Тебе держать ответ

— Фосиган? Он… выйдет… против нас?

— Теперь да, — ответил Эд. Теперь, когда получит запоздалое сообщение от почившего с миром лорда Одвелла — да… Фосигану мы тоже надоели. О, боги, как же сильно мы ему надоели, ты и представить себе не можешь, Бертран. — Теперь да, но это оставь мне. Фосиганом займусь я. Ты должен заручиться поддержкой бондов и покончить с Одвеллами. Ты сможешь это сделать.

«Ты именно это сделать и собирался, — добавил бы он, если бы доверял своему брату. — Но теперь сделаешь это не для своего мстительного бога, а для меня».

— Ты должен остаться, — тяжело сказал Бертран. — Если ты объявляешь себя главной клана, Адриан, тебе придётся остаться и самому созвать тинг.

— Я не могу этого сделать. Сейчас я должен отправиться в другое место. Тебе придётся верить мне.

— Я не могу.

«Мой брат. Это — мой брат».

— Что ж, — сказал он. — Тогда не верь. Но делай, во имя Гвидре, как я прошу.

И, не дожидаясь ответа, он протянул руку и прижал свою ладонь ко лбу Бертрана, то ли благословляя, то ли проклиная, то ли силой вырывая клятву, от которой тот не мог отказаться.

— Сделай это хотя бы для Анастаса, ты же знаешь, он бы этого хотел, — прошептал Эд.

Бертран зажмурился, крепко, как делал в детстве, когда Адриан дразнил его, а он не хотел его видеть и не смел прогнать. И сказал, не открывая глаз:

— Гилас проклянет тебя, если ты солжёшь мне.

— Я знаю, — ответил Эд и, убрав ладонь, поцеловал своего младшего брата в покрытый испариной лоб.

Ветер выл и метался в трубе меж стен, которые видели столько предательств и клятвопреступлений, что вполне могли стерпеть ещё одно.

Часть 7 Лиловый принц

1

Теперь они ехали в Эвентри. Прямо в Эвентри, и на сей раз никаких окольных путей — напрямик, кратчайшей дорогой. Скакали быстро, покрывая за день два десятка лиг. Всё это могло бы очень порадовать Адриана, после долгих скитаний возвращавшегося в родовое гнездо.

Но не радовало совершенно.

Лорд Индабиран вёз его на своём коне, усадив в седло перед собой. Он держал поводья обеими руками, сомкнув их у юноши на талии. Руки Адриана, крепко связанные за спиной, были тесно прижаты к холодному металлическому нагруднику лорда Топпера и больно ударялись о него всякий раз, когда конь переходил на галоп. А поскольку таким образом он шёл почти всё время, очень скоро руки пленника от запястий до плеч покрылись синяками. Несколько раз он чуть не падал, но лорд Индабиран всегда успевал поддержать его.

С ним никто не разговаривал. Казалось, ему придавали не больше значения, чем сбежавшему и пойманному крепостному. Это и пугало его, и в то же время приносило небольшое облегчение: вряд ли сейчас он смог бы достойно сносить насмешки своих похитителей. Трое спутников лорда Индабирана были, судя по всему, его слугами. Из их обрывочных разговоров Адриан понял, что они возвращались из Тэйрака, где заручились лояльностью тамошнего эрла. Адриан вспомнил, как несколько недель назад предложил Тому ехать в Эвентри через Тэйрак, и почувствовал глухое отчаяние. Он подумал, что можно попробовать соскользнуть с коня и кинуться в лес, но стоило ему немного поёрзать в седле, как здоровенные ручищи лорда Топпера сжались крепче, вминаясь железными наручами Адриану в предплечья, и ему пришлось утихнуть.

А ещё из разговоров своих захватчиков Адриану стало ясно, что леди Алекзайн получила за него расписку на две тысячи стерциев.

Было уже поздно, и после двух или трёх часов бешеной скачки Индабираны встали на ночлег. Они были в своих цветах и явно не испытывали стеснений в средствах, так что на постоялом дворе их приняли с распростёртыми объятиями. Для лорда Топпера нашлась отдельная комната на втором этаже гостиницы. Один из его людей отвёл туда Адриана. Посадил на пол в дальнем от двери углу, связал пленнику ноги поясным ремнём и ушёл, оставив одного. Оказавшись наконец без надзора, Адриан попытался освободиться, но из этого ничего не вышло — люди Индабирана своё дело знали. Он в отчаянии осмотрелся, пытаясь придумать хоть что-нибудь. В комнате был камин, но он не горел, так что нельзя было устроить пожар. Адриан всё ещё напряжённо искал выход, когда дверь скрипнула и в тёмную комнату, держа в одной руке поднос, а в другой свечу, вошла девочка-служанка. Она обвела комнату настороженным, напряжённым взглядом, заметила лежащего на полу мальчика, заколебалась, но потом всё-таки подошла. Когда она присела перед ним на корточки, он увидел, до чего она бледна.

— Вот… поешь… тебе велели…

Он внимательно посмотрел ей в глаза, и она торопливо опустила взгляд. На подносе у неё был хлеб и тарелка с чем-то вязким и тёмным, истекавшим приятным мясным запахом. Девочка отломила кусок хлеба, обмакнула в похлёбку и нерешительно протянула Адриану.

