Театр в квадрате обстрела

Наутро Всеволод Римский-Корсаков умер…

В радиокомитет приходили новые актеры. В декабре сорок первого года здесь появился Владимир Ярмагаев. Первое появление артиста в радиостудии ознаменовалось драматическим происшествием.

Когда диктор Михаил Меланед объявил литературную передачу и Ярмагаев начал ее читать, лампочка, вмонтированная в пульт, — единственный в студии источник света — неожиданно погасла. Стало совершенно темно. Ярмагаев умолк. Звенящая тишина воцарилась в студии, в эфире, в городе. Люди тревожно обернулись к репродукторам: прекращение передачи на полуслове могло означать только беду.

Что было делать?

Диктор мгновенно выключил микрофон, крикнул артисту: «Ждите!» — и выбежал из студии. В эфире застучал метроном.

Ярмагаев остался во мраке наедине с городом. Метроном оглушительно считал секунды, и каждая из них казалась артисту вечностью. А город ждал, остановившись, притихнув. Если света не будет — миллионы людей останутся в трагическом неведении еще тысячу четыреста секунд, почти все предназначенные для передачи двадцать четыре минуты.

А в это время в соседнем помещении диктор, раня руки, не замечая заноз, лихорадочно ломал табуретку. Теперь нужен нож. К счастью, он оказался в кармане. Нож скрипел, застревал в дереве. А метроном неумолимо отсчитывал секунды. Его надо остановить!

Схватив охапку лучинок, диктор вернулся в студию, зажег одну из тонких щепочек — она разгоралась неохотно, потрескивая, — сказал Ярмагаеву: «Читайте, я буду светить» — и включил микрофон.

И Ярмагаев начал читать, будто ничего не произошло, совершенно спокойным голосом. Этот покой и уверенность, звучавшая в каждой интонации артиста, давались нелегко. Огонек лучины то вспыхивал ярким светом, то, сникая, почти угасал. Красные угольки падали на пол, на пульт, на листы текста. Диктор, обжигая пальцы, зажигал одну лучину от другой и светил — светил все двадцать четыре минуты подряд. И Ярмагаев читал так, как будто в студии горел привычный ровный электрический свет, а за стенами дома шумел мирный, спокойный город…

Ленинградцы так и не узнали о случившемся.

В эфире, кроме короткой паузы, все было в порядке.

А многие не заметили даже паузы.

Нередко Ярмагаев читал четыре, пять раз в течение дня. Если он не читал передачу, значит, ставил ее как режиссер. Если не ставил, значит, играл в какой-нибудь радиоинсценировке. Как и другие артисты радиокомитета, он к тому же успевал ежедневно побывать с концертным выступлением в госпитале, в бомбоубежище, в воинской части, на заводе. И работал в Городском театре, находившемся, к счастью, по соседству с Домом радио. В одном из писем, пришедшем тогда в радиокомитет, говорилось: «Каждое утро мы включаем репродуктор с чувством тревоги и надежды — что произошло за ночь? И если в репродукторе раздается негромкий, размеренный голос Ярмагаева, мы успокаиваемся: значит, немцы не вошли в Ленинград; мы снова верим — и не войдут!..»

Сотни тысяч людей еще до войны знали мальчишеский голос Марии Григорьевны Петровой и привыкли слышать его по утрам, в часы передач для детей. На звук ее голоса удивленно оборачивались в трамвае. Дети писали в Дом радио письма, адресуя их не Петровой, а мальчишкам и девчонкам, которые возникали в эфире, когда артистка читала очередную передачу. Взрослые, напротив, трезво отделяли актрису от ее героев: звонили Петровой по телефону и, когда она снимала трубку, говорили:

— Мальчик, позови Марию Григорьевну.

Когда началась война, Петрова тем же мальчишеским голосом читала не только «Тома Сойера», но и передовые «Правды», не только «Слепого музыканта», но и сводки Совинформбюро. В ее исполнении впервые звучали страницы современной литературы, горячей военной литературы, обжигавшей нас острой человеческой болью и тревогой за судьбу Родины.

