение тревожным голосом диктора, имя которого ему предстояло прославить. И с каждым повторением, с каждым звуком, вылетавшим из бумажных «тарелок» и железных раструбов, холод проникал в душу.

С этого дня мы не выключали репродукторы ни днем, ни ночью. И по ночам, когда не было передач, в черной «тарелке» стучал метроном, и каждый знал: Ленинград живет и сражается.

Особую службу несли уличные динамики. Они были укреплены с таким расчетом, чтобы прохожий непрерывно находился в зоне их звучания: один динамик «провожал» пешехода, другой тут же «встречал» его. Так вели они ленинградцев тяжкими блокадными маршрутами улиц. Во время обстрелов динамики сейчас же переходили в распоряжение МПВО, предупреждали людей об опасности и спасли сотни человеческих жизней. Радио стало неотъемлемой частью жизни — как кусочек хлеба, стакан кипятку, вязанка дров.

Герой Советского Союза И. Каберов рассказывал, как он слушал речь Вишневского в одной из ленинградских квартир. Неожиданно, в середине речи, в репродукторе раздался треск и голос оборвался. «Это еще хорошо, — сказала хозяйка дома, — он тут два дня совсем молчал. На днях бомбой соседний дом разрушило, так у нас всё со стен — на пол. Репродуктор тоже упал, но теперь кое-как починили, хоть и трещит иногда, а все же действует. Без хлеба жить еще можно, но уж без радио никак нельзя. Эти два дня, я думала, не проживу: тихо в комнате, как в могиле, будто тебя заживо похоронили».

Может быть именно тот самый репродуктор, много раз раненный и залеченный, тот, что дороже хлеба, и висит теперь на музейной стене?

Работники радио многое узнавали раньше других. И раньше, чем, услышав правительственное сообщение, вздрогнула великая страна, они уже знали о вероломном нападении врага. Перестроиться мгновенно работники радиовещания, разумеется, не могли. В первые военные дни никто толком не знал, о чем рассказывать людям по радио. План вещания был безнадежно смят. Передачи возникали или снимались неожиданно. Радио и раньше походило на горячий цех. Теперь здесь царила вулканическая атмосфера. Чаще шли в эфир митинги, марши, песни, наспех написанные стихи. Репродукторы хрипли от надрыва. На пожелтевших страницах тогдашних передач — много восклицательных знаков, скороспелых заверений, оптимистических прогнозов. Но слова: «Внимание, говорит Ленинград!» — звучали все значительнее и драматичнее. Из простой информации они начинали превращаться в символ стойкости города.