Тебе держать ответ

И тогда Магдалена встала тоже и пошла к нему. Дюжина шагов, и только, — но она так долго шла, так невыразимо долго, что он обернулся и глядел на неё целую вечность, прежде чем она подошла вплотную и обвила его шею руками, и поцеловала так же долго, бесконечно долго в тёмные от вина губы.

— Люблю тебя, — прошептала Магдалена. — Люблю всем сердцем.

Он стоял, держась рукой за спинку стула, и смотрел ей вслед.

Магдалена поднялась по лестнице и вошла в свою пустую и холодную спальню. Подошла к окну и стала смотреть, как Эд во дворе седлает коня, как вскакивает в седло и выезжает за ворота, как тает в дымке, застилавшей её взгляд.

— Всем сердцем люблю тебя, — прошептала она.

Потом подошла к комоду, достала из ящика флакон дутого синего стекла и выпила до капли всё, что в нём было.

4

Эд выехал из дому гораздо позже, чем собирался, однако, оказавшись за воротами, не стал пускать коня рысью. У него было странное настроение: к тревоге и растерянности вчерашнего дня прибавилось возбуждение, вызванное разговором с Бертом Пиллано. Как выяснилось, тот знал больше прочих о грядущей кампании. По его словам, во фьеве Ролентри в самом деле объявился некто, выдававший себя за Анастаса Эвентри и активно собирающий под свою руку войска. Его уже поддержали Ролентри и Блейданс, пока, впрочем, только на словах. Цель юного полководца была очевидна: он стремился отбить земли своего клана, которых его семья лишилась вследствие весьма циничного предательства со стороны Одвеллов. Фосиганы не оказали Эвентри должной поддержки; сейчас это могло выйти им боком. У конунга всегда оставался выбор: подавить ли междоусобицу в среде своих септ, ратуя за всеобщий мир и благоденствие, — или использовать её в собственных целях. Что произойдёт на сей раз, сказать покамест было сложно. Пиллано должен был отправиться в Блейданс со дня на день, но внятного приказа о поддержке Эвентри у него не было — пока что ему велели просто осмотреться и доложить обстановку.

Всё это ввергало Эда в возбуждение, которое он тщательно скрывал, изображая всего лишь досужую заинтересованность — что было крайне нелегко и отнимало много сил. Он кивал, изредка вставляя многозначительные междометия и старательно являя заинтересованность соколицами Пиллано, смотр которых стал предлогом для разговора, и думал — заметно ли стороны, что его трясёт. Надо было ехать, теперь он утратил в этом всякие сомнения. И уже не только из-за Того, Кто в Ответе, объявившегося в землях Эвентри… а может быть, именно из-за него. Если он был и действовал там, это могло объяснить очень многое.

Как жаль, что всё это никоим образом нельзя было использовать как аргумент в беседе с конунгом.

Эд ехал по тонущей в сумерках улице, опустив голову и глядя на холку коня; лошадь всхрапывала, порываясь пойти рысью, копыта размеренно цокали по мостовой. «Всё это странно, — думал Эд. — И Магда…» Магда сегодня тоже была странной. Она, впрочем, всегда такой была. Она не нравилась ему — никогда не нравилась, хотя внешностью и превосходила свою нелюбимую сестру. Но в ней не было живости, открытости, бесхитростного бесстыдства Лизабет, и никакие достоинства в глазах Эда не могли перевесить этих недостатков. Он любил искренних женщин, не боявшихся своих желаний. И даже если они скрывали свои истинные чувства, Эд охотно принимал игру, в которой ему предстояло получить желаемое, не вызывая на открытый бой. Он всегда так делал. А Магдалена так не умела или не хотела. Все её страсти сводились к долгому немигающему взгляду, которым она буравила его вне зависимости от того, являлся ли он к ней с подарком, с поручением от отца или пьяный вдрабадан. Все её желания сводились к тому, чтобы он не выставлял её в негодном свете — бедняжка сильно страдала из-за запятнанности своего происхождения и, без сомнения, была ещё более оскорблена, когда ей навязали в мужья безродного выскочку, сумевшего втереться в доверие к её отцу. По правде говоря, она должна была ненавидеть Эда — Лизабет, поменяйся они местами, наверняка бы его ненавидела, забавляя и распаляя этим его самого. Но Магдалена была другой. До того другой, что он даже немного побаивался её. Нет, не то чтобы побаивался… скорее, остерегался. Сложись иначе, он предпочёл бы не иметь с ней ничего общего. Но, увы, у Грегора Фосигана больше не было побочных дочерей.