Однажды Петровой попался на глаза рассказ Федора Кнорре «Встреча в темноте». Прочтите «Встречу в темноте», написанную в сорок первом году, сегодня — и рассказ вряд ли произведет на вас ошеломляющее впечатление. Вы вспомните, возможно, два других рассказа, написанных позднее на ту же тему о судьбе физически изуродованного на войне человека и его любви, — «В семье» К. Тренева и «Русский характер» А. Толстого. К тому же у самого Кнорре появились за послевоенные годы произведения куда более сильные, чем «Встреча», — хотя бы сценарий фильма «Родная кровь». Однако судьба этого рассказа в радиоэфире и в блокадных концертах, где выступала Петрова, — удивительна. В Дом радио приходили письма: «Прочтите «Встречу в темноте»». Когда артистка появлялась в воинской части, в госпитальной палате, в бомбоубежище, люди просили, настаивали: «Прочтите «Встречу в темноте»». Исполнительский экземпляр радиопередачи по этому рассказу — подслеповатые машинописные страницы, напечатанные на плохой бумаге, исчирканные чернилами и карандашом, — заслуженно хранится в музейной витрине: это экспонат истории обороны Ленинграда.

«Премьера» состоялась в эфире 13 ноября сорок второго года. В этот день начали свою блокадную жизнь герои рассказа — танкист Дымокуров и Шура, девушка, которую он любит. Шура приходит на свидание в госпиталь, где лежит обгоревший в танке герой. Дымокуров боится, что его изуродованное огнем лицо оттолкнет девушку. Он просит погасить в палате свет. Происходит встреча в темноте. Любовь и верность держат экзамен. «Принимают» его раненые — товарищи танкиста по госпиталю. Шура выдерживает экзамен.

Слушатели Петровой переживали «Встречу» так, будто Шура шла на свидание к каждому из них, будто у каждой из слушательниц лежал где-то в госпитале свой Дымокуров.

Передач для детей готовилось тогда мало. Но одну из них артистка никогда не сможет забыть.

Трансляция велась из детского сада на Охте.

Артистку встретила изможденная воспитательница и группа маленьких старичков, серьезных и тихих. Они шли цепочкой друг за дружкой и слабыми голосами пели военную песню. Петрова не сдержалась и расплакалась, хотя микрофоны были уже включены и артистке надлежало говорить нечто бодрое и веселое.

— Почему эта тетенька в черном платье так плачет? — спокойно спросила маленькая девочка.

Воспитательнице, испуганно смотревшей на Петрову, пришлось объяснить, что у этой тетеньки тоже есть дочка, вот она ее вспоминает и плачет. Все это шло в эфир, и Ленинград слышал рыдания артистки, спокойный голос ленинградской девочки, прочитанного для нее «Мойдодыра». Ленинград ответил Петровой письмом учительницы Андриановой: «Спасибо, что Вы говорите с нами, что Вы не уехали, — это так важно, бесконечно важно, что мы слышим Ваш голос, знакомый нам по мирным дням. Не бросайте нас, будьте с нами!»

Имя Петровой, ее творчество были связаны с детьми. И когда в осажденном Ленинграде одна из действовавших в городе киногрупп решила снять двухчастный агитационный фильм «Отомсти, боец!», играть в нем роль матери пригласили Петрову. Съемки шли в холодном заводском цехе. Мария Григорьевна стояла на подвижной тележке с ребенком на руках. Младенец был не бутафорский, а самый настоящий. В эти долгие и мучительные часы съемок артистка не столько думала о создании впечатляющего образа, сколько тревожилась: не простудить бы малыша…

Когда «Правда» опубликовала пьесу Симонова «Русские люди», артисты радиокомитета сразу же начали готовить по ней радиоспектакль. Петровой досталась роль Вали Анощенко, юной героини симоновской пьесы. Вскоре наступил день генеральной просмотровой репетиции. В большой пятой студии радиокомитета поставили «холостой», невключенный микрофон, чтобы обстановка соответствовала обычной. Некоторые исполнители играли по две и даже по три роли, текст в основном читался по тетрадкам — на радио в этом не было ничего необычного. И все-таки радиоспектакль произвел на приемную комиссию огромное впечатление. «Русские люди» несколько раз прошли в эфир. Возникла идея показать радиопостановку зрителям. Зародилась мысль создать в осажденном городе свой, блокадный драматический театр. О нем еще не раз пойдет речь в этой книге.