— Помоги, — глядя мимо хлеба ей в лицо, тихо сказал он. — Помоги мне. Развяжи…

Девчонка вскочила, с грохотом перевернув поднос. Свеча погасла, и Адриан в почти полном мраке увидел кинувшуюся прочь фигурку и услышал торопливый стук башмаков.

Когда дверь захлопнулась, он тяжело вздохнул и тоскливо посмотрел на перевёрнутую миску, валявшуюся на полу. Сглупил, конечно. Хоть бы поел сперва, а потом просил. А теперь вот останется в придачу ко всему ещё и голодным.

Лорд Топпер вскоре поднялся в комнату. Поглядел на Адриана, проверил надёжность его пут. Сказал, ухмыльнувшись:

— Да уж, парень, заставил ты нас побегать.

Потом снял латы и, не раздеваясь, завалился на кровать. Через минуту он уже храпел. А Адриан так и просидел в углу остаток ночи, дрожа от холода и изо всех сил отгоняя волнами накатывавший страх.

Утром ему развязали ноги, отвели вниз, там накормили, заталкивая куски плохо прожаренного мяса ему в рот (на этот раз он не стал отказываться и послушно глотал), после чего вывели во двор, посадили на коня и тронулись дальше.

Погода никак не выправлялась, дождь лил целыми днями, гулко барабаня по латам лорда Индабирана, стекая за шиворот Адриану, а он мог только трясти головой, будто мокрый пёс. На ночлег останавливались ещё дважды, всякий раз так же, как и в первую ночь: Адриана кормили, связывали, ночь он проводил в сырой каморке, дрожа и проклиная толстокожего лорда Индабирана, казалось, вовсе не чувствительного к холоду, потом проваливался в беспокойную дрёму, а утром его везли дальше. Несколько раз по дороге и в трактирах Адриан ловил на себе завистливые, разочарованные взгляды разных людей, обычно довольно потрёпанного вида, — они, кажется, узнавали его и, без сомнения, узнавали цвета Индабиранов в одеждах его конвоиров. Они горевали, что не сумели поймать его первыми и награда уплыла у них из рук. Он ненавидел бы их, если бы рядом с ним не были Индабираны, на которых и так уходила вся его бессильная злость.

На четвёртый день он проснулся с тяжёлой, горящей головой, чувствуя непереносимую ломоту в затёкшем теле, но не мог понять, то ли его лихорадит, то ли он просто ужасно устал от беспрерывной скачки и отсутствия нормального отдыха. Когда на исходе четвёртого дня вдали показались голубые башни замка Эвентри, Адриан не почувствовал ни облегчения, ни отчаяния — только подумал, что совсем иначе представлял себе этот день, когда мечтал о нём в начале лета.

Когда они въехали в замок, поднялся шум, но Адриан плохо понимал, сам ли стал его причиной, или это крестьяне («Мои крестьяне», — подумал он с детской обидой) просто приветствовали возвращение своего нового господина. Адриана сняли с коня и наконец (он испытал приступ острой радости, хотя в глубине души и понимал, как это унизительно) развязали ему руки. Они повисли вдоль его тела, будто тряпки. У него болела каждая косточка, глаза слипались, больше всего на свете ему хотелось оказаться в тёплой постели и свернуться под одеялом. Но этому желанию не было суждено исполниться. Адриан не сразу понял, куда его ведут, подталкивая в спину, — так, словно совсем забыл это место, этот замок, хотя знал его как свои пять пальцев. Когда он осознал, что его ведут в замковую темницу, то едва не заревел (по-детски, снова так по-детски!) от обиды и злости. Это было так несправедливо! Он упёрся и запротестовал, не очень понимая, что именно говорит. Кто-то хрипло хохотнул ему в ухо, и его пробил озноб от этого смешка, странно отчетливого и, как ему почудилось, невероятно громкого. А потом его просто подхватили с двух сторон, оторвали от земли, так что ему оставалось только дёргать ногами в воздухе, и потащили вперёд, и железная дверь с грохотом захлопнулась за его спиной, и вот тогда-то его охватил ужас.

Когда-то очень давно, невероятно давно, когда Адриану было столько лет, сколько сейчас малышу Бертрану, а сам малыш Бертран только-только родился, Адриан пробрался в замковые темницы. Он не помнил толком как — кажется, дверь караулки была приоткрыта, вот он и прошмыгнул туда. Это было запретное место, единственное, где он никогда не бывал, и потому для него было делом чести исследовать наконец эту неизведанную, но тем не менее принадлежащую ему территорию. Он прошёл половину пути по ступенькам вниз, наступил на жирную крысу, заорал от страха — и уже через пять минут был вытащен наверх подоспевшим стражником. Адриан не помнил толком, что говорил отец и как его потом наказали, но то подземелье, ту лестницу, уходящую вниз крутыми витками, он помнил, и сырую чёрную мглу внизу, манящую его незнакомым запахом, и огромную крысу, настолько наглую, что он не удрала из-под его ноги, только злобно пискнула, и ему показалось в тот миг, что сейчас она вцепится ему в лодыжку…