А сегодня, когда она ни с того ни с сего осмелела настолько, чтобы заявить права на его свободное время, он слегка опешил от неожиданности — до такой степени, что остался. И потом, когда она внезапно обвила его шею своими холодными руками и призналась в любви, словно шестнадцатилетняя девочка, наслушавшаяся любовных баллад, и вовсе не знал, что сделать или сказать. Поэтому сразу сбежал — так быстро, как мог, — а вот теперь, обретя наконец свободу, двигался шагом по улице, не зная, куда и зачем ему теперь идти. В «Серебряный рог» совершенно расхотелось — он не услышал бы там ничего такого, что ему уже не поведал сегодня Пиллано, а перемывать кости отсутствующим знакомцам у него не было ни малейшего настроения. Лорд Грегор налюбовался на его физиономию на ближайшие сутки как минимум, в бордель после «Алой подвязки» как-то не тянуло, к Северине ещё рано… Эд внезапно понял, что непроизвольно натянул поводья и теперь стоит посреди улицы, среди снующих людей, торопящихся кто на рынок, до того как он закроется, кто в замок, до того как опустят ворота, и ему совершенно некуда идти. Он ощутил неприязнь, почти отвращение к этому городу, в котором не было места, куда просто хотелось бы пойти, когда не было в том никакой особой надобности. И снова подумал о Магдалене — о её болезненно горящих глазах, впивавшихся в его лицо, когда она смотрела на него с яростной, пугающей мольбой и шептала, что любит его всем сердцем.

«Я мог бы поехать к ней».

Он немедленно решил, что не будет этого делать. Потому что такое проявление внимания непременно закончится постелью — Эд слишком хорошо знал свои слабости, — а спать с ней он не хотел. Не столько потому, что она отпугивала его своей ледяной неподвижностью, сколько потому, что он не собирался делать ей ребёнка. Они спали вместе всего дважды, сразу после свадьбы. Она не была девственницей, и Эд рассудил, что, если он отойдёт в сторону, она не зачахнет без мужского внимания — в конце концов, своим собственным поведением в этом отношении он давал ей полный карт-бланш. Она, впрочем, была осторожна, за год так и не понесла — ни от него, ни от кого-либо из своих любовников. Это было хорошо. Родись девочка, ещё полбеды, но Эду вовсе не улыбалось появление ещё одного Фосигана, который может претендовать на престол конунга, даже если это будет его собственный сын.

«И всё же можно было бы просто поехать к ней, — подумал он снова. — Просто поехать и не трахать её. Бес подери, Эд, ты всё же должен учиться держать себя в руках. Сели бы у камина, поболтали… хотя, Гилас, о чём с ней можно болтать?»

Но всё же эта мысль, как он ей ни противился, чем-то отзывалась в нём — и не давала ему развернуть коня в сторону ремесленного квартала и немедленно отправиться к Северине. Смешно, но из-за этих мыслей о Магдалене он чувствовал вину перед ней. Хотя никогда не обещал ей не думать о других женщинах. Она об этом и не просила.

«Ладно, — решил он в конце концов, раздражаясь сам на себя за долгие колебания, — поеду в какой-нибудь кабак и нажрусь. По-простецки, без изысков. Сниму, чёрт подери, напряжение».

Эта мысль ему понравилась куда больше всех предыдущих. Он уже оглядывался в поисках ближайшего трактира и провёл рукой по поясу, чтобы проверить, сколько у него с собой денег — и выругался, мигом растеряв только-только приобретённую безмятежность. Кошеля на поясе не было. Могли срезать, конечно, пока он тут мечтал, но более вероятно, что Эд снова попросту забыл его — второй раз за день.

Он опять выругался и развернул коня в сторону дома. Проклятье, всё же придётся вернуться! Настроение портилось всё сильнее. Эд ощутил лёгкое головокружение, быстро отхлынувшее, сжал зубы и ударил лошадь пятками — сильнее, чем следовало. Застоявшийся конь радостно сорвался в галоп, и Эд едва не опрокинулся навзничь, едва успев ухватиться за гриву. Дьявол, да что такое?! Снова муть в голове, и колени ослабли, еле держат…

Он заставил коня перейти на рысь и почувствовал себя много лучше. Стоило бы, возможно, просто завалиться спать. Какого беса? Срочных дел на сегодня у него всё равно не было.

Дом был странно тёмен для этого времени суток, только в спальне Магдалены горел свет. Эд спешился у ворот, передал поводья конюху, вошёл в дом и поднялся по лестнице. На втором пролёте снова ощутил приступ дурноты и вынужден был ухватиться за перила, чтобы не упасть. Потом долго стоял, переводя дыхание.

«Что это со мной?» — растерянно подумал Эд, разжал руки и пошёл дальше.

Кошель, как и следовало ожидать, лежал на комоде, на самом видном месте. Эд не взял его, потому что спускался ужинать с Магдаленой, а потом слишком торопился уйти, чтобы вспомнить об этом. Эд растянул шнуровку и заглянул внутрь. Он неожиданно понял, что не помнит, сколько там денег, и, высыпав монеты на комод, стал пересчитывать, сбился, опять пересчитал, сбился снова. Голова кружилась всё сильнее.

В конце концов он просто сгрёб монеты обратно и, прицепив кошелёк на пояс, вышел из комнаты. Сделал несколько шагов по коридору.

И остановился у двери, из-под которой виднелась полоска жёлтого света.

«Может, не ходить всё-таки никуда? — снова подумалось ему. — Раз уж вернулся… и чувствую себя так странно…»

— Магда? — Он поколебался мгновение, потом постучал в дверь. Почему-то ему не хотелось по-хозяйски врываться к ней. — Ты не спишь? Магдалена!

Ни звука. Эд вздохнул. Спит, конечно… только почему при свете? Он ощутил смутную, необъяснимую тревогу — и одновременно с ней новый прилив головокружения и тошноты.